Дина Хапаева - Кошмар: литература и жизнь
351
ГП, с. 249.
352
Там же, с. 243.
353
Там же, с. 252.
354
Анненский, ук. соч, с 32.
355
Там же, ук. соч, с 32.
356
Анненский указывал, что Достоевский „умел открывать бездны ужаса“ в обыденности.
357
Там же, с. 253.
358
Там же, с. 250. Гоголевские аллюзии не покидают автора „Господина Прохарчина“: „Ты, ты, ты глуп! — бормотал Семен Иванович. — Нос отъедят, сам с хлебом съешь, не заметишь…“ (Там же, с. 255).
359
Там же, с. 251.
360
Гроссман, ук. соч., с. 96.
361
Мочульский, ук. соч., с. 65. Так поступает, например, автор классической биографии Достоевского Дж. Франк, связывая героя „Хозяйки“ не с предшествующими работами Достоевского, а с мечтателем из „Белых ночей“ (Frank, Op. cit., p. 107).
362
Ф.М. Достоевский. Хозяйка (далее — X). Достоевский, ПСС, т. 1, с. 285.
363
Там же, с. 278.
364
Там же, с. 302.
365
Там же, с. 279–208.
366
Интересно отметить, насколько Достоевский по сравнению с романтиками, например, Новалисом, внимательнее и подробнее описывает переживание кошмара: „Юноша постепенно забылся в сладкой дреме и заснул. Ему приснилась сначала безграничная даль и дикие неведомые места. Он переплывал моря с непостижимой легкостью; он видел странных зверей; он жил с различными людьми, то среди битв, то в диком смятении, то в тихих селениях. Он попал в плен и в страшную нужду. Все ощущения достигли в нем неведомой до того напряженности. Он прожил бесконечно пеструю жизнь, умер и снова родился, любил с безумной страстью, и затем снова настала вечная разлука с возлюбленной“ (Новалис. Генрих фон Офтердинген. М., 1922).
367
X, 302.
368
Там же, с. 274.
369
Там же, с. 277–278.
370
Там же, 289.
371
Здесь и далее цит. по: М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. В первом издании 1929 г. „Проблемы творчества Достоевского“ мениппея не фигурирует. Это понятие появляется по втором, расширенном и дополненном издании 1963 г.
372
Бахтин. Поэтика…, с. 57.
373
Там же, с. 65.
374
„Уже в первый, „гоголевский период“ своего творчества Достоевский изображает не „бедного чиновника“, но самосознание бедного чиновника (Девушкин, Голядкин, даже Прохарчин). То, что было дано в кругозоре Гоголя как совокупность объективных черт, слагающихся в твердый социально-характерологический облик героя, вводится Достоевским в кругозор самого героя и здесь становится предметом его мучительного самосознания“ (Там же, с. 64).
375
Н.В. Гоголь. Шинель. Гоголь, ПСС, с. 169.
376
Там же, с. 172.
377
Бахтин. Поэтика…, с. 142, 159, 160, 162.
378
Там же, с. 63. „В кругозоре же автора как предмет видения и изображения остается это чистое самосознание в его целом“ (Бахтин, Поэтика…, с. 63). „Самосознание, как художественная доминанта в построении образа героя, уже само по себе достаточно, чтобы разложить монологическое единство художественного мира, но при условии, что (…) в самом произведении дана дистанция между героем и автором“ (Бахтин, Поэтика…, с. 68). В результате „всепоглощающему сознанию героя автор может противопоставить лишь один объективный мир — мир других равноправных с ним сознаний“ (Там же, с. 66).
379
Там же, с. 72. Дальше Бахтин цитирует „Кроткую“, где Достоевский прямо говорит про важность сохранения „психологического порядка“ переживания. Достоевского волнует не внутренняя речь героя, а его внутренние состояния в их разнообразных проявлениях. Бахтин объясняет это „правдой собственного сознания“ (Там же, с. 74).
380
Концепция самосознания породила и другие натяжки, не укрывшиеся от взора его критиков, в числе которых следует в первую очередь вспомнить М. Гаспарова (М. Л. Гаспаров. Бахтин в русской культуре XX в. М. Л. Гаспаров. Избранные труды. М., 1997, а также Лосева (А. Ф. Лосев. Эстетика возрождения. М., 1978, с. 589) и Баткина (Л. М. Баткин. Смех Пантагрюэля и философия культуры. Вопросы философии, 1967, № 12). Анализ критики наследия Бахтина см. в: C. Emerson. Creative Ways of Not Liking Bakhtin (Lydia Ginzburg and Mikhail Gasparov). University of Toronto Press, 2010 (forthcoming). См. также: К. Эмерсон. Двадцать лет спустя. Вопросы литературы, 2006, № 2.
381
Бахтин. Поэтика…, с. 67.
382
Другая версия — не самосознание, а самообман раскрывает Достоевский в своих героях: Ю. Корякин. Достоевский и канун XXI века. М., 1989, с. 69–70.
383
Бахтин. Поэтика…, с. 86–87. Бахтину очень важно, что Достоевский отрицает в записных книжках, что он психолог: „При полном реализме найти в человеке человека… Меня зовут психологом; не правда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой“ (Там же, с. 81), и дальше Бахтин рассуждает, почему Достоевский не любит современных психологов. К этому рассуждению следует добавить, что, во-первых, психология с ее рождающимся научным пафосом не могла не претить писателю своим примитивизмом и грубым материализмом. Во-вторых, возможно, на такой реакции писателя сказались отголоски грубой критики его психологизма Анненковым, воспоминание о которой вполне могло заставить его продолжать обороняться от этой критики.
384
Бахтин. Поэтика…, с. 98. Бахтин сравнивает Достоевского с „Тремя смертями“ Толстого.
385
„Чудо, тайна, и власть“ — эти три ключа, которые, по словам Великого инквизитора Ивана Карамазова, открывают власть над миром, — не привлекают никакого внимания Бахтина в его книге о Достоевском» (C. Emerson. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton U.P., 1997, p. 129).
386
Idem, p. 131–133, 136.
387
Idem, p. 129. О взглядах Достоевского см.: S. McReynolds. Redemption and the Merchant God: Dostoevsky’s Economy of Salvation and Antisemitism. Northwestern U.P., 2008.
388
Emerson op. cit., p. 154.
389
Бахтин. Поэтика…, с. 55.
390
Там же, с. 71.
391
«Это — характерное для жанра мениппеи моральное экспериментирование, не менее характерное и для творчества Достоевского» (Бахтин. Поэтика…, с. 204). «Кроткую» он считал «анакризой с моральными экспериментами» (Там же, с. 207).
392
С этой точки зрения куда более точной выглядит интерпретация Кирпотина, на которую ссылается Бахтин: «как бы прямое видение чужой психики. Он заглядывал в чужую душу, как бы вооруженный оптическим стеклом, позволявшим ему улавливать самые тонкие нюансы, следить за самыми незаметными переливами и переходами внутренней жизни человека» (Там же, с. 51).
393
Там же, с. 205.
394
Там же, с. 203.
395
Если Бахтин и отмечает какую-то своеобразную функцию сна, то только для того, чтобы снова вернуться к идее мениппеи с ее испытанием человека: «Преобладает у Достоевского кризисная вариация сна» (Бахтин. Поэтика…, с. 199). Бахтин рассматривает кошмар как обычный сюжетный ход, который ничего не добавляет к повествованию. Например, так он анализирует кошмар Раскольникова со смеющейся старухой, приснившийся герою накануне убийства процентщицы: «Эта логика сна и позволила здесь сочетать образ смеющейся старухи, сочетать смех со смертью и убийством. Но это же позволяет сделать толпы смеющихся людей, как и амбивалентная логика карнавала.
Перед нами типичное карнавальное сочетание» (Там же, с. 227). Бахтин обращается к Пушкину, чтобы подкрепить свой тезис аналогией с «Пиковой дамой» Пушкина, с обмороком Германа у гроба старой графини. Раз обморок случается на людях, значит, считает Бахтин, и это тоже карнавал «всенародного развенчания» героя, хотя критик сам оговаривается, что «этому всенародному развенчанию (…) нет полного созвучия в „Пиковой даме“…» (Там же, с. 228). Он утверждает: «Сон здесь вводится именно как возможность совсем другой жизни, организованной по другим законам, чем обычная (…) Жизнь, увиденная во сне, отстраняет обычную жизнь, заставляет понять и оценить ее по-новому (в свете иной увиденной возможности). И человек во сне становится другим человеком, раскрывает в себе новые возможности (…), испытывается и проверяется сном. Иногда сон прямо строится как увенчание — развенчание человека и жизни. Т. о. во сне создается невозможная в обычной жизни исключительная ситуация, служащая все той же основной цели мениппеи — испытанию идеи и человека идеи» (Там же, с. 198). Бахтин считал, что такой сон впервые появляется в мениппее.
