Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Языческое гламурно-корпоративное заклинание «Мы верим в God’а» осуществляется в эстетике осмотрительной деловитости: «Вера – не очень удачный бизнес для начала, но хороший бизнес для конца». Среднему менеджеру невыгодно с начала своей карьеры впадать в религиозный экстаз – просто он должен всею душою любить свою корпорацию. Потому что корпорация – это отделение Всевышнего Менеджера.
При этом возникает парадокс. Культура гламурно-корпоративного симулякра – противница «тоталитарного» и традиционалистского – активна в пользовании методологией и стилистикой марксизма. Как модель мироустройства она практически мало отлична от традиционалистской . Как по инструментам (манипулирование обманками), так и по методу: цель настойчиво продолжает оправдывать средства, демонстрируя толерантно мятущегося человека в рамках благопристойности корпоративного мышления. Смысл провокации, по В. Пелевину, не в вызове, а в нейтрализации конфликта между позицией умеренного ниспровергательства и истеблишментом: «…провокация в наше время стала главным принципом организации. Ждать, пока ростки нового сами пробьются сквозь асфальт, сегодня никто не будет, потому что по этому асфальту ездят серьезные люди. Ростки на спецтрассе никому не нужны. Свободолюбивые побеги, которые взломают все на своем пути, в наше время принято сажать в специально отведенных для этого точках. Менеджер этого процесса естественным образом становится провокатором, а провокация – менеджментом».
Ирония в том, что знаменитая ленинская формула, провозглашающая моральным все, что помогает достичь избранной цели, имеет для гламурно-корпоративного симулякра универсальный характер, то есть морально все, что помогает постичь демократию = рынок = God’а. Однако в этой формуле переменной величиной всегда становится God, гуттаперчевый – оттого и рентабельный.
Поболтаем на дискурсе молчания
Концептуалисты и сторонники дискурса молчания также работают со стратегиями симулякра. Дискурс молчания вовсе не означает обета немотствовать. Напротив, концепты Бог и культура как респектабельные темы подразумевают изысканное теоретизирование. С лицами естествоиспытателей, отрывающих у насекомого лапки, концептуалисты вдохновенно препарируют проблемы вечности. Без шпаргалки, скупо-изящные жесты, длинная гирлянда знаков-флагов. Дж. Барнс смеется над тем, как Паскаль выводится «к Соссюру через Лоренса Стерна; Руссо – Бодрийяру с остановками в Эдгаре По, маркизе де Саде, Джерри Льюисе, Декстере Гордоне, Бернаре Иноле и ранней Анн Сильвестр, далее везде; Леви-Строс – к Леви-Стросу».
Для данной разновидности художников-интеллектуалов, имеющих «черный пояс по онтологии», слово «верить» несет недобрый юридический оттенок, а идея Бога проектируется с помощью самых изощренных интеллектуальных технологий. Формулируя идею Бога, они спорят с традицией, экспериментируют, отказываются от привычных риторических фигур, с увлечением ломают язык; почти все релевантные факты истолковываются двояко, затем раскладываются на бинарные оппозиции и подвергаются дихотомическому анализу. Кульминация – торжество перцептивного кризиса. Далее – беседы на десерт о катастрофе концепций и стратегий.
В итоге рождаются философские всходы, не совсем дружные, совсем не ровные, но глаз не оторвать. От ужаса, от ощущения неразрешимости накопившихся к началу XXI века проблем. Сосредоточенность на решении вопроса «Бог – это самостоятельный дискурс или знакомый и исчерпанный философско-эстетический феномен?» приводит, как правило, к цитированию общей концепции кризиса современной культуры: классика умерла, язык истощен, означающие перестают работать; означаемые ускользают; при бесконечном количестве жанров почти все они утрачивают действенность; решить какую-либо проблему не представляется возможным и т. д.
Согласно многим концептуалистам, только неучи верят в Бога, Пушкина, Достоевского, Толстого и пишут ямбом, а умные делают актуальные жесты, литературные проекты, работают со стратегиями. Присутствие Бога в концептуальных произведениях не более чем декорация, прикрывающая другую декорацию, которая в свою очередь прячет симулякр. Но это еще не вся правда.
Правда и то, что декорации формируют пространство игры. В фильме А. Хичкока «Головокружение» есть такой эпизод: герой приходит в гости к своей бывшей подружке. В углу комнаты вертикально висит бюстгальтер. На недоуменный вопрос женщина отвечает, что бюстгальтер спроектирован по принципу консольного моста, и она доводит модель до серийного производства. Аналогия очевидна: Бог и классическая культура заменяются концептуалистским симулякром произвольных идей и вещей, а затем в любой случайный факт под прикрытием терминологического камуфляжа вчитываются первые попавшиеся идеи, намеренно оторванные от контекстов их бывшей прописки.
Интеллектуал-концептуалист активно использует заемный понятийный жаргон, игнорирует философскую фактуру материала, снимает противоречия между ортодоксальным и модным. Герой М. Паж, тот самый, который стал идиотом, признается: «Слово „интеллект“ сплошь и рядом означает способность красиво формулировать и убедительно преподносить полную ахинею, а ум человеческий настолько сбился с курса, что порой лучше быть дебилом, нежели записным интеллектуалом. Ум делает своего обладателя несчастным, одиноким и нищим, тогда как имитация ума приносит бессмертие, растиражированное на газетной бумаге, и восхищение публики, которая верит всему, что читает».
В концептуалистской писательской особи уживаются богослов-тусовщик, сентиментальный интриган-литературовед, герой пропащего века, которые ведут себя по принципу «Человек любопытствует – Бог потакает». Этот совокупный персонаж берет на себя роль брачного маклера между истиной и читателем, пускается в головокружительные сопоставления Пушкина, божественного провидения и физических законов. Результат подобных операций весьма традиционен – побеждает уже знакомый материализм, приправленный мистическими рассуждениями о непознаваемости сущего. Писатель намекает, что правда мира открылась только ему, при этом для него вера в Санта-Клауса куда более искренна, чем в Бога, так как Санта является каждый год.
На карте современной культуры присутствуют разношерстные синтетические явления, объединяющие дух традиционалистского доктринерства с гламурно-корпоративным нормотворчеством. Концепции пестрят смесью масштабности и малобюджетности, мегапроекты по спасению классической культуры и духовности граничат с убеждениями, утилизированными до присяги «Кока-колой клянусь». Вдохновенно озвучиваются философские спекуляции разной степени тяжести. Обыватель с ужасом слушает вести с концептуально-постмодернистских полей: цены на традиционные идеи падают, и не только на традиционные, но и на все скопом. Даже на те, которые концептуалист пытается высказать экспромтом.
В общем виде – при обилии полифонических вкусов и основательной закладке ингредиентов – предлагаемая духовная пища остается совсем несъедобной. При всех очевидных различиях тенденций классическая культура и Бог – что-то среднее между идиллическими Татьяной Лариной и пейзажами с церквушками. Сервировка проблем не обходится без проекта-симулякра будущего. Апокалипсис становится едва ли не главной темой культуры. Апокалипсис для современной литературы – вопрос стилеобразующий, почти идеологический.
Ведущие тенденции проводятся жанрами мистерии и фэнтези: мрачные настроения, экспертиза ведовства, одухотворенные любовью к готике, удачно ложатся на мистические предощущения и чудесно рифмуются со знаками реальности. Туманный и произвольный характер многих посылов не смущает авторов, которые, вооружившись прикладной логикой, выстраивают сумрачные декорации и задорно пророчествуют о беспросветном.
Ожидаемая церемония апокалипсиса, по замыслу разработчиков- традиционалистов, призвана восстановить преемственность пророчеств классической культуры, которая красочно нарисовала грядущее торжество возмездия. Русская культура всегда умело поэтизировала разрушение и симпатизировала символам опустошения. Касаясь причин предстоящего возмездия, писатели стараются избежать двусмысленных комментариев. Да и зачем, ежели заведомо известны все без исключения причины: бездуховность, общество потребления, цивилизация.
Следуя традициям Достоевского и Толстого, доказавшим всему миру, что только Россия имеет эксклюзивное право на обладание загадочной русской душой, способной делать фундаментальные и оригинальные пророчества, традиционалисты неуемно предсказывают близкий апокалипсис, предчувствуют тотальную катастрофу, которая вот-вот постучится в двери. Современные писатели, вослед традиции, активно подготавливают обреченную цивилизацию к новым, еще невиданным катастрофам. Но как показывает исторический опыт России и Запада, все пророки как всегда не готовы не то что бы к апокалипсису, а даже к появлению очередного агитатора с театрально страшными мыслями.
