Ирина Галинская - Льюис Кэролл и загадки его текстов
В кэрролловедении известно также, что начало первой строки стихотворного гротеска «Это голос Омара»[38] вызвало негодование читателя некоего священнослужителя еще при жизни Кэрролла. Дело в том, что первая строка стихотворения «Это голос Омара» напомнила читателю библейское выражение «голос горлицы»,[39] отчего он и обвинил писателя в богохульстве. Впрочем, по мнению М.Гарднера, библейские ассоциации здесь ни при чем: Кэрролл откровенно пародировал малозначительный дидактический стишок «Лентяй» английского богослова и поэта конца XVII — начала XVIII в. Исаака Уоттса.[40] Таким образом, замечает М.Гарднер, стихи и песни, которыми Кэрролл воспользовался, в основном полностью в наши дни забыты. «В лучшем случае мы помним лишь названия, и то только потому, что Кэрролл выбрал их для пародии».[41]
Здесь следует сказать, что мнение, будто стихи в двух «Алисах» являются пародиями, было безоговорочно Принято в кэрролловедении лишь на протяжении нескольких десятилетий после их выхода в свет. В последние годы появились и иные точки зрения. Так, например, американская исследовательница Биверли Л.Кларк считает, что вопрос, являются ли пародиями стихи в двух «Алисах», относится по преимуществу к «проблеме дефиниции», т. е. к тому, что мы согласились понимать под термином «пародия».[42] По мнению исследовательницы, этот термин имеет более узкое определение, чем это принято в кэрролловедении. БЛ.Кларк склонна полагать, что назвать пародией можно только то сатирическое произведение, которое намеренно и откровенно высмеивает оригинал. Что же касается Кэрролла, пишет она, то писатель не просто вкладывал абсурдный смысл в форму изначального оригинала, он зачастую имел в виду не только литературную сатиру, но и общеморальный критический подход и взгляд. Воистину пародийным исследовательница считает только стишок из второй главы «Алисы в Стране Чудес» «Как дорожит своим хвостом малютка крокодил» (перевод О.Седаковой),[43] поскольку он действительно высмеивает одну из назидательных божественных песен того же Исаака Уоттса, которая призывает деток трудиться. В отличие от героини уоттсовский песенки, т. е. пчелы, мастерящей себе «опрятный дом» — соты,[44] малютка крокодил у Кэрролла трудится, «глотая рыбок целиком».[45] Одним словом, по мысли Б.Л.Кларк, так называемые пародии в двух «Алисах» могут составить континуум — от истинных пародий, подобных «Малютке крокодилу», и до простых «отражений», являющихся вовсе не пародиями, а лишь парафразами оригиналов, а также до далеких «отголосков», которые в сущности вобще не могут быть соотнесены с тем, что считается их оригиналом.[46] И действительно, Кэрролл сам писал о своей балладе «Сияло солнце в небесах» («Морж и Плотник»)[47] (которую и при жизни писателя соотносили, да и сейчас соотносят со стихотворением Томаса Гуда (1799–1845) «Сон Юджина Арама»), что, сочиняя балладу о морже, плотнике и о съеденных ими устрицах, он не имел в виду никакого конкретного стихотворения. «Размер его вполне ординарен, — писал Кэрролл, — и я не думаю, что „Юджин Арам“ подходит сюда больше, чем многие другие стихотворения, которые я читал и которые написаны тем же размером».[48]
Принято считать, что Льюис Кэрролл принадлежит к плеяде английских писателей-романтиков, воспринимавших мир с большой долей философского скептицизма и романтической иронией, идею которой высказал впервые теоретик немецкого романтизма Фридрих Шлегель (1772–1829). Мир для английских романтиков — это хаос, который в своем движении не имеет никакого направления, никакого доступного пониманию образца либо причины. Произведения писателей, основывавших свое творчество на философском скептицизме и романтической иронии, создавались главным образом методом определения границ человеческого языка и анализа последнего. Так, концепция способности человека к неправильному пониманию, т. е. концепция диспропорции между индивидуальным человеческим разумом и окружающим человека миром, была положена в основу творчества предшественника английского романтизма, величайшего английского сатирика Джонатана Свифта. «Путешествия Гулливера» — это не что иное, как поиск точности в языке. Лилипуты в «Путешествиях Гулливера», измеряя его шляпу во всех возможных пропорциях, узнают из этого количественного анализа многое, но только не то, что имеют дело со шляпой, а повествователь «Сказки бочки» принимает собственную фальшивую словоохотливость за подлинную жизнь.
Один из основателей английского романтизма Сэмюэл Колридж в «Поэме о Старом Мореходе», которая считается классическим примером романтической иронии, стремился разрушить чувство справедливости, а в фантастическом фрагменте «Кубла Хан» и в поэме «Кристабель» связывал наш хаотический мир даже с демонизмом.[49]
Вот и Кэрролл в «Алисе в Стране Чудес», в «Алисе в Зазеркалье» и особенно в фантастической поэме «Охота на Снарка» рассматривает Вселенную как неконтролируемый хаотический поток и пытается противопоставить этому философско-скептичсскому видению мира средства романтической иронии. Он превращает все человеческие реалии в структурную игру и, будучи математиком и лингвистом, сводит запутанные человеческие взаимоотношения к ироничной «логической игре», неважно какой — будь то игра в карты (как в «Алисе в Стране Чудес»), в шахматы (как в «Алисе в Зазеркалье»), в охоту (как в «Охоте на Снарка»), в цифры (как в «Математических курьезах») или в слова (как в «Дублетах, словесной загадке») — во всех случаях Кэрролл строит строго закрытую систему, состоящую из слов, систему, которая, однако, остается абсолютно рациональной.[50]
Кроме стихотворных гротесков, пародий, бурлесков и травестий, в текстах Льюиса Кэрролла и, в частности, в текстах двух «Алис» имеются насмешливые прозаические парафразы, иронично рисуются фигуры некоторых современников писателя, да и к самому себе он относится с известной долей иронии. Так, во второй главе «Алисы в Зазеркалье», в которой девочка попадает в сад говорящих цветов, откровенно высмеивается глава из первой части монодрамы в стихах «Мод» английского поэта-лауреата Альфреда Теннисона (1809–1892). Герой Теннисона, ожидая свою любимую женщину в «Саду Роз», прислушивается к голосам цветов розы, лилии и шпорника, которые, переговариваясь, также ждут прихода Мод.[51]
В «Зазеркалье» Алиса беседует с такими же цветами, да и тема беседы схожа — речь идет о приходе женщины, в данном случае — Белой Королевы. Сам Кэрролл заметил, что образ Белой Королевы до странности похож на образ героини романа Уилки Коллинза «Без имени» — миссис Рэгг. «Идя различными путями, которые где-то пересеклись, — писал Кэрролл, — мы странным образом осуществили один и тот же идеал — миссис Рэгг и Белая Королева могли бы быть сестрами-близнецами».[52] Лев и Единорог, с которыми Алиса беседует в Зазеркалье, в изображении Джона Тенниела (1820–1914) — первого иллюстратора сказок (с которым Кэрролл работал в тесном контакте) — являются карикатурами на политических деятелей того времени — Уильяма Гладстона и Бенджамииа Дизраэли, что, видимо, было сделано в полном соответствии с замыслом самого Кэрролла. А карикатуры, как известно, Тенниел рисовать умел, он всю жизнь был связан с английским юмористическим журналом «Панч».
Прототипом Мыши из «Алисы в Стране Чудес» и Черной Королевы из «Зазеркалья» (в оригинале — Красная королева), по единодушному мнению комментаторов, является гувернантка сестер Лидделл мисс Прикетт. «Одно время ходили слухи о романтической привязанности Кэрролла к мисс Прикетт, вызванные его частыми визитами в дом Лидделла, — пишет М.Гарднер, — однако скоро стало ясно, что интересовали его дети, а не гувернантка».[53] Дж. Падни даже приводит раздраженный пассаж по этому поводу из дневника Кэрролла: «К большому моему удивлению я обнаружил, что мое внимание к ним (дочкам декана колледжа Крайст-Черч Генри Лидделла. — И.Г.) кое-кто истолковывает как ухаживание за их гувернанткой мисс Прикетт… Что до меня, то я не придаю значения столь безосновательным слухам, но я поступил бы неблагородно по отношению к гувернантке, если бы предоставил новый повод для подобных замечаний».[54]
Шляпник (Hatter)[55] из «Алисы в Стране Чудес» — это карикатура на некоего торговца мебелью из Оксфорда по имени Теофилиус Картер, чудаковатый нрав которого был известен и студентам, и преподавателям колледжа Крайст-Черч.
Существует множество противоречивых гипотез относительно прототипов персонажей двух «Алис», и выше нами были названы лишь некоторые из них. Но одно несомненно в образах симпатичного Белого Кролика и добрейшего Белого Рыцаря писатель создал дружеские шаржи на самого себя. Джон Тенниел, которому принадлежат бессмертные иллюстрации к двум «Алисам», не всегда одобрял замыслы и тексты Кэрролла. Так, именно Тенниел предложил Кэрроллу изъять из «Алисы в Зазеркалье» главу «Оса в парике»,[56] и писатель с этим согласился. С другой стороны, Кэрролл протестовал против того, чтобы Белый Рыцарь выглядел на иллюстрациях стариком. «У Белого Рыцаря не должно быть усов», — требовал Кэрролл.[57] Но усы у Белого Рыцаря остались, и притом очень длинные. Дело в том, что внешний облик Белого Рыцаря на рисунках Тенниела воспроизводит портрет самого художника, которому в 1870 г., когда была закончена рукопись «Зазеркалья», как раз исполнилось пятьдесят лет. Словом, в тексте «Алисы в Зазеркалье» в образе Белого Рыцаря создан дружеский шарж на Кэрролла, а иллюстрации — это дружеский шарж на Тенниела.
