Юлия Чернявская - Психология национальной нетерпимости
Восстановить это чудовище, к счастью, уже невозможно. Но масштаб преступлений тех, кто во имя этой цели начал свою страшную войну — поднял абхазскую мятежную Вандею, должен быть понят нашими современниками и потомками.
Беседуя с Андреем Карауловым в телевизионной передаче «Момент истины» 28 июня 1993 года, Владислав Ардзинба, заметно нервничая и срываясь на совсем не мужской истерический тон, на вопрос о том, чего он не ожидал от этой войны, чего он заранее не мог себе представить, стал рассказывать о чудовищных зверствах занявших Сухуми грузинских частей: сожгли театр… разрушили Институт языка, литературы и истории… уничтожили ценнейшие рукописи, книги, архивы… Страшно. Подумать было заранее нельзя, что люди на такую подлость способны.
Действительно, это страшно, но есть мера всему — и преступлениям, и жестокости, и ужасам войны. Есть мера, и есть возможность сравнений. Поэтому пусть на последних страницах этой книги останется зарисовка, сделанная в том самом, занятом грузинскими гвардейцами Сухуми, против которого возглавленные Верховным Советом Абхазии и лично Владиславом Ардзинбой силы ведут с августа 1992 года свою объявленную войну. Эта зарисовка сделана молодым московским журналистом Дмитрием Холодовым, далеким от каких-либо грузинских корней. А поскольку та московская газета, где был напечатан его репортаж в конце июля 1993 года, вряд ли бывает в руках у гудаутских руководителей, мы просто воспроизведем несколько штрихов этой журналистской зарисовки. Должны же люди узнать, за что сражается «та сторона», которой руководят в Гудауте. Как она сражается. Каков, действительно, предел подлости, на какую способны люди.
«Страшную находку обнаружили местные жители в горах Абхазии на Черноморском побережье, там, где недавно шли бои с морским десантом, пытавшимся перерезать магистраль Очамчира — Сухуми… На дереве на проволоке висели куски человеческого тела… двух освежеванных людей… Режут не только солдат. В тех же лесах в одной из деревушек нашли труп женщины. Она была беременна. Ее изнасиловали и выпотрошили».
«Раненые с той стороны никогда не поступают, — поведали нам врачи госпиталя в Сухуми. — Видимо, их просто пристреливают». На передовой нам рассказали, как с той стороны нескольких пленных вывели на открытое место. Пронзая их ножами, заставляли кричать — ругать свое правительство. Кололи, пока окончательно не убили. «Потом мы их тела отбили. Им сделали „колумбийские галстуки“. Обычная вещь — надрезают горло сантиметрах в пяти от подбородка и вытаскивают через это отверстие наружу язык». Ненависти к другой нации нет предела. По улицам абхазской столицы уже несколько месяцев, пугая детей, ходит человек, у которого обрезаны уши, разорваны ноздри и вырваны ногти. Не попадайся в плен!
(…) Грузинские гвардейцы рассказывали нам, что противник часто оставлял свои трупы непогребенными, не соглашался на перемирие, чтобы разобрать погибших, валявшихся в зоне обстрела. Гудаутские власти таким образом «уменьшали потери».
(…) Ведь каждый убитый — это еще одна семья, убедившаяся в преступной бессмысленности этой войны.
(…) Там же воюют и русские. От грузинских гвардейцев мы не раз слышали, как наступают русские наемники. «Жуткое зрелище — облегающие всю голову шлемы, большие удивительно прочные бронежилеты, на ногах какие-то накладки. Идут вперед, наклонив голову, как роботы. Стрелять — стреляешь в такого — все без толку. Никаких танков не надо. А за ними уже идут абхазы».
(…) Первую бомбежку помнят все сухумцы. Это случилось 2 декабря прошлого года. Тогда на улице Мира (символичное название, не правда ли?) выпал первый «Град». Били по скоплениям людей. Следующую «стратегическую» цель поразили с большой точностью — на городском базаре в тот день погибло 18 человек. На сухумском базаре всегда было много народа: люди продавали всякую ерунду, чтобы выручить лишний купон; купить что-нибудь тоже можно было только там. С тех пор рынок стал самым пустынным местом в городе и разбился на несколько мелких «филиалов» в разных частях города, где торгуют по 10–15 человек.
За полгода город превратился в груду развалин. Горожане с возмущением рассказывали, как сначала пьяные гвардейцы сами же сожгли и разграбили многие здания — шикарную гостиницу «Рица», школу имени Пушкина постройки 1870 года. Потом город растерзал «Град». Разбомбило кондитерскую фабрику, в знаменитом сухумском ботаническом саду повыкорчевывало изысканные деревья. Новый микрорайон на 45 тысяч жителей, который только что был сдан, в результате бомбежек оказался полностью уничтожен. Там давно никто не живет — опасно.
Есть мера вины и есть мера ответственности. Наступит час суда, и пусть эта книга ляжет на стол трибунала, станет свидетельством обвинения.
Червонная С.М. Абхазия — 1992: посткоммунистическая Вандея. — М., 1993, с. 47–51, 58–59, 149–153.
Роберт Вебер. Немец или русский?
В январе, как ко всем советским людям, в мою дверь позвонил счетчик: «Добрый день! Перепись населения».
Ну что ж, заполняем анкету. Доходим до графы «национальность».
«Немец», — говорю я. «Родной язык?» — «Два. Немецкий и русский». — «Родной язык — один». — «Ну, пишите — немецкий… Но, с другой стороны, я живу в Москве, все мои друзья — русские, а на немецком только с женой общаюсь…»
Теперь на очереди жена: «Отец — армянин, немцы в 42-м убили… Но мать — русская, родной язык — русский. Из языков народов СССР знаю только немецкий».
И тут паренек-счетчик заявляет: «Немецкий — это иностранный язык! Среди народов СССР такого языка не значится».
Еще несколько лет назад такие вопросы вроде бы и не возникали. И вдруг возникли. А может быть — не вдруг?
Во времена Петра I, пробивавшего «окно в Европу», немцы были уважаемыми людьми. Быть немцем было престижно. Вот маленький диалог, который не я придумал (достоверного источника не помню). Петр I говорит Меншикову: «Ты славно послужил мне, Александр. Как тебя отблагодарить?» И сын придворного конюха ответствует: «Ничего мне не надо, государь. Сделай меня немцем».
Так начиналась дружба двух великих народов, которым через 250 лет предстояло стать самыми ярыми врагами.
Страшная германская машина в кровавой схватке разбилась именно о единство народов СССР.
Но что я вижу перед собой теперь? Два процветающих немецких государства под разделенным небом: одно — капиталистическое, другое — социалистическое. Оба симпатизируют нашей стране. Во-первых, они-то знают, от какого чудовища спасли их советские люди, а во-вторых, им теперь как бы и легче: они не думали, что может быть еще большее чудовище, чем Гитлер.
Адольф Шикльгрубер был ужасен в своем откровенном фашизме. Иосиф Джугашвили был еще ужаснее: он пошел на тайный фашизм, обманул энтузиазм и чаяния всех народов нашей страны. Он изувечил духовно и физически все население Страны Советов, вырубил нацеленно цвет всех народов, и прежде всего — лучших представителей интеллигенции. С Гитлером все ясно — будь он проклят! Сталин же останется, как и Иван Грозный, кровавой загадкой для многих еще поколений. Внуки тех немцев, что растоптали пол-Европы, теперь сочувствуют нам и протягивают нам руку дружбы.
Глупо, тошно, но все время я спрашиваю себя: а как же мы? А кто же мы — советские немцы?
Каждый народ несет свою миссию. Наверное, история предполагала, что русские немцы станут посредниками между Западом и Востоком. Так оно и было до сталинской мясорубки. В бывшей Автономной Республике Немцев Поволжья велось образцовое хозяйство, перенимавшее заграничный опыт. Несмотря на сталинские репрессии, народ упорно строил «светлое будущее». Наше население находилось между двумя жерновами — под Гитлером и под Сталиным — вплоть до 1956 года: либо за колючей трудармейской проволокой, либо в глубокой степи. Первая делегация советских немцев постучалась в Кремль в 1965 году. Вышел Анастас Иванович Микоян и сказал: «Автономия? Не представляется возможной. У страны сейчас экономические трудности…» Как будто он не знал, что, дай этим труженикам автономию, и снова расцветет весь их край. Прошло еще четверть столетия. Одну из делегаций принял — на волне перестройки — председатель Совета Национальностей Август Эдуардович Восс. Я до сих пор не понимаю, чем все долгие десятилетия занимался этот самый Совет Национальностей, как он довел все народы Страны Советов до жизни такой? Я был в составе той делегации. Мы сказали приблизительно следующее: «Страна никак не может решить Продовольственную программу. Говорят, она раскрестьянилась. Советские немцы не раскрестьянились, да и не могли бы этого сделать уже потому, что пресс дискриминации заставил их плотно прижаться к земле. К тому же за два с лишним столетия они не утратили немецкой этики труда. В той же ФРГ два миллиона фермеров кормят всю страну, да еще и за границу продукты вывозят. Неужели советским немцам — а чем они хуже? прирожденные фермеры, любят и умеют хозяйничать по-своему, лишь бы им не мешали, — неужели нельзя вернуть им теперь уже вконец разрушенную „мелиораторами“ землю, которую они считают родной?» И что же ответил нам Август Эдуардович? Я внимательно вглядывался в глаза этого человека. Вот его почти дословный ответ: «Ваш вопрос будет решаться в комплексе национальных проблем на Пленуме ЦК. А пока давайте-ка разъезжайтесь спокойно…»
