Владимир Келер - Друг на все времена
Нет, для настоящих, глубоких знаний этого недостаточно.
«Если ученика будут накачивать знаниями, как пузырь воздухом,– говорил академик И. К. Кикоин,– то пользы не будет».
Пассивно приобретенные знания – хотя бы уйма их – еще не настоящие знания.
Только любовь к знаниям оживляет отражения природы (может быть – через учебники), превращает их в репликации. Только истинная любознательность наделяет человека дивным даром:
не просто отражать, но и усваивать все, делать частью своего внутреннего мира и отчетливые предметы (вещи), и предметы, не имеющие физической наглядности (свойства, понятия, суждения);
долго хранить репликации;
творчески преобразовывать репликации: видоизменять их, сливать одни с другими, вызывать к жизни не существовавшие прежде образы и сочетания.
Способность человека познавать и преобразовывать природу основана как раз на способности широко распоряжаться репликациями.
Поговорим о каждой из трех особенностей человека отражать реальность.
Что значит: отражать и усваивать все?
Как член своего биологического вида, человек, естественно, наделен определенными отражательными возможностями и ограничениями.
Возможности не малы: их создают довольно развитые органы чувств. Но и ограничения существенны: человек не чувствует большую часть того, что проникает в его тело отовсюду. Не чувствует миллионов запахов, прекрасно различающихся животными, не слышит ультразвуков, при помощи которых «разговаривают» дельфины, не видит ультрафиолетовых красок природы, какие видят пчелы, и много другого.
Благодатные «барьеры чувств» – понятно, каждый раз особые – природа установила и перед слоном, и перед орлом, и перед любой букашкой.
И только человек наделен возможностью выбраться за свой барьер.
Разум и его технические творения, например тонкие физические приборы, позволяют человеку видеть для него невидимое, слышать биологически неслышимое.
Если человек захочет, он может посмотреть на мир глазами паука, верблюда, существа размером в электрон и сверхгиганта, для которого и звезды – песчинки.
Мировидение человека – это скорей «всевидение», во всяком случае – движение к нему. Во внутреннем мире людей прекрасно уживаются «переведенные» на доступный ему язык (рисунками, схемами, объяснениями преподавателей, сравнениями, формулами, преобразованиями в приборах, десятками других средств) ультразвуковые голоса дельфинов и летучих мышей, радиоволны и инфракрасные лучи, картины недр Земли и обратной стороны ее естественного спутника, эпизоды из жизни Спартака и полет на дирижабле к Северному полюсу Умберто Нобиле.
Неясно во внутренний мир одного порой проникает даже толчок невыраженной мысли другого человека. Многие ощущают присутствие людей, остающихся невидимыми, чувствуют взгляд в спину. Говорят даже о чтении чужих мыслей, и хотя это сильно преувеличено, но что-то похожее между очень близкими людьми бывает.
Вторая особенность человеческих репликаций – их долговечность – тесно связана с первой.
Практически человек носит в себе репликации всю жизнь. Даже когда они хранятся где-то глубоко и кажется, о них забыли. Но что о них не забывают никогда, показывает тот факт, что временами – бодрствуя или во сне – люди их вспоминают. Чаще всего это происходит, по-видимому, со стариками, что объяснить несложно: мозг молодых больше занят грезами.
«Старцам снятся сны, а юным видятся виденья»,– говорится в очень древней книге.
По долговечности своих отражений природы человек тоже резко отличается от других земных существ.
Даже собственные детеныши непрочно запечатлеваются в темном полусознании животного. Когда же они расстаются с матерью, та быстро перестает тосковать о них.
Мать способна забыть их и до того, как они вырастут. Если же схитрить, то провести нетрудно даже такое умное животное, как собака.
Ничего не стоит, например, положить ей взамен собственных щенят других. Не обязательно даже собачек. Можно тигрят, львят, волчат, шакалят. Лишь бы они были «надушены», как ее детеныши, пахли, как ее щенята.
«Для самки, по крайней мере млекопитающих,– писал директор Варшавского зоопарка Ян Жабинский,– собственным ребенком является тот, кто обладает соответствующим запахом. Полосатая ли на нем шерсть или одноцветная, выдвижные ли у него когти или нет, напоминает ли его писк лай или кошачье мяуканье – все это играет второстепенную роль в распознании потомства. Запах же, как известно, легко можно переносить...
Переведя сказанное в сферу человеческих отношений, собака или кошка должны были бы рассуждать так: «Переодеты дети, и иного цвета рубашечки, ну, и голос у детей немного изменился... Мои ли это? Но ведь пахнут одинаково! Надо им дать поесть, а то уж больно кричат. Полюбуйтесь, сосут по-прежнему. Ясно, что это мои дети. Совершенно зря беспокоилась»[13].
А вот как отражает своим сознанием и чувствами человек. Он смотрит на что-то, и вместе с парой его глаз на предмет смотрит и его память со всем, что в ней находится. Происходит незримая для самого человека работа мысли. Мысль сравнивает новую репликацию со старыми, перебирая их одну за другой и каждый раз прикидывая: «А вот с этим не получится ли чего-нибудь путного? А если взять вот эту новую комбинацию и повернуть ее такой-то стороной?..»
Благодаря невероятной живучести отражений в сознании человека образуется своего рода волшебный фон, на котором любой пустяк увеличивает свою значительность.
Так увеличивает вероятность выиграть любой номерок лото для того, у кого много карт на руках.
В этой игре приближает выигрыш и большее число карт, и больше выкликов.
То же наблюдается и в жизни: чем больше «выкликов» (различных внешних возбудителей, интересных фактов), а главное – больше «карт» (способностей, знаний, труда, воли), тем ищущий скорее находит то, что ищет.
...Однажды русский химик К. Фальберг сел обедать с немытыми руками и вдруг почувствовал, что все блюда имеют сладковатый привкус. Он тщательно проанализировал тот сосуд, куда выливал остатки после опытов, и открыл сахарин, вещество в 500 раз слаще сахара.
Английский инженер Самюэль Броун прилег в знойный летний день под деревом, над ним оказалась паутина. Он впился в нее глазами и убедился, что перед ним та самая схема моста, которую он тщетно искал длительное время. Инженер срисовал паучье сооружение и построил мост.
Конечно, здесь и устремленность знаний играет свою роль, иначе говоря, тот факт, что в голове одного кишмя кишели «химические репликации», а в голове другого – «строительные репликации» (открыл ли бы новое вещество для ничтожного умственного толчка не химик? Создал бы схему моста по подсказке природы не инженер? Едва ли.). Но накопил бы свои знания специалист, если б эти знания не были так живучи?
Любой пример хорошей выдумки – пример долговечности репликаций. Не в меньшей степени он иллюстрирует и третье свойство человеческих отражений: свойство одних отражений преобразовываться в другие.
Что можно сказать о третьем свойстве?
То, например, что им пользуются не одни ученые и конструкторы.
Собственно, нет человека, который не превращал бы одни свои образы в другие каждодневно, в самых будничных обстоятельствах. При этом не только зрительные – в зрительные же (скажем, при виде домика Петра Великого в Липецке человек вспоминает портрет знаменитого царя по картинам классиков). Любой образ одного рода может запросто превратиться в любой образ совсем другого рода.
Особенно наглядный пример повседневного, будничного преобразования репликаций – это чтение.
Читая что-нибудь, особенно читая с восторгом, увлеченно, человек погружается в мир удивительных видений. Материально перед ним как был, так и остается томик – весомый и объемный и отчасти раскрашенный предмет. Но в то же время он исчезает, читатель не видит его больше.
Читатель видит бурный океан и рыбаков на утлом суденышке, терпящем бедствие. Может быть, он даже сам воюет с ордами Чингисхана, хлынувшими на родную землю. Или, напротив, вдыхает аромат весны и слышит шум листвы подмосковной березовой рощи.
В самый далекий край, в самую невероятную обстановку способна книга перенести человека: в Африку и на Марс, в глубь молекул и на дно океана.
Один понял закон природы так отчетливо, как если бы стоял с молекулами рядом и срисовывал карандашом с натуры их сцепки и расцепки.
Другой словно пожил немного рядом с героями «Капитанской дочки». Даже вымышленные Гринев и Швабрин и семья Мироновых отныне для него вроде личных знакомых.
Не обладай человек даром преобразовывать свои репликации, он не смог бы ничего познать, ничего усовершенствовать.
Может быть, он что-нибудь и строил бы. Но так, как строят пчелы и бобры: лишь повинуясь голосу инстинктов.
