Александр Амфитеатров - Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков
В другой сцене Сатану, скованного раскаленными цепями, волочат по всему аду.
— Что, брат? трудишься в поте лица своего? — спрашивает его Люцифер.
В «Мистерии св. Дезидерия», сочиненной около того же времени Вильгельмом Фламангом,{409} черти высмеиваются как глупейшие хвастуны и говорят языком нарочно пошлым, дурацким и непристойным. В «Мистерии о Петре-Меняле»{410} (Pierre le changeur marchand) озлобленные черти, у которых заступничество Святой Девы отняло принадлежащую им погибшую душу, острят насчет Бога за то, что Он произнес приговор не в их пользу:
Ведь он послушный маменькин сынок:
Все исполняет, как она велит.
Скажи он хоть словечко поперек —
И тут же будет ей нещадно бит.
В одной немецкой «Мистерии Страстей Господних» Люцифер беседует с чертями о своем и их падении и о гордости, которая была тому причиною. Но черти ругают его и бьют:
— Довольно уж нам проповедей-то!
В другой мистерии — «Воскресение Христово» (1464) — Люцифер, после того как Искупитель опустошил его царство, закован в цепи и посажен в бочку. Сатана и другие черти отправляются на ловлю новых душ, которые могли бы пополнить убыль старых. Но едва они уходят, Люцифер начинает звать их обратно и орет так громко и так долго, аж у него смертельно разболелась голова. Черти вернулись, но больной Люцифер уже успел позабыть, зачем он звал их, и черти ругают его, жалуясь и сожалея о душах, ими тем временем потерянных. Сатана вновь отправляется-таки на ловитву. Так как его долго нет, то Люцифер начинает беспокоиться:
— Уж не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья? Да уж не убили ли его?
Наконец Сатана возвращается с душою одного священника — и Люцифер хохочет, удивляясь, что прежде всего попадают в ад именно те, кто должен был бы показывать другим дорогу в рай. Но хитрый священник не остается в долгу и, грызясь слово за слово, так обрабатывает Люцифера, что тот велит отпустить его как можно скорее восвояси.
В плачевном виде выставляет черта испанская комедия XVII века «El Diablo predicator» («Черт-проповедник»).{411} Черт оклеветал в скверном поведении монахов одного францисканского монастыря в Лукке и возмутил против них население. Бедным монахам приходилось очень плохо, как вдруг с неба спускается архангел Михаил с младенцем Христом на руках и приказывает клеветнику обратить свои каверзы в благо и возвратить оклеветанным их прежнюю репутацию.
К числу смешных чертей принадлежат дьявол Скарапино во «Влюбленном Роланде» Боярдо{412} — какой-то мальчик-с-пальчик адского мира, живущий в атмосфере винного погреба и кухонного чада, — и черти, которых Лоренцо Липпи{413} написал в своем «Malmantile».
Осмеяние, направленное против черта, должно было рано или поздно коснуться и некоторых явлений, тесно связанных с чертовщиною, — обрушиться на магию и ее причудливые тайны. Этот веселый скептический смех прорывается в народе бодрою сатирою как раз в период, когда учащаются процессы против колдуний и костры ведьм горят по Европе с усиленной яростью, — в XV–XVI веках. Ни у кого смех над магией не звучит так громко, как у Теофила Фоленго,{414} остроумного, богатого воображением, веселого автора «Бальдо», короля макаронических поэтов (1496–1544). В VII макаронике этой поэмы он издевается над доминиканцами, которым вверена была инквизиция:
Вся их обязанность в том, чтобы седлать ослов для колдуний. (Officiumque gerunt asinus imponere struas).
В макаронике XXI он описывает в невыразимо смешном и непристойном виде кухню, школу и лупанар ведьм в царстве Кульфоры и извиняется, что кое о чем должен умолчать, так как побаивается, не послали бы его инквизиторы в пытку и на костер. В «Куртизанке» Пьетро Аретино{415} некая Альвиджия оплакивает смерть своей хозяйки, старой колдуньи, которую только что сожгла инквизиция:
— Она была Соломонией (Salomona), Сибиллою, Хроникою для сыщиков, кабатчиков, носильщиков, поваров, монахов и всего честного света; она строго соблюдала все вечерние службы и теперь мне, своей ученице, оставила весь свой скарб и всю колдовскую утварь: пузырек со слезами любовников, cara non nata (кожа животного, добытого оперативным путем из материнской утробы), заклятия к усыплению, молодильные рецепты, черта, запертого в ночном горшке, и прочее, и прочее.
В «Одержимой» (Spiritata) Ласки{416} (1503–1583) Трафела говорит: «Когда кто-нибудь обидится до того, что начинает верить колдовству, ведьмам, духам, заклятиям, можно по справедливости сказать, что он стал гусь-гусем…» Вообще в итальянских комедиях и повестях XV века колдуны, ведьмы и магические операции — частая тема шуток. Костры горят — чего нельзя серьезнее, а народ и демократическая литература острят. Любопытную смесь суеверия и скептицизма, ужасного и комического, смеха и страха представляет знаменитый рассказ Бенвенуто Челлини{417} о том, как он выживал чертей в Колизее. Хотя подлинность записок Бенвенуто Челлини более чем сомнительна, зато совершенство этого превосходного романа и верность его духу эпохи настолько несомненны, что его можно смело цитировать как исторический документ. «Во время этого странного образа жизни я познакомился с сицилийским священником, человеком очень ученым, глубоко изучавшим греческую и латинскую литературу. Однажды зашел у нас разговор о некромантии; между прочим я сказал, что мне чрезвычайно хочется узнать, что это за искусство, а еще более увидеть самые его действия.
— Для этого нужна душа твердая и предприимчивая, — отвечал священник.
— Только бы представился мне случай посвятить себя в эти таинства, а твердости у меня хватит.
— Если так, я удовлетворю твоему желанию.
Вот мы и условились приступить к делу.
Вечером священник сделал необходимые приготовления и велел мне взять с собою одного или двух товарищей. Пригласив Винченцио Ромоли, мы отправились в Колизей. Там священник облекся в одежду некроманов и стал чертить на земле круги с чудными церемониями. Когда все было готово, он сделал в кружке двери и перевел каждого из нас туда. Потом распределил между нами занятия: приятелю своему Пистойа, пришедшему с ним, он отдал талисман, нам поручил надзор за огнем и куреньями и начал заклинания. Эта история продолжалась часа полтора. Колизей наполнился легионами адских духов; видя, что их набралось довольно много, священник обратился ко мне и сказал: „Бенвенуто, проси у них, чего хочешь“. Я отвечал, что прошу их соединить меня с сицилианкою Ангеликой. В эту ночь мы не получили ответа, тем не менее я был очень доволен всем тем, что видел.
— Надо прийти вторично, — сказал некроман, — и привести невинного еще мальчика.
Я выбрал одного из моих учеников, которому было около двенадцати лет, взял с собою Винченцио Ромоли и еще Аньолино Гадди, моего приятеля. В Колизее начались все прежние проделки. Надсмотр за огнем и куреньями поручен был Винченцио и Аньолино Гадди, а мне дан был талисман с приказанием поворотить его к тому месту, куда некроман укажет. Ученик стоял под талисманом.
Священник начал свои ужасные заклинания, вызывал по именам множество демонов и именем Всемогущего, несотворенного, живого и вечного Бога повелевал им, употребляя еврейский, греческий и латинский языки. Скоро Колизей наполнился бесчисленным множеством демонов. По совету некромана я снова попросил их соединить меня с Ангеликой.
— Слышишь? — возразил некроман. — Они отвечали, что через месяц ты с нею увидишься. Не робей, — продолжал он, — стой тверже: легионов гораздо более того, сколько я вызывал, притом эти самые опасные. Так как они ответили на твой вопрос, то надо обойтись с ними как можно ласковее.
Вдруг мальчик, которого я все держал под талисманом, стал в ужасе кричать, что около нас легионы страшных людей и четыре великана, порывающихся войти в круг. Некроман, дрожа от страха, всевозможными ласками старался от них освободиться. Я боялся не менее других, но старался скрыть это и ободрял товарищей. Ученик, спрятав голову между своих колен, кричал, что он умирает. Священник велел закурить assa foetida;{418} но Аньоло Гадди находился в совершенном оцепенении от ужаса: глаза у него были навыкате, он был ни жив ни мертв.
— Полно, Аньоло, — сказал я, — страх тут не у места; лучше помоги-ка нам: насыпь поскорее assa foetida на угли.
Мальчик мой решился поднять голову; видя, что я смеюсь, он ободрился. Дорогой он уверял нас, что два чертенка бежали перед нами и прыгали то на крыши, то с крыш. Некроман клялся, что с тех пор, как он занимается этим искусством, с ним никогда не случалось ничего подобного, уговаривал меня присоединиться к нему, обещая от некромантии неисчислимые богатства.
