Ирина Голуб - Книга о хорошей речи
Особенно часто писатели обращаются к олицетворению, описывая картины природы. Мастерски использовал этот троп С. Есенин. К клену поэт обращался как к старому доброму знакомому: Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь, нагнувшись, под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять ты вышел. В его поэзии Заря окликает другую; Плачут вербы, шепчут тополя; Спит черемуха в белой накидке; Стонет ветер, протяжен и глух; Цветы мне говорят прощай, головками склоняясь ниже; Липы тщетно манят нас, в сугробы ноги погружая… Влюбленный в родную русскую природу, поэт с особой нежностью писал о березах: Я навек за туманы и росы полюбил у березки стан, и ее золотистые косы, и холщовый ее сарафан. Именно олицетворение создает прелесть многих поэтических образов Есенина, по которым мы безошибочно узнаем его стиль.
Очень самобытны олицетворения у Вл. Маяковского. Как не вспомнить его «встречу» и «разговор» с солнцем: Что я наделал! Я погиб! Ко мне по доброй воле само, раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле.
Как сильное изобразительное средство выступает олицетворение и в художественной прозе. Например: Непуганая ташкентская весна прошла за окнами, вступила в лето… Фруктовый ларек торговал и для больных тоже — но мои ссыльные копеечки поеживались от цен (А. Солженицын).
Олицетворение широко используется не только в художественных текстах. Стоит раскрыть любой номер газеты, и вы увидите забавные заголовки, построенные на олицетворении: «Солнце зажигает маяки», «Ледовая дорожка ждет», «Матч принес рекорды», «Железобетон опустился в шахты»…
Особым видом олицетворения является персонификация (от лат. персона — лицо, фацере — делать) — полное уподобление неодушевленного предмета человеку. В этом случае предметы наделяются не частными признаками человека (как при олицетворении), а обретают реальный человеческий облик. Для иллюстрации этого вида олицетворения обратимся опять к прозе Андрея Платонова, приведем (в сокращении) начало его сказки-были «Неизвестный цветок».
Жил на свете маленький цветок. Он рос один на пустыре. Нечем было ему питаться в камне и глине; капли дождя, упавшие с неба, сходили по верху земли и не проникали до его корня, а цветок все жил и жил и рос помаленьку выше. Он поднимал листья против ветра; из ветра упадали на глину пылинки; и в тех пылинках находилась пища цветку. Чтобы смочить их, цветок всю ночь сторожил росу и собирал ее по каплям…
Днем цветок сторожил ветер, а ночью росу. Он трудился день и ночь, чтобы жить и не умереть… Он нуждался в жизни и превозмогал терпеньем свою боль от голода и усталости. Лишь один раз в сутки цветок радовался: когда первый луч утреннего солнца касался его утомленных листьев.
Если прочитать только выделенные слова, на которых строится персонификация, то может показаться, что речь идет не о цветке, а о человеке — он живет, превозмогая голод, боль, усталость, «нуждается в жизни» и радуется солнцу. Это придает речи яркие краски, помогает нарисовать живой образ.
Прием персонификации особенно ценят поэты. Блистательное его применение находим в описании М. Лермонтовым Терека и Каспия в стихотворении «Дары Терека»:
Терек воет, дик и злобен.
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит…
Особой экспрессии персонификация достигает в конце стихотворения, где этот троп усиливают эпитеты, сравнения, метафоры:
И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.
Он взыграл, веселья полный, —
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.
Этим примерам искусного применения тропа надо противопоставить случаи неудачных олицетворений, которые возникают иногда в речи по недосмотру авторов. Так, пишут: Деталь бросается в ванну; Ко встрече большой воды готовятся откачивающие средства и другие механизмы; Четыре тысячи пальто отсюда ежедневно отправляются в магазины столицы; В помощь охотнику в сани впрягается собака; Поросята сразу после рождения обмываются и вытираются полотенцем; Телки в количестве 37 голов по решению правления продались другому колхозу.
Причина подобных каламбуров в неудачном использовании возвратных глаголов, которые могут указывать на действие и субъекта, и объекта, порождая двусмысленность.
Преувеличение и преуменьшение в образной речиОбразное выражение, состоящее в преувеличении размеров, силы, красоты, значения описываемого, называется гиперболой (от греч. гипербола — преувеличение, излишек). Мою любовь, широкую, как море, вместить не могут жизни берега (А.К. Толстой).
Образное выражение, преуменьшающее размеры, силу, значение описываемого, называется литотой (от греч. литотес — простота). Ваш щпиц — прелестный шпиц, не более наперстка (А. Грибоедов). Литоту называют еще обратной гиперболой.
Гипербола и литота имеют общую основу — отклонение от объективной количественной оценки предмета, явления, качества, поэтому могут в речи совмещаться: Андерсен знал, что можно до боли в сердце любить каждое слово женщины, каждую ее потерянную ресницу, каждую пылинку на ее платье. Он понимал это. Он думал, что такую любовь, если он даст ей разгореться, не вместит сердце (К. Паустовский).
Особенность гиперболы и литоты заключается в том, что они могут и не принимать форму тропа, а просто выступать как преувеличение или преуменьшение: Раздирает рот зевота шире Мексиканского залива (Вл. Маяковский). Однако чаще гипербола и литота принимают форму различных тропов, причем и автор, и читатель понимают, что эти образные средства неточно отражают действительность.
Гипербола может наслаиваться, налагаться на эпитеты, сравнения, метафоры, придающие образу черты грандиозности. В соответствии с этим выделяются гиперболические эпитеты: Одни дома длиною до звезд, другие — длиной до луны; до небес баобабы (Вл. Маяковский); Пароход в стоярусных огнях (Вл. Луговской); гиперболические сравнения:… мужик с брюхом, похожим на тот исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка (Н. Гоголь); гиперболические метафоры: Свежий ветер избранных пьянил, с ног сбивал, из мертвых воскрешал, потому что, если не любил, — значит, и н е жил, и не дышал! (Вл. Высоцкий). Литота чаще всего принимает форму сравнения: Как былинку, ветер молодца шатает… (А. Кольцов), эпитета: Лошадку ведет под уздцы мужичок в больших сапогах, в полушубке овчинном, в больших рукавицах… а сам с ноготок:! (Н. Некрасов).
«Королем гиперболы» в русской прозе был Гоголь. Помните его описание Днепра?
Редкая птица долетит до середины Днепра; Чудный воздух… движет океан благоуханий. А сколько комизма в гоголевских бытовых гиперболах! У Ивана Никифоровича… шаровары в таких широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно бы поместить весь двор с амбарами и строением…
Русские писатели любили прибегать к гиперболизации как к средству насмешки. Например, Ф. Достоевский, пародируя взволнованную речь, выстраивает в ряд гиперболы: При одном предположении подобного случая вы бы должны были вырвать с корнем волосы из головы своей и испустить ручьи… что я говорю!реки, озера, моря, океаны слез! Как и другие тропы, гипербола и литота могут быть общеязыковыми и индивидуально-авторскими. Есть немало общеязыковых гипербол, которые мы используем в повседневной речи: ожидать целую вечность, на краю земли, всю жизнь мечтать, высокий до неба, испугаться до смерти, задушить в объятиях, любить до безумия. Известны и общеязыковые литоты: ни капли, море по колено, капля в море, рукой подать, глоток воды, кот наплакал и т. п.
ИносказаниеНаш рассказ о тропах был бы неполным, если бы мы не коснулись понятия аллегории.
Аллегорией (от греч. аллегория — иносказание) называется выражение отвлеченных понятий в конкретных художественных образах. Например, в баснях, сказках глупость, упрямство воплощаются в образе осла, трусость — в образе зайца, хитрость — в образе лисы.
Есть много общеязыковых аллегорий, известных не только в русском языке, но и в других современных и древних языках.
