Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Полемические резоны обеих сторон по-своему убедительны. Защитники Пушкина приводят множество подтверждений того, что скудная на нравственность реальность, которая так усердно обслуживается СМИ, при соприкосновении с кладезем духовности обязана претерпеть удивительное преображение. Защитники идеи самодостаточной современности настаивают, что культура не может спотыкаться о прошлое и стоять, как вкопанная, в былом, которое никогда не возвратится; очевидна необходимость формулирования и проведения в жизнь новых нравственных ценностей и бытийных концепций.
Спор условно можно обозначить как столкновение литературного проекта с практическим. Литературный проект будущего России зиждется на идеалистической утопии уникальности страны, ее непохожести на прочие государства. История самоидентификации работает на идею мессианского статуса России: Третий Рим, империя, державность, общинные ценности, великая русская классическая литература.
Практический проект будущего основан на рецептах, предлагаемых экономически успешными государствами, которые если и демонстрируют свои былые культурные доблести, то исключительно как уважаемые факты, предназначенные исключительно для туристического обозрения.
Полемическая палитра широка, но одним из безусловных центров дискуссии является статус классической культуры (и, соответственно, основных идей, ею проповедуемых: Бог, слово, человек), вероятность/невозможность ее интеграции в современное сознание, ее способность/бессилие определять и формировать качество настоящего, инициировать/тормозить перспективы развития коллективных, частных и практических задач.
Дискуссии развиваются с переменным накалом, обостряются перед выборами, в моменты активного поиска национальной идеи. Тогда полемика доходит до неистовых чувств, эпатажных обвинений в верности пыльным архаическим идеям, обидных оскорблений в создании плюшевого образа безыдейной современности.
В подобной ситуации следует, чуть умерив пафос тревожных настроений, попытаться более дробно наметить грани полемики; выявить философские диспозиции литературного и практического проектов; диагностировать суть разновекторных тенденций, по возможности обобщить теоретические положения и художественную практику, их представляющую; обозначить пути разрешения тех или иных проблем (Бог, культура, человек) в аспекте движения социальной мифологии.
Копия копии нескольких копий симулякра
Размышляя о наиболее распространенных настроениях и понятийном аппарате современной отечественной культуры, не получится игнорировать слово симулякр – самое популярное в последние десятилетия, с успехом прописавшееся в русском постмодернистском тезаурусе. Понятие «симулякр» введено Жаном Бодрийяром и означает «копию без оригинала» – обманку, рекламный имидж, не обеспеченный подлинным содержанием. Соответственно диктату симулякра, размышляет Дж. Барнс, одно из ведущих настроений современной культуры, «интеллектуальный долг» заключается в том, чтобы «подчиниться современности и отринуть как сентиментальные и глубинно-фальшивые все вздохи по тому, что именуется сомнительным термином „подлинник“. Мы должны требовать копий, ибо реальность, истина, аутентичность копии – это то, что мы можем присваивать, колонизировать, реструктурировать, использовать как источник jouissance („наслаждение“), и наконец, когда мы того захотим – если захотим – реальность копии станет реальностью, которую нам суждено встретить на своем пути, оспорить и уничтожить».
Симулякр в нашей реальности – это не столько модное словечко, сколько самая реальность отношений с традиционными категориями действительности и духа: любовь к авторитетной букве классики оформляется через цитирование, косвенное либо прямое, торжественными заверениями в верности высокой традиции. Основное напряжение между классикой и современностью заключается в том, что любая идея Пушкина, Толстого или Достоевского, наложенная на исторический или идеологический контексты конца XX – начала XXI веков, традиционно обнаруживает универсализм применения, но в то же время демонстрирует искусственность и неискренность. В этом смысле русские классики тождественны авторитету Платона: любое слово – в строку, потому что оно звучит неизменно свежо и актуально.
Пушкин-Толстой-Достоевский – наши хрестоматийные «всё», осваиваются или с академической рассудочностью, или с апробированными десятилетиями ведомственными хрестоматийными молитвами, или с многозначительной постмодернистской иронией. Чем больше трут золото на памятнике, тем меньше позолоты не на произведениях Пушкина-Толстого-Достоевского, а на сконструированных мифах Пушкина-Толстого-Достоевского: нага, прозрачна и таинственна поэзия гениев, а позолота – на руках апологетов и на подошвах ниспровергателей. Практика обожествления классиков идет не от практики жизни, ориентирующейся на бесконечное количество культурных моделей, а от стратегии симулякра, который одевается в произвольные формулы (от классических до самых провокационных), рядящиеся под живую действительность.
Данная процедура общения с классикой, быть может, удачна и бесспорна, когда речь идет о принадлежности источника и цитирующего к единому принципиально целостному по мировоззрению периоду культуры и цивилизации. В том же случае, когда эпоха источника и эпоха цитирующего объединяются на принципах, произвольно объединяющих аналогию, символизацию и ассоциацию, ценность источника девальвируется, при этом сам источник не утрачивает заложенный в нем интерпретационный потенциал.
При очередной репродукции номинала (мысль классика), ввержении его в новый контекст, сакральный смысл номинала стирается. В итоге можно говорить о торжестве подделки при полном отсутствии, либо обесценивании, оригинала: классика подвергается симулякрированию, интеллектуальному и художественному травестированию независимо от интенций цитирующего.
Для создания дифференцированного образа современных дискуссий нельзя ограничиться вниманием только лишь к полемическим доминантам. Поиски перспектив многообразны, спектр предложений и инвестигаторских моделей велик по разбросу: философские стратегии, классические концепции, политические идеи, экономические аналогии, идеологические ассоциации, провокационные игры на интеллектуальную ловкость социальных убеждений, исторические ремейки, футуристические головоломки, прогностические игры, правила которых никто не знает, но в которых многие обожают импровизировать.
Для полноты картины следует, по возможности избегая частностей, уделить внимание тем культурно-идеологическим конструктам, которые в эстетической и идеологической полемике XIX века именовались «школами», а в ХХ веке – могут быть названы «корпорациями» в соответствии с репрезентативными категориями нашей эпохи.
Корпоратив традиционалистов
Корпоративно-традиционалистская тенденция верна духу и букве стиля, который списан с классиков, но порастратился в процессе длительной, нещадной эксплуатации. Однако стиль, заданный его пионерами, предлагается читателю-обывателю начала XXI века в качестве образцовой системы координат.
Стиль отцов-основателей велик и безусловен в своей несомненной грандиозности, но, будучи перенесенным в новое время, он оказывается открытым для разного рода спекулятивных целей и задач. Данный стиль уже не существует в реальном мире телевидения и кинематографа, он устал, музеефицирован, устарел по ритмике и образности; его элегический настрой, каноничная патетика умозаключений, изощренный психологический гигантизм принадлежат прошлому. Будучи перенесенным в настоящее, этот стиль уже не может существовать, точнее, конкурировать в сознании реципиента с пестрой эстетикой ХХ столетия. Настойчивая апробация классики приводит к формированию надуманных идеологических, эстетических и духовных координат, которые обретают жизнь только в том случае, если охраняются жесткими идеологическими схемами.
Затраты на содержание классических идей и стиля невелики. Пушкиным, Толстым и Достоевским были выданы платежные поручения. Банковские реквизиты повествовательной техники списаны современными писателями верно, далее следуют перечисления в адрес традиции, усиленные идеологической риторикой. Лозунги подобной культуры известны, позиция достаточно определена: лишь просфоры из нашей печки настоящие, все прочие – ложные.
Писатели, вооруженные добротными лозунгами и авторитетом классиков, сами готовы возглавить контору мер и весов, выдавать сертификаты подлинности веры. Хорошо поставленными голосами пророков скандируются сверхзадачи и рассказываются всем известные ужасы. Серия упреков к современности традиционна: купюра одолела былинный русский характер, напрочь отсутствует национальная сверхзадача и т. д. В этих катастрофических констатациях тонут все нюансы самой культуры и национального характера, но торжествуют обобщение и отсылки к выборочному историческому опыту. Апелляции к Западу немногочисленны. Как правило, избирается трагический пример Франции, вот уже какое десятилетие безуспешно борющейся за сохранение собственных культуры и языка. В итоге выдвигается стандартнейшая программа борьбы со всем, что мешает в XXI веке жить в соответствии с идеями XIX века.
