Г. Богемский - Кино Италии. Неореализм
Конечно, все это нелегко, надо, работая всем вместе, придать определенную форму исследованию исторического процесса, эпохи, подобную которой наша страна переживала, быть может, лишь когда на арену истории вышли коммуны, или же в самые яркие моменты Рисорджименто.
Традиционные отношения между классами переживают период коренных изменений, во всех областях общественной и культурной жизни встает проблема окончательного перехода руководства политической, культурной, общественной жизнью из рук сословия старых руководителей в руки народных классов.
Этому кризису, нравится это или нет, можно способствовать или противиться, но его нельзя игнорировать; показать его под силу только подлинно реалистическому искусству. Произведения этих лет были реалистическими в той мере, в какой они отразили и выразили черты этого кризиса.
Таковы наши задачи в момент, когда перед всем миром, всем человечеством стоит — а это мы знаем из газет и радио — вопрос жизни или смерти.
Такова, на мой взгляд, температура современного мира, такова драматическая альтернатива, которую выдвигает перед нами действительность.
Ответ на нее — работать во имя развития нашего реализма.
Перевод А. Богемской
Конструирование персонажа в фильме «Повесть о бедных влюбленных»Итальянское кино на распутье. С одной стороны, встает требование не оставлять тот реалистический подход, который явился основой художественного успеха; с другой — все более неотложно ощущается необходимость не ограничивать это требование рамками определенной новой схемы, расхожей, как и схемы старого итальянского кино, и пустой, как все схемы.
Окончательно оплакав развлекательное кино, подавив симпатию в отношении разного рода формалистического и литературного кино (во всяком случае, среди тех, кто имеет честь — или претендует на это — быть признанным в качестве видных представителей нового итальянского кино), по-прежнему продолжается и даже все более разгорается дискуссия вокруг реализма, его тенденций и форм. Например, становится все более актуальной полемика против натуралистического вырождения, легковесных бытовых и жанровых сценок, показа сексуальных сцен — всех этих аспектов новой тяги к правдоподобному — и в то же время нарастает глубокая боязнь правдивого, реального.
Я полагаю, что путь к реализму — не правдоподобие, не жанровые сценки и, скажем об этом, не чистая хроника.
Реализм, скорее, заключается в таком кинематографическом видении, которое являлось бы или стремилось бы быть исследованием и поэтической интерпретацией окружающей нас действительности во всей сложности и глубине ее конфликтов и противоречий. Эта действительность состоит не только из настоящего, но также из прошлого, недавней и далекой истории. Я всегда думал о том, что последние пятьдесят лет нашей истории, именно потому, что они наиболее спорные, но, в сущности, наименее известные и изученные, могли бы в первую очередь явиться плодотворнейшей почвой для поисков всех, кто пытается взять за ориентир принцип реализма и следовать ему в густом лесу нашей современной проблематики.
«Повесть о бедных влюбленных», едва я ее прочел, сразу же взволновала меня именно потому, что была для меня словно неожиданно распахнувшееся окно, из которого открылся незнакомый мне человеческий пейзаж, почти мифический и вместе с тем столь исторически точный; это было для меня открытием мира, который подготовил наши нынешние кризисы и который официальная история не желала признавать и описывать.
«Повесть о бедных влюбленных» заставила меня, кроме того, особенно остро ощутить властную необходимость конструирования «персонажа».
Главным, жизненно важным элементом для направления, стремящегося к реализму, мне кажется, не может не являться сегодня создание в фильмах персонажей более глубоких и сложных, чем те, что до сих пор населяли сценарии наших лучших фильмов. Даже в самых характерных произведениях нашего неореализма нередко слишком явно и тяжеловесно проявлялся интерес к атмосфере, к среде, к определенным историческим событиям, к впечатляющей, но расплывчатой хоральности.
Такая позиция была, возможно, и правильной на первом этапе развития реалистического направления. Но такая позиция уже устарела сегодня, в исторической ситуации, уже отличающейся от существовавшей в 1945—1947 годах (и в этом проявление нынешнего кризиса итальянского кино).
Строгий и порой удушающий детерминизм, к которому в конечном счете скатываются столь многие персонажи раннего итальянского реалистического кино, подчинение судьбе, отказ от борьбы и пассивные страдания, тягостное одиночество множества несчастных героев хроники должны были бы, как мне кажется, уступить место сегодня более широкому видению действительности, стремлению художника установить более устойчивое отношение между человеком и судьбой, между человеком и обществом. При создании современного «персонажа» не следовало бы забывать о необходимости наделить этот персонаж большей свободой, самостоятельностью, волей и желанием переделать себя и переделать мир, который до сих пор строго обусловливал его сознание и поступки. На этом пути итальянское кино могло бы внести свой вклад в освобождение итальянского персонажа (и не только кинематографического) от оков академизма или натурализма и испра вить самый старый и большой недостаток всей итальянской культуры.
Персонажи «Повести», особенно те, которых я больше всего люблю (и, наверное, это ясно ощущается в фильме), могли бы внести значительный вклад в полемику такого рода. На этой почве можно было бы начать разговор, дискуссию. И потому я и мои сотрудники принялись за работу. О результате, разумеется, будут судить критики и зрители.
Перевод А. Богемской
Чезаре Дзаваттини. Письмо к Микеланджело Антониони
15 декабря 1953 г.
... То, что нас побудило создать две «статьи», два репортажа такого рода (проститутки и самоубийства)1, отнюдь не есть стремление скандализовать как самоцель, а в первом случае — желание рассказать о проститутках по-человечески, своего рода «привлечение к суду» в качестве соучастников преступления самих зрителей, попытка покончить с романтическим мифом и рассмотреть реальное положение этих женщин, каковое как нельзя более печально и нуждается в изменении. Что касается проблемы самоубийств, чувство, которое нами руководило, — это призыв к жизни, а не к смерти: стремление показать через тех, кто хотел покончить с собой, но не сумел, как следует прожить свою жизнь и как нужно преодолевать тяжелые минуты, которые бывают у всех, ибо, как свидетельствуют демонстрируемые нами случаи, эти минуты проходят и человек радуется, что он их перенес или что его пагубная попытка не удалась.
Мы не имеем права оставлять в душе зрителя сомнение. К каким неисчислимым последствиям может привести такое прямое и непосредственное приведение примеров, как наше. Эффективность нашего метода, нашего киножурнализма такова, что должна заставить нас глубоко осознать, какую мы принимаем на себя ответственность. Горе, если в нашем фильме ощущалось бы отсутствие такой ответственности, — тогда мы были бы достойными компаньонами тех продюсеров, против которых сегодня столь яростно боремся, тех, кто строит фильмы не на идеях, а на дамских бюстах.
Мы желаем сказать, что не следует убивать себя из-за любви, ибо на свете есть очень много мужчин и очень много женщин; а это значит — придавать важное значение множеству мужчин и женщин, расширять возможности и множить надежды; преодолейте этот момент, и на следующий день вы встретите на углу улицы другого мужчину или другую женщину, — никто из нас, по счастью, не единственный и не незаменимый, и доказательством служит то, что многие, кто хотел покончить самоубийством из-за любви, но не сумел, потом были рады, что остались жить.
Разумеется, мы не должны выбирать болезненные случаи, когда стремление покончить с собой столь глубоко укоренилось, что уж ничего не поделать, когда человек не поддается обычным методам убеждения. Я говорю о тех самоубийствах, которые действительно являются результатом минут слабости, отчаяния и которых так много. Таким образом, поскольку цель наша столь полезна, мы имеем право заставить наших героев говорить перед нами с экрана, до конца проникнуть в их самое потаенное. Иначе для чего же мы все это затеваем?
Все глубже проникать в действительность со всей возможной непредвзятостью. Думаю, что основа основ нашего кино заключается именно в этом. Но горе, если это становится игрой, самоцелью, если под этим не таится тепло участия, созидания — одним словом, жизни, а не смерти.
Перевод А. Богемской
Микеланджело Антониони. Самоубийства в городе
