Ирина Галинская - Льюис Кэролл и загадки его текстов
Полное название (в моем переводе. — И.Г.) поэмы — «Охота на Снарка: Агония в восьми пароксизмах».[77] В ней рассказывается о том, как на берег острова высаживается экипаж корабля во главе со своим предводителем Беллменом, чтобы завершить длительный поиск чего-то замечательного, что зовется Снарком. И хотя Беллмену и его спутникам известны пять «примет» Снарка, в ходе охоты на него они узнают из рассказа Бейкера, что Снарк неотличим от чего-то ужасного, что зовется Буджумом, и что встреча с ним грозит встретившему исчезновением:
«Но я знаю, что если я вдруг набреду
Вместо Снарка на Буджума — худо!
Я без слуху и духу тогда пропаду
И в природе встречаться не буду»
(перевод Г.Кружкова). Поиск кончается трагически, Бейкер исчезает, потому что Буджумом был Снарк.[78]
«Когда ты прочтешь „Снарка“, — писал Кэрролл одной из своих приятельниц-девочек, — то, надеюсь, напишешь мне, как он тебе понравился и все ли было понятно. Некоторые дети в нем так и не разобрались. Ты, конечно, знаешь, кто такой Снарк? Если знаешь, то скажи мне, потому что я не имею о нем никакого представления».[79]
В настоящее время «Охота на Снарка» давно перестала быть детским чтением. Об этом свидетельствуют, в частности, иллюстрации, «украшающие» русский перевод поэмы. Художник Леонид Тишков изобразил «стаю» обнаженных окарикатуренных мужчин, бродящих с бобром по гористой местности. Изображены и Буджумы: нечто вроде зубастых дельфинов с человеческими зубами и с языком типа говяжьего.[80] Здесь, видимо, следует сказать, что в качестве иллюстратора «Охоты на Снарка» Кэрролл пригласил известного в то время живописца, скульптора и автора церковных витражей Генри Холидея, с которым он познакомился, когда тот расписывал церковный фриз в Оксфорде. Писатель полагал, что красота и изящество рисунков Холидея вполне смогут соперничать с красотой и изяществом иллюстраций Джона Тенниела к двум «Алисам».
Иллюстрации Холидея, действительно, оказались превосходными, и Кэрролл был ими вполне удовлетворен. Однако, когда Холидей решил нарисовать Буджума, Кэрролл воспротивился и категорически отверг эту идею, ибо, как он объяснил художнику, Буджум невообразим, а следовательно, таковым он и должен остаться. Впрочем, художник сохранил свой рисунок, и теперь его часто воспроизводят в «кэрроллиане».[81]
Для современников Кэрролла юмор «Охоты на Снарка» зловещего оттенка не имел. Это уже после второй мировой войны появилась теория, будто Снарк — это атомная энергия, а Буджум — атомная бомба. 12 января 1897 г., за год до смерти, Кэрролл писал одной из своих юных корреспонденток Мэри Барбер (1877–1962): «В ответ на Ваш вопрос, что я имел в виду под Снарком, можете рассказать своей подруге, что я имел в виду только то, что Снарк это и есть Буджум… Я хорошо помню, что когда я писал поэму, никакого другого значения у меня и в мыслях не было, но с тех пор люди все время пытаются найти в Снарке значение. Мне лично больше всего нравится, когда Снарка считают аллегорией Погони за Счастьем (я думаю, что отчасти это была и моя трактовка)».[82]
Данная трактовка «Охоты на Снарка», муссировавшаяся в статьях о творчестве Кэрролла, которые печатались в конце прошлого и начале нынешнего века, не прошла, видимо, мимо внимания символиста Мориса Метерлинка, когда в 1908 г. он сочинял свою «Синюю птицу». Американский кэрролловед Эдвард Гилиано заметил в начале 80–х годов, что третий (после двух «Алис») литературный шедевр Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка» более ста лет прозябал в тени двух «Алис», ибо современники писателя считали поэму «бредовым и безвредным полетом фантазии».[83] Нынче уже не то: во второй половине XX в. подтекст поэмы по воле критиков засверкал новыми, довольно разнообразными гранями. В 60–е годы вышли две фундаментальные работы об этой поэме: «Аннотированный Снарк» М.Гарднера и монография Джеймса П.Вуда «Снарк был Буджумом: Жизнь Льюиса Кэрролла».[84]
Одни комментаторы поэмы считают, что ее замысел возник у писателя в связи со смертью его двадцатидвухлетнего племянника и крестника Чарлза Уилкокса. Другие находят в поэме не просто «страх смерти», а скорее «страх пустоты» (nothingness) и «страх несуществования» (nonexistence). М.Гарднер в «Аннотированном Снарке» отмечает, что поэма эта о бытии и небытии, т. е сюрреалистическая поэма об экзистенциальной агонии. По словам Пауля Тиллиха, Снарк — это конечная забота каждого человека о наивысшем добре, а Буджум — больше, чем смерть, это конец всякого поиска, это абсолютное угасание, экзистенциальный ужас.
Существует точка зрения, согласно которой произведения Кэрролла две «Алисы», «Охота на Снарка», два романа о Сильви и Бруно создавались как «хобби», как уход от реальной действительности. Так, Э.Гиллиано пишет, что уходил от действительности Чарлз Лютвидж Доджсон — с 19 лет студент колледжа Крайст-Черч, с 23 лет — преподаватель математики старейшего в мире Оксфордского университета, с 29 лет — священнослужитель, давший обет безбрачия, и при всем этом с 36 лет — человек, обремененный огромный семьей. Ведь после смерти отца на его попечении остались семь сестер и три брата, несколько племянников и племянниц, и всем он до своего последнего часа помогал материально.
Конечно, Кэрролл всегда принадлежал к классу обеспеченных людей, но и в его жизни были заботы и печали, от которых он уходил под защиту творчества. Вот почему, считает Э.Гиллиано, «Охоту на Снарка» можно рассматривать как «свидетельство отчаяния перед лицом жизни».[85]
Тот факт, что имена всех персонажей поэмы (кроме Снарка) начинаются с буквы «Б» и часть из них имеет значение как нарицательные существительные (Беллмен, Бейкер, Батчер, Бутс, Брокер, Бивер, Барристер, Бэнкер,[86] Бандерснэтч, Буджум), принято рассматривать в кэрролловедении как великую цепь бытия (Being). «Высшая награда — Снарк, и абсолютная катастрофа — Буджум, — пишет американский исследователь Р.М.Адамс, — различимы, согласно Кэрроллу, только вербально».[87] Выдающийся «снаркист» М.Гарднер определяет, что такое Буджум, следующим образом:
«Буджум больше, чем смерть… Это пустота, большая черная дыра, из коей мы чудесным образом вышли и которой в конце концов будем поглощены»[88]
Итак, нонсенс ли поэма «Охота на Снарка»?
В отличие от современника Кэрролла английского поэта Эдварда Лира (1812–1888), автора анонимно выпущенной в 1846 г. «Книги нонсенса», а также «Песен нонсенса» (1871) и «Смешной лирики» (1877), который, действительно, с полным правом зовется королем нонсенса, книги Кэрролла «вовсе не являются нонсенсами, а из всех, кто их читает, дети, в особенности, имеют наименьший шанс понять, о чем написаны эти книги».[89] Когда же самому Кэрроллу досаждали просьбами все же разъяснить смысл «Охоты на Снарка», он отвечал на вопрос, отчего Вы не объясните «Снарка»: «Оттого что не могу. Как можно объяснить то, чего не понимаешь сам?».[90]
Заключим главу категорическим утверждением одного из наиболее влиятельных современных американских критиков: «Кэрролл вовсе не автор нонсенсов, — сказал Хэролд Блум. — Загадка — это не нонсенс».[91]
Глава III. Результат исступленного спора
Мир сказок Кэрролла необычен, но в отличие от жизненного мира, воспринимаемого писателем как хаос, его сказочное пространство «отнюдь не является хаотичным», пишет американская исследовательница Б.Л.Кларк и продолжает: «Взять хотя бы балладу „Джаббервокки“, разве она разрушает нашу привычно организованную окружающую среду?».[92] Действительно, некоторые слова баллады не имеют привычного значения, но, как любят повторять лингвисты, грамматическая структура стихотворения идеальна, поскольку позволяет читателям точно определить части речи, каковыми являются непонятные слова, да и сочетания гласных и согласных в кэрролловских неологизмах вполне естественны для английской фонетики. В подтверждение вышесказанного невозможно, на наш взгляд, обойтись без приведения ниже полного текста баллады:
JABBERWOCKY
Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe:
All mimsy were the borogoves,
And the mome raths outgrabe
Beware the Jabberwock, my son!
The jaws that bite, the claws that catch!
Beware the Jubjub bird, and shun
The frumious Bandersnatch!
He took his vorpal sword in hand:
Long time the manxome foe he sought
— So rested he by the Tumtum tree
And stood awhile in thought.
And, as in uffish thought he stood,
The Jabberwock, with eyes of flame,
Came wiffling through the tulgey wood,
And burbled as it came!
One, two! One, two! And through, and through
The vorpal blade went snicker-snack!
He left it dead, and with its head
He went galumphing back.
And hast thou slain the Jabberwock?
Come to my arms, my beamish boy!
A frabjous day! Callooh! Callay!
He chortled in his joy.
Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe:
All mimsy were the borogoves,
And the mome raths outgrabe.
В русскоязычных исследованиях творчества Кэрролла обычно проводится параллель между первой строфой «Джаббервокки» и знаменитой формулой академика Л.В.Щербы: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит бокренка»,[93] т. е. формулой, которая сконструирована, несомненно, под непосредственным влиянием первой строфы кэрролловской баллады. В четверостишии, которым начинается и заканчивается «Джаббервокки», Кэрролл показал, как следует сохранять грамматическую оформленность вымышленных слов. В книге «Структура английского языка» американский лингвист Чарлз Карпентер следующим образом демонстрирует грамматическую оформленность кэрролловских неологизмов:
