Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

Любовь я ныне славлю всласть:
Она дает мне спать и есть,
Меня не жжет, не студит страсть,
Я не блуждаю где-невесть,
Вдаль не гляжу, зареван,
Не мучит душу мне разлад,
Я не унижен, не распят,
К посланцу не прикован,
Предать меня не норовят,
Дела мои идут на лад.

Против меня не ставят снасть,
Не страшно мимо стула сесть,
Не надо ни изменниц клясть,
Ни грубого ревнивца месть,
Никем не атакован,
Ничьей внезапностью не смят,
Не гнусь под грузом глупых лат,
Не гол, не обворован,
Не говорю, что я объят
Любовью, ни что в сердце ад.

Не говорю, что должен пасть,
Что мук любви не перенесть,
Встреч не ищу, не славлю власть
Той, что могла мне предпочесть
Любого, будь готов он;
Нет дела до ее наград,
До сердца, сданного в заклад;
Не бит, не ошельмован,
Любовью в кандалы не взят,
Напротив, ускользнул и рад.

Благую победитель часть
Избрал: его венчает честь,
А побежденного ждет пасть
Могилы, страшно произнесть,
Но высший тем дарован
Удел, кто из души разврат
Изгнал, кто армией услад
Не мог быть завоеван;
Победа эта им стократ
Важней, чем городов захват.

Хочу на тех охулки класть,
Чья речь — ручей, чьих чар не счесть,
Кто скор корысть красавиц красть,
Вливая ловко в ласку лесть;
Их раж и жар рискован,
Они о нас надменно мнят;
Визг розг и грязь грызне грозят,
Но зря тот арестован,
Чья явь — любовь, а яства — яд;
Плачь, коль оплачен оптом клад.
Курс волей облюбован
Такой, что чувства наугад,
Но не куда хочу летят.

Не мудрено, что бедные мужья
Меня клянут. Признать я принужден:
Не получал еще отказов я
От самых добродетельных из донн.

Ревнивца склонен пожалеть я вчуже:
Женой с другим делиться каково!
Но стоит мне раздеть жену его —
И сто обид я наношу ему же.

Муж разъярен. Да что поделать, друже!
По нраву мне такое баловство —
Не упущу я с донной своего,
А та позор пусть выместит на муже!

— Сеньор Сордель! Так вы опять
Графиню стали осаждать?
С Блакацем вместе вам страдать!
Ведь он, я слышал, ей одной,
Прием встречая ледяной,
Обязан ранней сединой.

— Пейре Гильем! Всевышний, знать,
Чтоб горестям меня предать,
Задумал ей красу придать
Превыше всей красы земной!
Коль умысел таю дурной —
Болтаться мне в петле тугой!

— Сеньор Сордель, как странны вы!
Досель не слышал я, увы,
Чтоб были чувства таковы.
Молва гласит: кто полюбил,
Тот счастья с донной не вкусил,
Коль с нею ложе не делил.

— Пейре Гильем, что суд молвы!
Нет, без мечты сердца мертвы.
Я счастлив выше головы,
Что в ней доверье пробудил,
А взгляд ее мне все б затмил,
Когда бы лаской подарил.

— Сеньор Сордель, в ваш скромный нрав,
Быть может, и поверит граф,
Но, осторожность потеряв,
Как бы не каялся затем!
У вас, простите, кое с кем
Уже так вышло между тем!

— Пейре Гильем, как был я прав,
Врага любви в вас угадав!
Ведь, помня вежества устав,
Граф должен быть и глух, и нем
И мирно спать. Да и зачем
То, что сокрыто, видеть всем!

— Насчет супруга буду нем,
Но все ж готовьте щит и шлем!

— Любовь чревата тем да сем,
Но я не отступлю, Гильем!

По эн Блакацу плач я на простой мотив
Начну скорбя; увы, оправдан мой порыв:
Он добрым другом был моим, пока был жив;
Рок злобно поступил, сеньора нас лишив
И в землю вместе с ним все доблести зарыв, —
Ущерб смертельный! Тем спасительней призыв
Взять сердце у него и всем, кто сердцем лжив
Иль боязлив, отдать, их вдосталь накормив.

Пусть первым съест его тот, чья держава — Рим,
Коль местью праведной к миланцам одержим,
Поскольку не они ему — он сдался им
И обездолен, хоть германцами и чтим.
Король французский пусть откусит вслед за ним,
Чтоб вновь Кастилию владением своим
Считать; но матери его силен нажим,
Он не рискнет, им пуще чести мир ценим.

Стою с мольбою пред английским королем,
Пусть сколько может съест и станет храбрецом
И разоренный им самим по лени дом
Возвысит, славою покрыв, а не стыдом.
И должен за двоих Кастилец съесть потом;
Два королевства — не король он ни в одном.
Но и решась, пусть это сделает тайком,
А то узнает мать — побьет его дрючком.

И Арагонец, съев, воинственную дрожь
Почувствует, а то его все стяги сплошь
Покрыл позор, а он бездействует — хорош!
Или Марсель с Милло не ценятся ни в грош?
От сердца пусть вкусит король наваррский тож,
Он не на короля — на графа тянет; что ж,
Из тех, кто и труслив, и ни на что не гож,
Бывает, иногда Бог делает вельмож.

Побольше должен граф Тулузский сердца съесть,
Чтоб земли бывшие и нынешние счесть:
Коль в нем не пробудит другое сердце месть, —
Тем менее у нас надежд на то, что есть.
И граф Прованский съест, чтоб знать, что предпочесть
Чему: жить в бедности иль в гущу боя лезть?
Лишь съев, утраченное мог бы он обресть,
Иначе бремени утрат ему не снесть.

Вельможи не простят мне то, что произнесть
Решился я, хоть им, как мне, противна лесть.

Подай о милости, Утешник Милый, весть —
Ничей отказ мою не уязвил бы честь.

Дама к другу не была
Столь строга на этот раз:
Слово встретиться дала
С ним на днях, в вечерний час.
Срок желанный наступил, —
Истерзался друг тоской:
«Ох, томиться день-деньской!
Нет, видать,
Нынче вечера не ждать!»

Страсть жестоко сердце жгла,
Нестерпимая подчас.
День сиял, и ночь не шла.
Бедный друг совсем угас, —
Ждать недоставало сил!
Истерзался друг тоской:
«Ох, томиться день-деньской!
Нет, видать,
Нынче вечера не ждать!»

И любовь его могла
Всем открыться напоказ:
За слезой слеза текла
У несчастного из глаз.
Ясный день не уходил,
Истерзался друг тоской:
«Ох, томиться день-деньской!
Нет, видать,
Нынче вечера не ждать!»

Если встреча нам мила,
Ожиданье мучит нас, —
От него так тяжела
Даже и любовь подчас.
День лишь душу бередил.
Истерзался друг тоской:
«Ох, томиться день-деньской?!
Нет, видать,
Нынче вечера не ждать!»

Пора мне с песнями кончать!
Без радости и песни нет.
А радоваться мне не след, —
Чего от жизни ожидать?
В былом не помню светлых дней,
Но нынче дни еще темней.
Ничто надеждой не манит,
Лишь плакать хочется навзрыд.

Нет, песня мне и не сулит,
Что обрету отраду в ней.
Хотя по благости своей
Господь уменье мне дарит
Все в звуках мерных воссоздать:
Веселья хмель, тоски печать,
Скорбь неудач, восторг побед, —
Но поздно я рожден на свет!

На песни — чуть ли не запрет,
Презренью стали подвергать
Высокий дар стихи слагать.
Мил при дворах фиглярский бред,
Нестройный крик и гнусный вид,
А трубадур везде забыт.
Что в век разнузданных вралей
Его удела тяжелей!

Лжехристиане всё наглей, —
Ужель злодейством мир не сыт?
На них одних вина лежит,
Что в правом гневе на людей
Господь послал нам столько бед
И счастью ратному вослед
Нам час пришел — за ратью рать
Святую землю покидать.

Вдвойне нам надо трепетать:
И мавра грозного побед,
И ада — по скончанье лет
Там нашим душам пребывать.
На свете нет греха лютей,
Чем распри меж земных властей,
И дух вражды столь ядовит,
Что вскоре всех нас изъязвит.

Великий Боже, царь царей!
Свои творенья пожалей
И ниспошли безумцам стыд —
Их от греха да отвратит.

О Богоматерь! Поскорей
Сердца надеждой отогрей,
Что сын твой с высоты воззрит —
И мир любовью озарит.