Андрей Максимов - Многослов-2, или Записки офигевшего человека
Найти общие черты у разных народов иногда бывает сложней, нежели отыскать различия. Своеобразие народов – этносов — изучает наука, которая называется этнология.
Этнология много про чего рассказывает: и про происхождение народов, и про происхождение цивилизаций… И про историю у этнологов можно прочитать, и про географию, и про этнографию. Но многие ученые формулируют основной вопрос этнологии так: «Как узнать Другого?» (Другого, то есть представителя иного этноса.) Не убить этого Другого, заметьте, не изобличить, а именно: узнать, в смысле – понять.
Этнология – относительно новая наука. Она возникла на границе XVIII и XIX веков.
Прочитали и не удивились? А вообще, если вдуматься… Человечество так долго запросто обходилось без изучения «другого». Нормально? Люди путешествуют, почитай, всю свою историю. То есть на протяжении почти всей человеческой истории одни этносы регулярно встречали другие (иногда просто совсем другие). В контакты входили, как же без этого? Скажем, один этнос завоевывал другой, тоже ведь – контакт. А так вот, чтобы сравнить там… типа… понять… изучить… соотнести… Нет, отдельные попытки, может, и предпринимались, но так, чтобы наука возникла… Это ж восемнадцать веков только в новой истории прожить надо было, чтобы такая незамысловатая мысль в голову пришла!
Интересно (и характерно), что главным толчком к возникновению новой науки явились… удачные войны. То есть не сами по себе войны, а тот факт, что в XIX веке европейцы захватили практически весь мир. И вправду очень удобно: завоевать народы, а потом начать их изучать.
Так что война – черт бы ее побрал! – и тут сыграла свою положительную роль. Хоть и через восемнадцать веков нового времени, но сподобились-таки друг друга изучать. Мы ведь – народы – в чем-то похожи, а чем-то и вправду очень разные. У каждого из нас есть менталитет, причем, замечу, – свой.
Слово «менталитет» пришло к нам из французского языка, а во французский – из латинского, в котором существует такое словцо «mens» (mentis), что значит «ум», «мышление».
Когда мы говорим, что у каждого народа свой менталитет, мы имеем в виду, что у каждого этноса – свой ум и свое мышление. Казалось бы, здорово: такое обилие умов делает жизнь разнообразной! Но ведь и массу проблем создает в смысле понимания. Тут ум сородича не вдруг оценишь, мышление сына не всегда понятно, а ежели человек – представитель другого народа?
Этнологи приводят множество примеров того, как то, что одному народу кажется естественным и нормальным, для другого – неясность, непонятность, а то и просто кошмар.
Скажем, покорители Британской Колумбии очень любили варить рис. Индейцы же были убеждены, что эти безумные белые едят вареных червячков. Или, скажем, когда эскимосы с побережья Берингова пролива впервые увидели морских офицеров Российского императорского флота в мундирах с блестящими пуговицами, они приняли их за чудовищных рыб-пил, которые почему-то ходят по земле.
Я помню, как мой отец разговаривал с представителем какой-то северной народности (увы, не помню какой), и этот северный человек никак не мог понять, почему у папы было три жены. Ну, ладно с первой женой расстался, потому что она получила похоронку. Хорошо. А дальше? «Ты свою вторую жену любил?» – спрашивал северный человек. «Да», – отвечал отец. «Почему развелся?» – «Разлюбил». Северный человек непонимающе разводил руками. Он искренно не понимал, что любовь может куда-нибудь исчезнуть. Я помню его фразу: «Если любовь есть – она может погибнуть только вместе с человеком. А если ее нет – зачем жениться?»
Такого непонимания – на бытовом, на духовном, на каком угодно уровне – может быть очень много. Люди изучают представителя иного этноса, как неведомую планету. А чтобы изучать было удобнее, этнос, разумеется, необходимо разделить.
По каким только признакам народ не делят! Ладно бы только на старых – малых, активных – пассивных, богатых – бедных, мужчин и женщин, в конце концов… Так ведь мало этого! Всякие социологические опросы делят народ по самым разным принципам: по отношению к президенту, к детям, к любви… Да к чему угодно! А некоторые социологи предлагают уж вовсе, я бы сказал, экзотический взгляд на нас. Хотя, возможно, он и верный, кто тут разберет?
Один из самых известных специалистов в области СМИ (кстати, мой педагог на журфаке МГУ) Иосиф Дзялошинский делит наш российский народ следующим образом. Люди, ориентированные не на выживание, а, собственно, на жизнь. Таких 20 %. Вторая группа – «люди надежды и удачи» – это те, кто понимает, что жизнь у них идет не очень славно и перспектив в будущем особых нет, однако они надеются на то, что вдруг что хорошее все же случится. Таких от 14 до 25 %. Третьи – «отчаявшиеся», то есть те, кто понимает, что все плохо, кто живет в постоянном ожидании, что будет еще хуже. Их примерно 30 %. И, наконец, четвертая группа, так называемые «виртуальные», их цель – созерцание, а жизнь со всеми ее проблемами пусть проходит стороной. Таких тоже примерно 30 %. И вот это все составляет народ. Интересно, а Вы, дорогой читатель, к какой группе определили ли бы себя?
Людям одного народа приятней и уютней со своими. Это понятно. И даже естественно. Куда ужасней, когда представители иного этноса для нас как бы не люди, «человеки» второго сорта.
Тогда и рождается национализм, про который мы, даст Бог, поговорим в следующем «Многослове». Пока же констатируем: очень часто, увы, мы к представителям другого народа относимся с предубеждением, если не с откровенной враждой. Для подобного отношения мы всегда находим множество причин, хотя резон-то тут, в сущности, один: эти люди – другие, с иным мышлением.
Долгое время в моей программе «Ночной полет» работал редактором Тамерлан Бахарчиев. Он – чеченец. Сколько людей предрекало мне, что я еще дождусь от Тамерлана каких-нибудь гадостей, потому что чеченец по определению не может любить русских. Так вот должен сказать, за всю свою жизнь я мало встречал настолько добрых, открытых и просто – извините за выражение – милых людей, как Тамерлан, который остается моим другом по сей день, и ничего плохого или злого я от него никогда не видел. А «доброжелатели» по сю пору предрекают мне от него разнообразные печали. Им не надоело ждать, мне – надоело. Да я и не ждал…
Мы очень любим словосочетание «великий народ», забывая, что велик тот народ, к которому ты принадлежишь. Всё. Больше никаких критериев «великости» народа не существует.
Народы можно сравнивать только в познавательных целях, и больше никак. Всякие же иные сравнения, типа «лучше – хуже», «больше – меньше», «более великий или менее» – не просто отвратительны, но опасны. Возникновению всех войн на Земле очень способствуют подобные сопоставления.
Отчего бы нам не радоваться тому, что все мы, жители Земли, такие разные и такие интересные? Тогда на шарике нашем будет много радости, а много радости еще никому не мешало.
Наивно? Наверное. Но почему бы не попробовать?
Интересно, что скажет по этому поводу наука этнология? И вообще, что скажет по этому поводу наука?
Наука – это ведь, в принципе, интересно, правда?
Вот про науку и поговорим.
Наука
Здравый смысл – это собрание предрассудков, приобретенных до восемнадцатилетнего возраста.
Альберт ЭЙНШТЕЙН, физик, лауреат Нобелевской премииУ всякого серьезного дела на Земле есть идея. Имеется она, разумеется, и у науки. Великий американский писатель и ученый Айзек Азимов считал, что идея науки складывается из суммы двух убеждений: убеждения в том, что законы природы существуют, и уверенности в том, что человек способен собственным умом эти законы постичь.
Насколько эти утверждения верны, не имеет ровным счетом никакого значения. Рассуждения о том, что человек – сам есть создание Божие и потому никогда не дано ему познать того, что создал Творец, – пока оставим священникам и теологам. Позже, может быть, еще про это и поговорим, пока же констатируем: человек занимается познанием не потому, что верит в познаваемость законов природы, а потому что просто не может этим не заниматься – потребность у нас, у людей, такая. Для нас познание есть способ жизни.
Вы не обращали внимания на то, что в любом ребенке живет и артист, и ученый? Подчеркиваю: в любом. Потому что потребность в искусстве и в познании – у нас в крови. Вопрос «Почему?» – любимый вопрос ученых и детей. С тем же восторгом, с каким мальчик разламывает игрушку, чтобы узнать, что у нее внутри, – профессор «разламывает» мир, причем, с той же самой целью: узнать, что у мира внутри.
Значит, Господь (или природа, как кому больше нравится) как бы намекает нам, что познание есть штука естественная, данная нам с рождения. И в конце концов если Творец создал нас такими, то, наверное, и не случайно и не напрасно.
