Лев Бердников - Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая
Неподражаема была Екатерина в мужском костюме – в этом она едва ли не превзошла модницу-тетушку. Наиболее живописно и ярко она выглядела в памятный день июньского переворота 1762 года, когда гвардейцы присягнули ей как русской императрице. Верхом, в мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, она величественно выступила с войском из Петербурга. Само появление Екатерины в мундире, введенном в обиход Петром Великим и традиционно воспринимаемом как русский, было явным вызовом коротким прусским кафтанам с бранденбургскими петлицами, в которые успел одеть гвардию к этому времени уже низложенный император Петр III. Расчет новоявленной императрицы был точен: голштинская униформа оскорбяла национальное достоинство русских, кроме того, была непригодна для холодной российской зимы. Она прекрасно знала, что гвардейцы “громко роптали на это нововведение” бывшего монарха. “Ярость солдат против Петра III была чрезвычайна”, – призналась Екатерина впоследствии и вспомнила, как разгневанные военные сбрасывали “неудобь носимую” форму и “встречали громким смехом тех, которые по скорости прибегали в сем платье”. По-прусски они в шутку нарядили приблудную собаку и “прогнали с великим гиканьем; они топтали ногами все, что для них исходило от этого государя”.
Примечательно и то, что униформа Петра III осознавалась тогда как щегольская. Екатерина же ратовала против “вредного щегольства, удручающего тело”.
Под ее непосредственным руководством враг прусского педантства светлейший князь Григорий Потемкин разработал новую амуницию русского солдата. Он пояснил потом: “Завивать, пудриться, плесть косы – солдатское ли это дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрой, салом, мукой, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что стал и готов”. Именно с “потемкинской” формой связаны в XVIII веке замечательные победы российского оружия, и только пруссофил Павел I повернул все вспять, но это уже другая история…
Воспитанная на французской культуре, Екатерина в то же время высмеивала легкомысленных щеголей-галломанов, так называемых петиметров. Выпады против них находятся и в издаваемом ей журнале “Всякая всячина” (1769), и в ее комедийном творчестве. Так, в комедии “Именины госпожи Ворчалкиной” (1774) выведен петиметр Фирлюфюшков, у которого пристрастие к модам сочетается с воинствующим невежеством. “Что ты, не читать ли хочешь? – с ужасом вопрошает он, – книг и письма терпеть не могу. Это великое дурачество, кто к ним привяжется”. Негодование монархини вызывали и некоторые французские моды, в которых она усматривала чуждый ей пафос. В революционной Франции, к примеру, в моду тогда вошли узорчатые фраки, которые быстро перереняли и русские щеголи. Подобная одежда воспринималась Екатериной как якобинская зараза, покушение на государственные устои России. Но какими же остроумными и мягкими методами боролась с ними государыня! Она приказала всем петербургским будочникам надеть такой же наряд и дать им в руки лорнеты. Устыдившиеся франты после этого отказались от этой моды.
Князь Петр Вяземский заметил: “Как странна наша участь! Русский силился сделать из нас немцев; немка хотела переделать нас в русских”. Именно немка Екатерина ввела в моду народное платье, проявив в этом завидную самостоятельность (ведь “прорусская” Елизавета такие костюмы отнюдь не жаловала). Она первая стала носить открытое и широкое платье с двойными рукавами, сохранившееся под названием русского. Александр Сумароков в стихотворении “О французском языке”, приветствовал этот почин монархини (“в российскую облегшися одежду”), назвав его “надеждой” для страны.
Историк-популяризатор Михаил Пыляев, говоря об изящной простоте наряда Екатерины, отмечал: “Государыня придумала себе костюм, похожий на старинный русский, с фатою и открытою проймою на рукавах… Еще позднее костюм государыни имел характер мужского: свободный кафтан без талии (молдован) и меховая венгерская шапочка с кистью”.
Адриан Грибовский так характеризовал убор императрицы: “Утреннее одеяние: простой чепец, белый атласный или гродетуровый капот. Гостиная одежда: другой чепец белый с белыми лентами; верхнее платье молдован, по большей части лилового цвета, и нижнее белое гродетуровое. В торжественные дни: русское шелковое, редко глазетовое, и на голове малая корона при выходах”.
Любопытно, что русский журнал “Магазин английских, французских и немецких новых мод” (1791) сообщал, что многие почтенные дамы носят “русские платья из объярей, двойных тафт и из разных как английских, так и французских материй, шитые шелками или каменьями”. Впрочем, подчинились такой моде далеко не все – молодые придворные галломанки продолжали следовать Парижу, причем делали это свободно, поскольку государыня и в этом отношении не была строгим педантом.
Императрица была достаточно скромна и умеренна в повседневной жизни. Она не любила изысканных блюд, предпочитая простую пищу – разварную говядину с солеными огурцами. Часто ходила пешком. Ее туалет занимал не более десяти минут. Не случайно поэт Гаврила Державин в своей бессмертной “Фелице” противопоставил простоту Екатерины варварской пышности окружавших ее вельмож.
Но, проявляя исключительное благодушие, императрица потрафляла и, по словам Шарля Франсуа Филибера Массона, “рукоплескала беспорядочной роскоши, которую она принимала за доказательство благоденствия своего государства”. И роскошь превзошла тогда все границы. Чего стоят, например, затканный бриллиантами от шеи до колен наряд Григория Потемкина, триклиний (род столовой) Александра Строганова, где подавались экзотические лосиные губы, лапы медведя, жареная рысь, котлеты из фарша рябчиков; великолепие празднеств, царственные многомиллионные дары фаворитам, дорогостоящие путешествия и т. д. В России, по тогдашним рассказам, “платилось по 500 рублей за пять огурцов для любимца и выходило угля для щипцов придворного парикмахера на 15 тысяч рублей в год”.
Позиция Екатерины в отношении роскоши толкуется историками по-разному. Князь Щербатов, рассматривавший всю русскую послепетровскую историю как поступательное движение к все возрастающей роскоши, заметил: “Императрица от простоты своего одеяния отстала и хотя в молодости не любила златотканных одеяний… сама стала с летами, стараясь закрыть ущерб, летами приключенный, ко изобретению приличных платьев и богатому их украшению страсть свою оказывать, а сим не только женам, но и мужчинам подала пример к таковой роскоши”. Авторитетный же современный ученый Александр Каменский, наоборот, полагает, что “страсть к нарядам и драгоценностям она утолила еще в ту пору, когда была великой княгиней… С годами же Екатерина… все чаще появлялась в простых платьях и головных уборах, составлявших резкий контраст с нарядами многих придворных дам”.
Можно привести и конкретные указы императрицы “к отвращению разорительной роскоши”.
Однако положение Екатерины требовало роскоши: необходимо было поддерживать статус одного из самых пышных дворов Европы. Она наслаждалась убранством, комфортом и красивым местоположением своих дворцов, дач, оранжерей, садов и искренне радовалась, когда заезжие иноземцы удивлялись и восторгались богатством России. Тем самым она поддерживала авторитет величайшей монархии мира, который и был приобретен в ее счастливое царствование.
На известном портрете Екатерины, гравированном Вильямом Дикинсоном в 1773 году, она изображена в народном кокошнике. Эта “русскость” знаменует собой нечто большее, чем просто наряд. Очень точно сказал об этом граф Федор Головкин: “Явная любовь Екатерины к старинным костюмам и обычаям вовсе не была причудой с ее стороны; в ее уме… жил план снова “обнародить народ” и поднять русских в их собственных глазах”. Своеобразная реабилитация народной одежды в екатерининскую эпоху связана, таким образом, с подъемом национального духа и гордости и замешана на патриотическом чувстве к Великой России – державе, занявшей, наконец, подобающее ей место среди других наций. Не случайно Екатерина говорила, что заставит инфантов из Европы одеваться как русские великие князья.
Императрице нравилось, когда ее сравнивали с блистательным Людовиком XIV, королем-солнце. Но, как заметил один француз, “лично Екатерина была более велика, чем этот король. Французы создали славу Людовика. Екатерина создала славу русских”. На эту славу работала и апология народного костюма. И хотя имя Екатерины не прописано в руководствах по истории моды, русское платье обрело под ее скипетром государственное признание и почет.
Демон интриги. Сергей Салтыков
“Нет ничего смешнее на свете женатого щеголя”, – говорили в Европе в XVIII веке. Однако применительно к России эта формула не работала: холостяк воспринимался в то время как нечто аномальное, выходившее за привычные рамки. И франты здесь исключения не составляли. А потому никто не удивился, когда камергер великого князя Петра Федоровича, признанный щеголь и фат Сергей Васильевич Салтыков (1726–1807) женился на фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк-Полевой. Тем более что та отличалась замечательной и притом наследственной красотой – приходилась внучатой племянницей печально известным в истории Анне и Виллиму Монсам, некогда вскружившим голову двум венценосным особам России: она – Петру I, он – Екатерине I.
