Робер Мантран - Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного
В предшествующем столетии, при Сулеймане Великолепном, другой яркий пример женского честолюбия был воплощен знаменитой Хуррем султане, известной на Западе под именем Роксаланы. Это была невольница откуда-то с Кавказа (существует, впрочем, мнение, что она итальянка), которая в иерархии гарема занимала лишь третье место, будучи второй из «законных наложниц». После смерти матери Сулеймана Хуррем, опираясь на великого визиря Ибрагим-пашу, постаралась выжить первую «законную наложницу», султаншу Босфор. Босфор интригу встретила интригой, маневр — контрманевром, атаку — контратакой, но в конце концов потерпела поражение. Сама она была отправлена в ссылку, а ее сын умерщвлен, дабы устранить препятствие на пути к трону сына Хуррем. Ибрагим-паша за участие в интриге получил плохую награду: его также вскоре казнили. Тогда-то Хуррем и обрела решающее влияние на Сулеймана; многие даже полагали, что это именно она руководит всей политикой Османской империи. Так это или не так — вопрос спорный. Зато нет сомнения в том, что своей роскошью гарем обязан именно султанше Хуррем, которая получала от супруга огромные средства. Справедливости ради надо заметить, что тратила она их не только на украшение женской половины Сераля, но и на сооружение мечетей и строительство больниц{431}.
Несколько позднее венецианка Баффо, захваченная на море османским корсаром, стала украшением гарема Мурада III под именем Сафийе султан. Ей удалось завоевать в нем первенство, но мать султана Нур Бану перешла в контрнаступление. Она приобрела для сына прелестных невольниц, ласки которых заставили его охладеть к Сафийе. Но и Сафийе (которая, к слову сказать, поддерживала тогда тайную переписку с Екатериной Медичи) не теряла времени даром. Она шаг за шагом прокладывала путь к престолу для своего сына, будущего Мехмета III. Когда же вожделенный миг настал (1594), она стала фактической руководительницей имперской политики, но при этом нажила себе столько могущественных врагов, что однажды ее нашли удушенной{432}.
Во всех этих интригах кызлар-агасы играл ключевую роль, занимая положение связующего звена между валиде султан и женщинами гарема, а с другой стороны, между ними и султаном. Очень часто именно он обращал внимание султана на прелести той или иной одалиски, способствуя ее возвышению в гареме, а тем самым и своему возвышению в масштабе всего Сераля. Все это делалось при соучастии султанши-матери и поставщиков в гарем юных невольниц, которые среди возможных кандидаток отбирали таких, которые помимо красоты были бы еще достаточно смышлены, чтобы послужить орудием их интриг. Те одалиски, которые не проявляли готовности отблагодарить своих благодетелей, из гарема исчезали — либо скоропостижно и без видимой причины скончавшись, либо потому, что их отсылали с государевых глаз долой в Старый сераль (что у мечети Баязида I), где доживали свой век наложницы бывшего султана, а также не прижившиеся во дворце султана правящего.
Итак, Сераль был совершенно обособленным от жизни столицы миром, а гарем играл в нем особую роль. Роль эта, в зависимости от того, являл ли собой султан личность сильную или слабую, варьировалась в широком диапазоне, причем иногда она доходила до того, что оказывала влияние на судьбы Империи.
ДЕНЬ СТАМБУЛЬЦА
Повседневные дела
Кем бы ни был житель Стамбула — богатым или бедным, высоким чиновником или мелким ремесленником, мусульманином или неверным — в любом случае он видит свою жизнь упорядоченной, подчиненной заданному ритму в течение всего трудового дня. Ритм же задается молитвой или, вернее, призывами муэдзина к пяти ежедневным молитвам, из которых три отмечают восход солнца, апогей светила на небосклоне и закат. Призывы эти именно и формируют как у мусульманина, так и у немусульманина чувство времени, позволяя соотносить с ними свои разнообразные занятия. Вторая половина дня молитвой икинди делится к тому же на две четверти, а это повод для кратковременного отдыха.
Стамбульцы практически не прибегают к помощи часов. Имеется, правда, несколько солнечных циферблатов — по большей части на стене мечети, но погода не всегда позволяет ими пользоваться. Зато мечети и медресе располагают водяными часами, которые достаточно точно указывают время различных молитв. Эвлийя Челеби писал, что из всех часов в Стамбуле самыми верными считаются те, что установлены в мечети Баязида II{433}. Таким образом, религиозная функция муэдзина удваивается практической пользой в обыденной жизни. Но вследствие того, что его призывы связаны с положением солнца на небосводе, рабочий день стамбульца летом длиннее, чем зимой, так как всякая деятельность ежедневно возобновляется вместе с солнечным светом и гаснет вместе с ним же. Это разумеется само собой: средства освещения еще примитивны. Масляные лампы, свечи или факелы — у кого как, в зависимости от материального достатка, — могут, конечно, в какой-то мере возместить отсутствие дневного света, но с наступлением ночи каждый возвращается к себе домой, и долгие бодрствования случаются редко. После захода на улицы не выходят, разве что ради ночной молитвы в одной из соборных мечетей. Впрочем, и полиция со своей стороны возбраняет всякое хождение по ночным улицам.
Нужно заметить, что для мусульманина сутки начинаются и кончаются не в полночь, а в момент захода солнца. Так, ночь на пятницу соответствует той, что по нашим представлениям заключена между заходом солнца в четверг и его восходом в пятницу{434}. Названия дней недели отличаются, за исключением пятницы, от тех, что приняты в арабском календаре, — частично они заимствованы у персов. Священный для мусульман день пятница называется джума (собрание), так как в этот день верующие собираются после полудня в соборной мечети, джами. Суббота — джумартеси (джума эртеси), что означает «следующий за пятницей день». Воскресенье — пазар. Понедельник — пазартеси (пазар эртеси) — «следующий за воскресеньем день». Вторник — сали. Среда — чаршамба. Четверг — першембе. Месяцы у турок — это месяцы лунного года, состоящие, как и у всех мусульман, попеременно из 29 и 30 суток; всего же в лунном году 354 дня. Этот отрыв от солнечного года в одиннадцать суток приводит к тому, что в каждом солнечном году рамадан приходит на одиннадцать суток позже, чем в предыдущем.
Ритм рабочего дня нетороплив. Никто никуда не спешит, всё, напротив, делается с разумной медлительностью, которая проявляется и в долгом обмене приветствиями между друзьями, соседями, коллегами; и в деловых переговорах — например при заключении коммерческих сделок. Все идет своим ходом, спокойно, без напряженности, и все приходит к своему естественному завершению вовремя. Такова, говоря коротко, жизненная философия турка. Если на улице и встретится кто-либо, идущий торопливой походкой или чем-то явно возбужденный, то это либо янычар, который часто бывает от выпивки навеселе, либо некто, желающий придать себе в глазах окружающих больше веса, а потому подражающий европейским манерам. Вообще-то, турецкая медлительность вовсе не равнозначна ни безразличию ко всему на свете, ни лености: турок умеет довести свое дело до конца, когда берется за него. Прибегая к метафоре, можно сказать: у него подметки из свинца — зато он твердо стоит на земле и уверенно ступает.
Итак, день начинается с протяжного призыва муэдзина, который будит жителей квартала, напоминая им, что пора совершить утреннюю молитву. Стамбулец встает со своего более или менее удобного ложа, обычно состоящего из соломенного тюфяка, скатывает его и укладывает вместе с одеялом в стенной шкаф или же оставляет уборку постели жене или кому-либо из домашних (среди последних числятся и слуги). Перед тем как приступить к утренней молитве, он совершает недолгие омовения, которые состоят в следующем: он чистит зубы, полощет рот, затем промывает нос, втягивая в него воду из пригоршни; проводит мокрой рукой по лицу и голове и старательно моет кисти рук и предплечья. Это — туалет, так сказать, «в общих чертах», и он должен, в принципе, повторяться в течение дня пять раз, перед каждой молитвой. С бóльшим тщанием он проводится перед входом в мечеть, где с этой целью установлены фонтаны; полностью же, обстоятельно он совершается в «банный день» недели или в «банные дни» недели — в хамаме{435}.
Умывшись, он начинает одеваться. Этот процесс варьируется в зависимости от социального положения, ранга и достатка. В частности, он может служить выставлением напоказ роскоши. Костюм турка всегда вызывал у европейских путешественников удивление, как, впрочем, и наоборот: «Наша манера одеваться им кажется столь же странной, насколько их одеяния представляются нам необычными»{436}. О подробностях этих «одеяний» мы можем узнать из описания, оставленного одним из наших реалистически мыслящих путешественников: «Их одежда гораздо более приспособлена к тому, чтобы скрыть недостатки фигуры, нежели наша со всеми ее вычурными округлостями и рюшами, которые ныне во Франции в моде. На голое тело они надевают кальсоны (дон) и ниспадающую на кальсоны нижнюю рубаху (гёмлек), рукава которой такой же длины и таким же разрезом, как у наших женщин. Поверх рубахи они надевают долиман, который, подобно сутане, покрывает все тело до пят, имеет узкие рукава с закруглениями около кистей рук. Долиман шьется из полотна, тафты, атласа и других дорогих и изысканных тканей; зимой же к нему подстегивается материя из хлопка. По талии, сверху долимана, принято подпоясываться, причем пояс, при нужде, может служить и тюрбаном — в последнем случае он обматывается не вокруг талии, а вокруг головы. Иногда же тюрбаном служит особый ремень из кожи шириной в два-три пальца, украшенный золотыми или серебряными пряжками… За пояс они затыкают два больших платка, по одному с каждого бока, а также подвешивают большой табачный кисет, в котором помимо табака носят и деньги, и множество разных вещей, а иногда даже и важные бумаги, используя кисет примерно так, как мы наши карманы. Туда же, в кисет, кладут они и свои платки, как только те сомнутся или загрязнятся. На долиман они надевают фередже, одежду, напоминающую наш домашний халат. У нее широкие и длинные, в длину руки, рукава, хотя в эти рукава руки они, по большей части, не вдевают, и, таким образом, фередже оказывается родом плаща. Зимой фередже подстегиваются богатым мехом. Турки, располагающие денежными средствами, из всех мехов предпочитают самур — соболя. Для того чтобы соболиным мехом подбить фередже, требуется от четырех до пяти сотен пиастров, и они сумму эту тратят охотно. На ноги они надевают чулки (как раз в длину ноги), а ступни обувают в легкие первосортной работы туфли из мягкой кожи желтого или красного цвета. Называют они эти туфли мест»{437}.
