Надежда Пестрякова - Литературные вечера. 7-11 классы
И поныне – так.
Знаем, как дается
Над тобой пустяк,
Знаем, как потелось!
От тебя, мазок,
Знаю, как хотелось
В лес – на бал – в возок…
И как спать хотелось!
Над цветком любви
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
Перья на востроты
Знаю, как чинил!
Пальцы не просохли
От его чернил!
А зато – меж талых
Свеч, картежных сеч —
Знаю, как стрясалось!
От зеркал, от плеч
Голых, от бокалов
Битых на полу —
Знаю, как бежалось
К голому столу!
Первый ведущий :
«Друг другу чужды по судьбе. Они родня по вдохновенью», – писал А. Пушкин о поэтах. М. Цветаева была поэт, и как поэт соучаствовала в пушкинском «стрясении», в преодоленье немоты, в обретении слова.
Четвертый чтец (стихотворение А. С. Пушкина «Стихи, писанные ночью во время бессонницы»):
Мне не спится, нет огня,
Всюду мрак и сон докучный.
Бой часов лишь однозвучный,
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу….
Второй ведущий :
Пушкин М. Цветаевой – живой Пушкин. Первое, что маленькая, еще не умеющая читать Марина поняла о нем, это то, что Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды. У Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза – черные вопреки явной светлоглазости многочисленных портретов (раз негр – черные).
Пятый чтец (стихотворение А. Пушкина «Моя родословная»):
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Шестой чтец (стихотворение М. Цветаевой «Петр и Пушкин»):
Сего афричонка в науку
Взяв, всем россиянам носы
Утер, и наставил – от внука
От негрского – свет на Руси.
Первый ведущий :
«Черного не перекрасить в белого – неисправим!» – писала Марина Цветаева о Ганнибаловом правнуке – русском поэте. Для нее эта связь значила гораздо больше, нежели для кого-либо другого.
Второй ведущий :
Няня водила Марину гулять на Тверской бульвар, и памятник А. Пушкину, тот, что на Тверском, был конечным пунктом их прогулочного маршрута. В этом тоже можно увидеть предопределение судьбы Марины. У нее была маленькая фарфоровая куколка, и вот эту куколку она любила приставлять к подножию памятника и мысленно отсчитывать, сколько таких куколок уместится в нем. Получалось так много, что Марина каждый раз сбивалась со счета.
Первый ведущий :
Таким образом, памятник А. Пушкину стал первой встречей М. Цветаевой с черным и белым: такой черный! Такая белая! И так как черный был явным гигантом, а белая – комической фигуркой, и так как непременно нужно было выбрать, она тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную душу, черную долю, черную жизнь.
Седьмой чтец (стихотворение «Роландов рог»):
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве…
За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких, как он,
Чтоб, пошатнувшись, – на живую стену
Упал и знал, что – тысячи на смену!
Солдат – полком, бес – легионом горд,
За вором – сброд, а за шутом – все горб.
Так, наконец, устала я держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех – за всех – противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
Второй ведущий :
Раз и навсегда выбрав черного, а не белого, М. Цветаева готова была защищать его – себя – поэта от всех: от толпы, от времени, яростней же всего, непримиримей всего – от тех, кого М. Цветаева пренебрежительно именовала «пушкиньянцами», кто пушкинское «чувство моря, о гранит бьющегося» пытался подменить пресловутым чувством меры.
Первый ведущий :
М. Цветаева со всей ее бескомпромиссностью, безудержностью, страстностью, «невписанностью в окоем» восставала против всех лицемеров тогда и теперь. Против тех, кто пушкинской классической простотой пытался ограничить творческую свободу новых поэтов, кто живого, противоречивого, непредсказуемого Пушкина умудрялся превратить в «непреодолимую зевоту» хрестоматий, в наставника, в «классную даму».
Восьмой чтец (стихотворение «Бич жандармов, бог студентов…»):
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен —
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного? – он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
Критик – ноя, нытик – вторя:
«Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?» Чувство моря
Позабыли – о гранит
Бьющегося? Тот, соленый
Пушкин – в роли лексикона?
Две ноги свои – погреться —
Вытянувший, и на стол
Вспрыгнувший при самодержце
Африканский самовол —
Наших прадедов умора —
Пушкин – в роли гувернера?
Черного не перекрасить
В белого – неисправим!
Недурен российский классик,
Небо Африки своим
Звавший, невское – проклятым,
Пушкин – в роли русопята?
Ох, брадатые авгуры!
Задал, задал бы вам бал
Тот, кто царскую цензуру
Только с дурой рифмовал.
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
Всех живучей и живее!
Пушкин – в роли мавзолея?
Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным – во фрунт!»
А куда девали пекло
Губ, куда девали – бунт
Пушкинский? Уст окаянство?
Пушкин – в роли пушкиньянца!
Что вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив —
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
Низостию двуединой
Золота и середины?
«Пушкин – тога, Пушкин – схима,
Пушкин – мера, Пушкин – грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин, – имя
Благородное – как брань
Площадную – попугаи.
– Пушкин! Очень испугали!
Второй ведущий :
Более всего остального Цветаева ценила в Пушкине его внутреннюю свободу. Ничей слуга. Никому не раб. Но она же и понимала, как трудно было сохранить эту свободу, особенно в последние годы жизни.
Первый ведущий :
Тут нужен был «пушкинский мускул» – «мускул полета, бега, борьбы» «на кашалотьей туше судьбы».
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.
(Смена ведущих)
Третий ведущий :
Год 1836 – последний год жизни А. Пушкина. Это был горький год. Мать – Надежда Осиповна – опасно больна. Денежные дела плохи, как никогда.
Четвертый ведущий :
Когда-то А. Пушкин вдоволь позубоскалил на предмет российских доморощенных журналистов, «не знающих более, за что приняться, да ни к чему более и не способных, кроме как издавать журнал». Вольно ж тогда было шутить.
Третий ведущий :
– Господи боже мой, вот уж четвертый месяц живу в Петербурге, таскаюсь по всем передним, а до сих пор не могу получить места.
Четвертый ведущий :
– Да… Знаешь ли что? Издай альманах.
Третий ведущий :
– Как так?
Четвертый ведущий :
– А вот как: выпроси у наших литераторов по нескольку пьес, кое-что перепечатай сам. Выдумай заглавие, закажи в долг виньетку да и тисни с богом.
Третий ведущий :
Теперь же самому Пушкину приходилось думать, как с помощью журнала выпутаться из долгов.
Четвертый ведущий :
– Журнал? А в самом деле, почему бы и нет?
На это скажут мне с улыбкою неверной:
– Смотрите: вы поэт уклонный, лицемерный,
Вы нас морочите – вам слава не нужна,
Смешной и суетной вам кажется она,
Зачем вы пишете?
– Я? Для себя!
– За что же
Печатаете вы?
Третий ведущий :
Из письма А. Пушкина к П. Нащокину: «Мой любезный Павел Воинович, я не писал тебе, потому что был в ссоре с московскою почтою. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. Думаю побывать в Москве, коли не околею по дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! А здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи, я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет».
Четвертый ведущий :
Журнал не пошел. Цензурный комитет поставил, кажется, целью не пропускать ни одного сколько-нибудь животрепещущего материала, да и сам А. Пушкин очень скоро потерял интерес к своему детищу. Звание журналиста, альманашника претило ему: оно ставило его в один ряд с Н. Полевым и Ф. Булгариным – предметами вечных насмешек Пушкина. Это было унизительно. Оставалось одно – иронизировать над собой.
