Николай Вахтин - Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания
А когда-то мы жили богато. Дед… был богатым. Когда он мою маму замуж выдавал, дал за ней 12 упряжек приданого. Я помню, у матери швейная машинка была, золотые ложки. Во время коллективизации в 1937 году отца раскулачили. Раскулачивали свои же бедняки, которые сами работать не хотели, только завидовали.
Пока отец был в ссылке, мать убивалась – работала как лошадь. Нищета была страшная, голод, носить было нечего. Когда мама ловила селедку, простудила ноги, в холодной воде же стоять приходилось по многу часов, ее скрутило, ноги отнялись и загнулись назад. В 1934 году мне восемь лет было, мама умерла. Отец к тому времени уже отбыл срок и вернулся. Я помню, что он ее хоронил. И помню, что, когда мама умерла, всю ночь стояла свечка. Отец потом умер в 1947-м в Чокурдахе.
Пять классов в Аллаихе закончила – вернулась домой в Похвальное – «план давать». В колхозе работала. Все лето работаешь, как проклятый, рыбачишь – зимой из колхоза приезжали, «план» [то есть рыбу] забирали.
Во время войны мы для фронта работали: солили рыбу, делали юколу, одежду шили из шкур, перчатки, обувь. Все это сдавали. Говорили, что для фронта.
Когда в Похвальном жили, бедность была ужасающая. Когда приходил пароход, помню, отец нам приказывал прятаться в доме: так плохо мы были одеты, рванина, одни заплаты. Даже зимней одежды-то не было: легкие торбаза, травяные стельки, какие-то тряпки вместо портянок.
Когда из школы вернулась, в Похвальном-то я недолго прожила. В 19 лет уехала в Чокурдах – из-за бедности. Надоело голодать и ходить в тряпье. В колхозе-то работали за трудодни. На зиму давали горстку муки, горстку сахара – этого на большую семью надолго ли хватит? Просто сказала как-то своим: я, наверное, уеду. А когда летом пришел катер, села в него, помахала рукой и уехала. В то время из колхоза в райцентр можно было уехать. В колхозе просто вычеркивали из списков и всё. В райцентр все из наслегов рвались – там за работу деньги платили. Но жизнь там тоже была трудная – из-за отсутствия жилья. Все, кто приезжал, где-то устраивались, но работу трудно было найти, а работа в основном была такая: техничка, сторож, прачка, няня, кочегар (ж 26 ЧК).
С экономической точки зрения от совхозов было не больше толку, чем от колхозов. И все-таки появление совхозов в годы так называемой хрущевской «оттепели» было некоторым облегчением для всех бывших колхозников. План все равно требовали, но за работу стали наряду с продуктами давать пусть небольшие, но деньги.
Это всеобщее преобразование колхозов в совхозы происходило практически одновременно по всей стране, и неудивительно, что совхозы на Индигирке, Колыме и Анадыре возникли практически одновременно – в самом начале 1960-х годов.Поначалу совхоз [один из совхозов в районе Маркова] был рентабельный, оленеводство, растениеводство, промыслы давали доход. К 1975 году уже все было нерентабельно, мы были на дотации…Сейчас… За пять лет мы потеряли [на район] 120 тысяч оленей, т. е. весь прирост. А раньше в забой мы забивали 8–10 тысяч ежегодно. […] Вы же знаете, как тогда командовали. Вот у нас оленеводство приходило в упадок – я считал раньше, что просто это в райкоме партии сидит некомпетентный человек. И это по его воле, по его указке мы внедряем эту скандинавскую модель оленеводства [особая структура стада], которая нам не годится. Там у них ведь полностью домашнее оленеводство – а у нас полудомашнее. К тому же там сеть дорог, транспортных проблем не существует, а нас заставляли работать, как там. Отсюда проблемы. Так сколько я бумаги исписал! Пока не понял, что это [партийная] установка. Наш бывший директор пошел по партийной линии, работал в Окружкоме, он прекрасно знал наши условия – и все равно заставлял нас делать [эти глупости], потому что его заставляли. Я считал тогда, что если правильно все объяснить, описать, то можно добиться, что тот начальник поймет… (м 48 МК).
Современное положение поселков
В 1991 году большинство совхозов прекратили свое существование, государственные дотации кончились, и старожильческие общины оказались в большей или меньшей мере оставленными на произвол судьбы. Последовало несколько лет полного развала, растерянности и непонимания, что же теперь делать. С одной стороны, за годы правления коммунистов атрофировалась способность что-то предпринимать самостоятельно – люди сидели и ждали приказов. С другой стороны, не было никаких легальных оснований для хозяйственной деятельности в новых условиях – быстро все развалив, новые власти не создали никакой юридической базы для ведения хозяйства. Посмотрим, что произошло в каждой из трех общностей после распада СССР.
Русское Устье
В 1991 году в Русском Устье на месте совхоза возникла родовая община «Русское Устье». На наш вопрос, что такое община, да еще и родовая (!), никто в Русском Устье, включая руководителей общины, не смог дать вразумительного ответа. Выяснилось, что решение об организации родовых общин было спущено из Якутска – т. е. опять, как и много раз в истории старожилов, распорядились «тамошние». Фактически каждый более или менее крупный населенный пункт, ранее входивший в различные совхозы, обязан был создать у себя родовую общину. Зачастую за названием ничего, кроме названия, и не скрывалось. Люди охотились и рыбачили по принципу «каждый за себя» – нужно было как-то выживать в условиях, когда рухнула централизованная система снабжения. По свидетельству наших информантов, пять лет ушло на то, чтобы освоиться в новых экономических условиях и наладить сносную работу общины как экономической единицы. Все информанты единодушно признают, что в последние два-три года община работает успешно.
Коротко о том, что представляет собой община сегодня. Это, собственно говоря, кооператив (недаром в 1999 году к названию «родовая община» была, опять же по рекомендации сверху, сделана добавка – «производственный кооператив»), в который входит сорок семь человек, из них четыре женщины (две из них рыбачат, две – на вспомогательных работах). На смену советскому принципу обязательного участия пришел нормальный отбор: главный критерий при приеме в общину – личная дисциплина и трудолюбие. Важно, чтобы член общины имел свой инвентарь (мотор, лодка), хотя могут принять и без инвентаря. В этом случае инвентарь берется в долг и отрабатывается. Директор общины по существу является менеджером, находится в постоянных разъездах, стараясь заключить договоры на продажу продукции, т. е. обеспечивая рынок сбыта. Пять первых неудачных для общины лет не прошли безрезультатно. Постепенно люди разобрались, что к чему, руководство наладило связи с различными заинтересованными сторонами, прежде всего в Якутске. В Якутск уходит львиная доля продукции общины – спрос на дорогую деликатесную рыбу есть прежде всего в больших городах. Разница между ценой, по которой продается рыба в магазинах Якутска, и теми деньгами, которые получает член общины, довольно велика, значительная часть дохода от продажи рыбы уходит многочисленным посредникам.
Тем не менее все члены общины зарабатывают неплохие по местным меркам деньги. Часть зарплаты выдается товарами. В отличие от времен колхозно-совхозной системы, члены общины сами заказывают руководству общины товары, которые они хотели бы получить. Многие русскоустьинские дома сегодня набиты разными дорогими электронными игрушками. Нередко в одном доме можно увидеть два-три телевизора, видеомагнитофон, видеокамеру, дорогой фотоаппарат, микроволновую печь, игровые приставки и т. д.
Хотя далеко не все жители являются членами общины, община берет на себя заботу о снабжении всего поселка. Закупаются продовольственные товары и продаются населению по минимальным ценам. В поселке, правда, есть два-три человека, которые открыли магазины (из-за отсутствия помещений – прямо у себя в домах), в которых продаются (очень дорого) разные необязательные мелочи – от жвачек и шоколадок до сигарет и спиртного. Однако эти магазины не играют существенной роли в жизни поселка.
Члены общины объединены в бригады, каждая бригада получает от руководства право рыбачить на определенном участке. Главное преимущество членов общины в том, что они рыбачат на лучших участках. Нечлены общины тоже имеют право рыбачить (при этом их оформляют сезонными рыбаками), но участки, выделяемые им, похуже и подальше. При этом каждый нечлен общины обязан продать определенную часть улова общине по фиксированной цене. С остальной частью улова, часто довольно значительной, он волен поступать по собственному усмотрению. Продать рыбу самому очень трудно (нужно найти покупателя, обеспечить транспортировку), поэтому люди, не входящие в общину, в основном продают ей всю рыбу. Руководство в ограниченных пределах может оказать помощь нечлену общины, желающему рыбачить, выделяя ему кое-какое снаряжение. У некоторых членов общины есть японские лодочные подвесные моторы, однако в целом люди не стремятся обзаводиться ими. Во-первых, это недешево, а главное, трудно достать запасные части в случае их поломки. То же самое относится и к снегоходам: предпочтение отдается российским «Буранам», которые хоть и постоянно ломаются, но легко ремонтируются.
