Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет
Самым значительным событием в жизни девушки был ее первый бал — «роковая минута вступления в свет», потому так волнительны были сборы на этот бал.
Вот как описывает их М. Каменская:
«Тетушка Екатерина Васильевна первая выпросила у папеньки себе право вывезти меня и Вареньку в первый раз в дворянское собрание…
За завтраком подали чудную кулебяку; я положила себе изрядный кусочек, Варенька только что хотела сделать то же, как тетушка закричала:
— Нет, нет! Этого тебе нельзя, это тяжело! Ça votes gatera le teint![60] Тебе дадут яичко и бульону.
Я любила покушать вплотную и за Вареньку очень огорчилась. Чудный домашний квас шипел в хрустальных кувшинах, я запила им кулебяку; бедной Вареньке и его не дали, потому что он к балу мог распучить ей талию…
После раннего обеда тетушка придумала для дочери новую пытку: подложила ей под спину груды подушек, чтоб кровь оттекла вниз от лица, дала ей в руки французскую книгу и приказала "для прононсу" читать вслух. Отроду меня так не мучили, и я тут же дала себе слово, что в первый и последний раз выезжаю с тетушкой Екатериной Васильевной»{52}.
Каким только мучениям не подвергались девушки перед балом! «Большинство девиц, бивших на грациозность талии, в этот день ничего не ели, кроме хлеба с чаем. Корсеты передвигались на самые крайние планшетки. Не желая, чтобы на бале ланиты пылали румянцем, барышни ели мел и пили по глоткам слабый уксус»{53}.
«В публичных собраниях» девушку «сопровождает мать или какая-нибудь почтенная дама, родственница или короткая знакомая, которой поручается полный за ней надзор (chaperon)»{54}.
«Ты не можешь нигде даже носу показывать без Марьи Карловны, — предупреждает в письме свою дочь М. Сперанский. — Даже Сонюшка тебе тут не защита: ибо нигде не написано, что она тебе сестра; а за вами стоит ее дядя. Вот тиранство! По счастью оно не может быть продолжительно. Со мною придет к тебе свобода»{55}.
Правила поведения для «молодых девиц», как свидетельствуют современники, были гораздо суровее правил приличия, которым следовали замужние женщины. М. Сперанский писал из Тобольска дочери: «В Англии девица может гулять одна с молодым мужчиною, сидеть с ним одна в карете и проч., но молодая женщина совсем не должна и не может. У нас совсем напротив: одни только замужние женщины пользуются сею свободою»{56}.
«В обычаях английской аристократии принято, чтобы девушки прогуливались одни, в сопровождении посторонних, конечно, коротко знакомых мужчин, и благородство этих спутников служит верною порукою за безопасность нашего пола», — говорит героиня повести «Ночь на 28-е сентября»{57}.
«Воспитание полек очень разнится от воспитания русских, — свидетельствует современник. — …У полек допущено вполне свободное обращение, но при всей видимой свободе обращение это никогда не перейдет за пределы приличия и достоинства чести девушки. Малейшее посягательство на доброе имя бывает наказываемо насмешками и унижением. Свобода обращения доходит до того, что, например, гулянье не только в саду, но и за городом, в роще, вдвоем, в глубокие сумерки нисколько не считается предосудительным, гуляя сам, встречаешь другие пары, также уединенно прохаживающиеся, и не обращаешь на это по-нашему криминальное явление никакого внимания, точно так же, как и сам охранен от всяких нескромных взглядов. Отцы и матери смело оставляют своих дочерей на попечение молодых людей в полной уверенности, что дочери их при самой сильной привязанности самое большее, что дозволят себе, это поцеловать избранника своего сердца и никак не более. Такие нравы присущи всем полькам, на какой бы ступени они ни стояли в обществе, начиная с чистых аристократок и оканчивая дворянками "средней руки"»{58}.
В отличие от англичанок и полек, русские барышни не осмеливались остаться наедине с молодым человеком. В глазах общества это, действительно, выглядело как «криминальное явление». Вот почему Екатерина Николаевна Раевская решительно отвергала «напечатанное сведение», будто под ее руководством Пушкин учился английскому языку. «Ей было в то время 23 года, а Пушкину 21, и один этот возраст, по тогдашним строгим понятиям о приличии, мог служить достаточным препятствием к такому сближению. По ее замечанию, все дело могло состоять разве только в том, что Пушкин с помощью Н. Н. Раевского в Юрзуфе читал Байрона, и что когда они не понимали какого-нибудь слова, то, не имея лексикона, посылали наверх к Катерине Николаевне за справкой»{59}.
Та же Екатерина Николаевна Раевская (в замужестве Орлова) была возмущена, как изображена сцена прогулки на берегу Черного моря в поэме Некрасова, посвященной женам декабристов. «По поводу прогулки по берегу моря, под восторженными взглядами Пушкина, Екатерина Николаевна Орлова Сказала: "Вовсе мы не так были воспитаны, чтобы с молодыми людьми бегать по берегу моря и себе ботинки мочить"»{60}.
Встречи, подобные свиданию Татьяны и Онегина в пушкинском романе, могли происходить в деревне, однако были небезопасны для репутации девушки, которая вращается в светском обществе Москвы или Петербурга. Е. А. Хвостова вспоминает, какая тревога охватила ее, когда во время пикника она и ухаживающий за ней молодой человек «заговорились, отстали и очутились в темной, неосвещенной аллее»: «Я… вздрогнула при мысли о насмешках… о ворчании теток и силой повлекла назад Л-хина, говоря ему: "вернемтесь скорее, где же наши"»{61}.
Даже в начале XX века наши соотечественники не переставали удивляться «заграничным порядкам», позволявшим барышням свободно общаться с молодыми людьми. С. Ю. Витте писал о своем пребывании в Америке в 1905 году: «…Меня удивило, что барышни весьма хороших семейств, которые жили в гостинице, нисколько не считали предосудительным вечером во время темноты уходить с молодыми людьми. Барышня с молодым человеком tête à tête уходила в лес, в парк, они вдвоем гуляли там по целым часам, катались в лодках, и никому в голову не приходило считать это в какой бы то ни было степени предосудительным. Напротив, всякие гадкие мысли, которые могли прийти в голову посторонним зрителям по отношению этих молодых людей, считались бы предосудительными»{62}. В России за ночное свидание с молодым человеком девушке грозил «полный остракизм из общества»{63}.
Замужние женщины располагали большей свободой. Для дамы не считалось неприличным принимать визиты «посторонних» мужчин в отсутствие мужа, в то время как «молодая девица не должна принимать посещения от молодого кавалера, особенно когда одна дома». Как писала дочь Н. Н. Пушкиной от второго брака А. Арапова, «беспричинная ревность уже в ту пору свила гнездо в сердце мужа (Пушкина. — Е.Л.) и выразилась в строгом запрете принимать кого-либо из мужчин в его отсутствие, или когда он удалялся в свой кабинет. Для самых степенных друзей не допускалось исключения, и жене, воспитанной в беспрекословном подчинении, и в ум не могло придти нарушить заведенный порядок»{64}. По свидетельству С. Н. Гончарова, его сестра, Наталья Николаевна, еще не став невестой Пушкина, успевшего, однако, к ней посвататься, не решилась выйти к нему, когда он явился с визитом в их дом утром 20 сентября 1829 года сразу после возвращения из путешествия по Кавказу. На это требовалось позволение матери Натальи Ивановны, в тот час еще спавшей{65}.
Девушка-невеста также не могла в отсутствие старших принять визит своего жениха. «Утром заехал Паткуль, а так как он не был принят, потому что, кроме меня, никого не было дома, то велел передать мне записку…» — вспоминала М. Паткуль о событиях, которые предшествовали ее замужеству{66}.
«Обычаи того времени не позволяли жениху и невесте ни минуты находиться наедине…» — отмечает в «Мемуарах» великая княгиня Мария Павловна, рассказывая о своей помолвке с шведским принцем Вильгельмом в 1907 году{67}.
«Тогда не только ночью, да и днем дамы и девицы одни не бегивали, если и шла дама или девица пешком, ее сопровождал всегда служитель…»{68}
Как свидетельствует А. М. Достоевский, «когда маменька выходила одна пешком в город», лакей Федор «облекался в ливрею и трехугольную шляпу, сопровождал ее, шествуя гордо несколько шагов сзади»{69}.
Однако в отличие от «молодых девиц», дамам позволялось ходить одним.
«Аврора Карловна Демидова рассказала мне однажды очень смешной случай из ее жизни, — пишет в своих воспоминаниях В. А. Соллогуб, — возвращаясь домой, она озябла, и ей захотелось пройтись несколько пешком; она отправила карету и лакея домой, а сама направилась по тротуару Невского к своему дому; дело было зимой, в декабре месяце, наступили уже те убийственные петербургские сумерки, которые в течение четырех месяцев отравляют жизнь обитателям столицы; но Демидова шла не спеша, с удовольствием вдыхая морозный воздух; вдруг к ней подлетел какой-то франт и, предварительно расшаркавшись, просил у нее позволения проводить ее домой; он не заметил ни царственной представительности молодой женщины, ни ее богатого наряда, и только как истый нахал воспользовался тем, что она одна и упускать такого случая не следует. Демидова с улыбкой наклонила голову, как бы соглашаясь на это предложение, франт пошел с нею рядом и заегозил, засыпая ее вопросами. Аврора Карловна изредка отвечала на его расспросы, ускоряя шаги, благо дом ее был невдалеке. Приблизившись к дому, она остановилась у подъезда и позвонила.
![Елена Кукина - Русская живопись начала ХХ века. Создание новых форм [статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
