Г. Богемский - Кино Италии. Неореализм
Это завоевание достигнуто не в легкие времена. В самом деле, в наши дни встает гигантская задача, к осуществлению которой всего лишь приступило поколение Рисорджименто, — превратить Италию в единое и современное государство. Сегодня фактически существует не одна Италия, а тысяча — все они глубоко отличаются друг от друга, их невозможно сравнивать, и необходимо их все слить воедино. Есть промышленно развитые Милан и Турин, и это прекрасно, но имеются также селения с жилищами-пещерами в Апулии и в Калабрии, существует даже целое селение Гаргано, буквально «открытое» несколько месяцев назад одним врачом: селение, не имеющее с незапамятных времен связи с внешним миром, не знающее не только электрического света, но даже бритвы, чтобы бриться; оно живет как жалкое «самодостаточное»* племя, находящееся на уровне, быть может, I или II века нашей эры. Вот что происходит в Италии! В наше время задача превращения многих частей Италии из средневековых в современные — двадцатого века — и объединения всей страны на одном уровне цивилизации встает со всей ясностью и определенностью; к разрешению этой задачи направлены новый порыв исследований, научных изысканий, поисков. Это гигантская работа, необъятный объем которой предстоит воплотить нашим поколениям. Во всех сферах и областях. Работа эта началась (вернее, возобновилась) в тот самый день, когда отказ от фашизма означал также отказ от всего того, что в нем было неитальянского, антиитальянского: его примитивной культуры, этого концентрата всех отбросов,
* В оригинале — «autarchica» (от слова «автаркия»), экономическая независимость от иностранного ввоза, самообеспечение, — один из лозунгов итальянского фашизма (примеч. пер. ).
отходов, всего консервативного и риторического, унаследованного от прошлых веков.
Первой подлинно великой новацией итальянского неореалистического кино, мне кажется, явилось то (неважно, что внешне, на первый взгляд, это было только новое содержание фильмов), что оно нашло ключ, который дает нам возможность какое-то время не молчать. Мы научились, идя в ногу со всей передовой итальянской культурой, исследовать тот девственный, полный неожиданностей человеческий лес, который представляет собой наша страна: это работа, которой хватит надолго! И это работа, которую не должны выполнять, например, ни французы, ни англичане у себя в странах, с давних пор выровненных в ходе истории цивилизации, цивилизующей и, так сказать, гомогенизирующей уже несколько веков.
Хроника послевоенных лет, подсказывая нам с аморфных вторых полос ежедневных газет невидимые миру трагедии в незнакомой доселе среде, на незнакомом доселе фоне, следовательно, явилась для нас, несомненно, первым стимулирующим толчком*.
«Народное» — значит более богатое
Этот стимул хроника дала не только в историко-географическом смысле**. Но также и в богатстве новых персо-
* Когда это началось в кино? Может быть, с «Солнца» Блазетти. Потом попробовал силы Перилли, поставив фильм «Мальчик». Затем — Камерини, показав Милан в фильме «Что за подлецы мужчины!». Но то были, и не по вине этих энтузиастов, еще поиски наугад, в потемках, прежде чем у нас еще полностью открылись глаза. То же надо сказать и о фильме «Одержимость», глубоко осознанной попытке исследования, изучения человека и социальной среды, но носившем характер произведения-первопроходца, создатели которого еще не могли использовать необходимые средства анализа. (Сказанное не заключает в себе никакого эстетического суждения об этом фильме. )
** Нам кажется излишним опровергать текущую фашистскую критику, обвиняющую итальянское кино в том, что оно показывает «неприятные стороны» наших послевоенных лет. Ведь правда никогда не может быть «неприятной». Кроме того, мы уже поясняли, что под словом «хроника» мы отнюдь не подразумеваем обязательно «черную» хронику.
нажей, которые действуют в фильмах и которые даже самый «индифферентный» художник находит более «интересными», чем какие-нибудь другие. Итальянское кино является народным прежде всего потому, что оно ищет своих действующих лиц, своих героев в несравнимо более широком кругу, чем прежде. Но главным образом потому, что оно вдохновляется страстями и чаяниями широчайших слоев народа; раньше оно выражало его боевой антифашизм («Рим — открытый город», «Солнце еще всходит», «Пайза»), а затем народную жажду более справедливой жизни, или, проще говоря, его более открытый образ бытия и существования.
В отличие от замкнутого мирка прошлого, показанного в «Одержимости», наше время — эпоха открытий, тем более легких и богатых содержанием, что история Италии последних лет вывела на арену общественной жизни классы и слои итальянского общества, ранее полностью неведомые интеллигенции. Нынче интеллигент, например, может лично не разделять идеологии этих классов и слоев, но неминуемо подвергается их влиянию в художественном отношении. (Для этого не обязательно он должен создавать образы рабочих и крестьян; ведь, даже показывая представителей буржуазии — смотри «Заблудшую молодежь», — сегодняшний чуткий и подготовленный интеллигент сделает это с критической точки зрения, еще вчера ему неведомой и которую поэтому он не мог разделять, как разделяет ее сегодня или, во всяком случае, с ней «считается». )
Итак, «народно-национальный» — это не только определение или качество, но прежде всего — и это самое существенное — означает тематическое обогащение. Со всеми долговременными выгодами, которые уже очевидны и дают нам основание предвидеть, что будут длительными и явятся неистощимым источником вдохновения для нового итальянского кино.
Форма или содержание?
Может показаться, что все вышеизложенное дает основание упрекать нас в том, что на первое место мы ставим содержание. Мы, разумеется, не собираемся отрицать, что делали акцент прежде всего на элементах содержания. Но совершенно очевидно, что новая тематика итальянского кино обусловила и новые формы — или по крайней мере должна была это сделать. В том смысле, что в этом направлении ныне ведутся поиски. Более глубокий эстетический анализ потребовал бы рассмотрения отдельных произведений, но при этом необходимо твердо стоять на позиции «единого» исследования сферы формы, чтобы избегнуть опасности растечься и утонуть в чисто технических деталях. Не говоря уже о том, что это вообще задача не из легких: язык современного кино достаточно гибриден, и это затрудняет теоретическое определение его формы. Возможно, ни в одном современном фильме не найти формы, которая не содержала бы смешанных элементов (разве диалог почти не всегда таков, — по крайней мере в тех случаях, когда ленятся достичь того, чтобы его содержание было передано посредством зрительных образов?).
Это исследование еще предстоит выполнить, причем на материале каждого отдельного произведения, которое будет сочтено достойным такого анализа. Думается, не существует таких решений в области формы как в итальянском, так и вообще в современном кино, которые сами по себе были бы совершенны и поддавались определению. Но нам кажется достаточно показательным уже одно то, что в годы, когда французское кино переживает кризис (и американское тоже), так же как и все великие представители поколения, сделавшего из кино искусство (Чаплин, Клер, Ренуар, Эйзенштейн, Карне — вот пять знаменитых кризисов... ), итальянское кино, быть может, единственное, которое говорит новые, живые и свежие слова. Каким языком оно пользуется, чтобы произносить их, — старым или ранее еще неизвестным? Вот на этот вопрос в настоящий момент мы не хотим спешить с ответом. Исследование общего характера, к тому же фрагментарное, как эта статья, должно ограничиться подобной констатацией, впрочем, весьма многообещающей, перспективной и открывающей широкие возможности для плодотворных споров.
Перевод А. Богемской
Феликс А. Морлион. Философские основы неореализма в итальянском кино
Уже в настоящее время можно сказать, что в истории кино послевоенный период (1945—1948 гг. ) ознаменовался решающе важным фактом: рядом с американской, английской, французской школами, продолжающими работать в наши дни без каких-либо существенных новаций, а также русской и немецкой школами, вот уже полтора десятка лет как принадлежащими прошлому, возникла новая школа, послание которой взволновало массы двух континентов по обе стороны Атлантического океана, — итальянская школа. Эта школа отличается своей суровой искренностью от американской, неизменно чуточку sophisticated*, чтобы доставлять удовольствие всем зрителям и всем цензурам. Своей интеллектуальной и художественной наготой она отличается от французской школы, почти всегда также рядящейся в одежды литературных и пластических ухищрений. Своей свежестью и непосредственностью она отличается и от довольно-таки холодной английской новой «документальной» школы Кэрола Рида, Дэвида Лина, Гарри Уотта1, с которой, однако, ее сближают некоторые весьма сходные черты.
