Василий Щукин - Заметки о мифопоэтике "Грозы".
[9]
Ср.: Кошелев В.А. «В городе Калинове»: топос уездного города в художественном пространстве пьес Островского // Провинция как реальность и объект осмысления. Материалы научной конференции. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001. С. 159.
[10]
Ср.: Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ // Панченко А.М. О русской истории и культуре. СПб.: Азбука, 2000. С. 17–21.
[11]
Замечательное понятие, не имеющее соответствия даже в украинском и белорусском языках.
[12]
Подробнее см.: Мильдон В.И. Открылась бездна… Приведу характерный фрагмент рассуждения автора: «Для русского самым глубоким переживанием бытия оказывается именно воля». Это самое тотальное, крайнее стремление. А что делать? От тотальной несвободы нельзя спастись хорошими законами — нужен внутренний порыв вольной личности (с. 140).
[13]
«Необычайный простор, а места нет», «пустое место», «заколдованное место» может рассматриваться как архетипический образ русской литературы.
[14]
Это «мгновение» длится в пьесе десять дней (вместо обещанных двух недель). Таковы законы реалистической художественной конвенции.
Катерина умирает без покаяния и причастия и, следовательно, ее душа обречена на вечные муки. Происходит как раз то, чего она больше всего боится на протяжении всего действия. Вспомним, какую страшную клятву она просит взять с себя покидающего ее мужа: «Умереть мне без покаяния, если я…»
[15]
В этой песне на слова А. Мерзлякова (авторское название «Одиночество») говорится о сироте, у которого нет родного дома, хотя он живет у себя на родине.
[16]
Предпоследний монолог Катерины в пятом акте начинается словами: «Нет, мне что домой, что в могилу — всё равно», однако героиня почти сразу же приходит к выводу, что «в могиле лучше…». Что же касается участи ее души, то хотя согласно христианским представлениям ей уготовлено место в аду, тем не менее в пьесе появляется парадоксальная надежда на иной исход. По словам Кулигина, душа утопленницы «теперь перед судией, который милосерднее вас!». Правда, говорит это просветитель, верящий не в магические догматы, не в средневековую «тишину и покой», а в справедливость, которая иногда встречается в антропоцентрической культуре, но не существует ни в природе, ни в религии, где господствует лишь высшая справедливость.
[17]
Ср.: Терц Абрам. Голос из хора. Лондон: Изд. Стенвалли, 1973. С. 247–248. Подобная мысль высказана также в другой книге этого автора: Синявский А. Очерки русской культуры. 1. «Опавшие листья» В. В. Розанова. Париж: Синтаксис, 1982. С. 197.
[18]
В Новое время, начиная с XVIII века, древнегреческое понятие души все чаще стали метонимически заменять романо-германским понятием сердца.
[19]
Б. Егоров указывает на иерархичность («презрение к стоящим на низших уровнях и, наоборот, подобострастие к высшим») и на превознесение обычая над законом как на устойчивые черты русского национального характера (Егоров Б.Ф. Русский характер // Егоров Б.Ф. От Хомякова до Лотмана. М.: Языки славянской культуры, 2003. С. 30–34).
[20]
Ни в одном из героев «Грозы» не воплощено демократическое сознание. Попытка Добролюбова представить демократкой Катерину полностью расходится с замыслом Островского.
[21]
В архаических обществах труд отождествлялся со страданием, а счастье — с праздностью. Слово «труд» во многих языках обозначает и работу, и страдание одновременно.
[22]
«Ты не бей, не губи ты меня со вечера, / Ты убей, загуби меня со полуночи! / Дай уснуть моим малым детушкам, / Малым детушкам, всем ближним соседушкам».
[23]
Принято считать, что воспоминания Катерины были навеяны рассказами о своей юности актрисы Малого театра Любови Павловны Никулиной-Косицкой. Набрасывая 24 июля 1859 года монолог Катерины из первого действия, Островский отметил в сноске к этой странице рукописи: «Рай в суздальском духе <…> Слышал от Л.П. про такой же сон в этот же день» (цит. по: Лакшин В. Александр Николаевич Островский. М.: Молодая гвардия, 1982. С. 349).
[24]
Феклуша гениально улавливает важную закономерность русской жизни — обреченность любой деловой активности там, где царит диктатура «пустого» места: «Ему представляется-то, что он за делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает, ему мерещится, что его манит некто; а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна».
[25]
В фамусовском мире, как указывает В. Мильдон, вечность также является нормой, так как, согласно П. Чаадаеву, жизнь без исторического деяния — норма для России (Мильдон В.И. Вершины русской драмы. С. 44–45). Однако уже в «Трех сестрах» все герои беспрестанно глядят на часы, следят за временем и говорят на «темпоральные» темы.
[26]
Ср. у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Вспомним также слова Кабановой, завершающие четвертое действие: «Что, сынок! Куда воля-то ведет!». И в том и в другом случае — неверие в счастье и в свободу, которую вынуждена заменить собой капризная и опасная воля.
[27]
Холл Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М.: КРОН-ПРЕСС, 1999. С. 89.
[28]
Под ортодоксальным христианином я понимаю любого, западного или восточного исповедника Христа, который не признает компромиссов с постренессансной действительностью, на которые вынуждена была пойти Церковь в XVI–XX веках.
[29]
«Точно как всё это в одну секунду было».
[30]
Правда, в предпоследнем монологе Катерина мечтает о могиле под деревом, где трава и цветочки. Это вполне естественно: для христианки немыслимо огненное или водяное погребение. Но и в этом случае появляются небесные образы: «Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут…»
[31]
Эти интереснейшие проблемы затронуты в художественных произведениях и научных трудах Абрама Терца. См.: Синявский А.Д. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. М.: Аграф, 2001. С. 10–18.
