Михаил Казиник - Тайны гениев
Может быть, этот поймет небесность происхождения поэзии? (сонет ведь весь в молнию, то есть выше по касте, чем люди)
– Ему?
Безумие!!!
Чистейшее безумие!!!
Шекспир вдруг мгновенно почувствовал, как тоскует он в забавах мира, как ему чужда эта примитивная молва. Он лихорадочно считает, сколько он должен заплатить, и, как безумец, выскакивает в дверь.
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн.
Ибо божественный глагол коснулся чуткого слуха.
И по пути запустил прилипшую к рукам салфетку в какое-то пьяное привидение –
последнее препятствие в виде одного из ничтожных детей этого ничтожного мира, стоявшее на его пути к берегам пустынных волн, в широкошумные дубровы...
Вот, такой странный эксперимент.
Но настало время для третьего стихотворения.
Оно здорово усложнит нам нашу уже кажется достаточно ясную картину. Хотя оно на ту же тему, что и два предыдущих.
Это стихотворение Александра Блока, как и Пастернаковский “Шекспир”, тоже выросло из пушкинского “Пока не требует поэта”.
Причем из нескольких его строчек.
Но именно оно написанное за одиннадцать лет до пастернаковского стиха, в свою очередь, повлияло на него.
Нам предстоит понять, что стих Пастернака – реминисценция как пушкинского, так и блоковского стихов, что все три стиха кровно связаны друг с другом.
Итак, стихотворение Блока
Поэты За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом:
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало. Потом, заперлись,
Работали тупо и рьяно.
Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело,
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.
Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно,
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной...
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, – хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, –
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
Прочтя этот стих, можно сделать вывод о том, что его автор, поэт Александр Блок (или его лирический герой), бездомный пьяница, считающий к тому же, что настоящая жизнь не у того, кто “доволен собой и женой”, а у человека свободного ото всех условностей мира и поэтому одинокого.
Что он живет в будке, как пес.
Что он клянется в дружбе, лишь, когда напивается.
Вместо еды – вино.
Утром вместо того, чтобы радостно идти на работу, как на подвиг, он запирается в своей будке!
По утрам его рвет!
Великолепная жизнь!
А переспектива в ее окончании – “умереть под забором, как пес”.
Разве не ужасное стихотворение? И этого пьяницу, человеконенавистника, лицемера читают как великого державного поэта? Прекрасный образец для подражания и воспитания.
А знатоки и любители поэзии Блока с полным к тому основанием, рассердятся на меня: ведь я мог выбрать из сотен его стихов совершенно иные мотивы. Одно только хрестоматийное “Девушка пела в церковном хоре” чего стоит.
Или
“О, я хочу безумно жить”.
Или вспомнить, что умирая, Блок полз не к забору, как пес, а отправился прощаться к Пушкинскому дому:
“Вот зачем, в часы заката,
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената ...
Тихо кланяюсь ему”.
Я же выбрал весьма специальный и совсем не характерный для Блока стих. Да еще предлагаю всем читателям этой книги обратить на него особое внимание.
Стоит ли он такого внимания?
Так вот, во-первых, вы не могли не заметить, что тема стихотворения Блока перекликается с пушкинским стихом и, безусловно, оказало влияние на стих Пастернака. И здесь, в этом стихе, принципы того, что Мандельштам называет орудийностью, доведены до совершенства.
До такого совершенства, что стих скрывает в себе прямо противоположный смысл.
Уже первая его строчка ведет непосредственно к Пушкину.
“За городом вырос пустынный квартал”.
Что же здесь пушкинское?
Все! Но только не впрямую.
Например, слово “пустынный” – очень часто встречающееся у Пушкина слово. И означает оно “одинокий”.
Помните это – “свободы сеятель пустынный”?
Или “пустынная звезда”?
Или “на берегу пустынных волн"?
После Пушкина никто не употреблял в поэзии этого слова. И вдруг это делает Блок, да еще через сто лет после Пушкина.
Зачем?
Да ведь ясно зачем!
Это ни что иное, как тайное посвящение Пушкину, намек на преемственность не только в поэзии вообще, но и в конкретном стихотворении.
Ведь пишет же Блок в своем предсмертном обращении к Пушкину:
“Пушкин, тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги внемой борьбе!”
Вот почему посвящение Пушкину в стихотворении “Поэты” скрыто в одном слове! Ибо речь идет о “тайной свободе”, а борьба “немая”.
Но почему квартал в стихотворении у Блока одинокий, и к тому же “вырос за городом”? Ведь поэты жили не за городом, а в городе. К тому же из второй строчки становится ясно, о каком городе идет речь.
“Квартал вырос
На почве болотной и зыбкой”.
Ясно, что речь идет о Петербурге. И здесь снова – тайная связь с Пушкиным, а конкретно, – с его поэмой (или, как Пушкин сам ее называет, “Петербургская повесть”) “Медный всадник”.
И первая строчка этой повести звучит, как известно, так:
“На берегу пустынных (!!!) волн...” (и далее мысль Петра о создании города).
А через несколько строк:
“По мшистым, топким берегам” (то, что видел Петр на месте, где будет построен Петербург)
Темнели избы здесь и там...
Дальше у Пушкина появляется и “болото”:
“Прошло сто лет, и юный град, (Петербург построен)
Полнощных стран краса и диво
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво...”
Итак:
у Блока – “почва, болотная и зыбкая,
у Пушкина – “мшистые, топкие берега” и “топь блат”.
У Пушкина – “пустынные волны”,
а у Блока – “пустынный квартал”.
Но опять тот же вопрос: почему квартал вырос “за городом”?
И здесь опять – метафора,
ибо “за городом” – не географическое местоположение где жили поэты, а духовное.
Поэты жили не там, где все, не в городе, а в своем мире, “за городом”.
Далее:
“Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой”.
Это уж совсем непонятно: почему поэты, собратья по духу, так странно относятся друг к другу?
В строчке о “надменной улыбке” Блок зашифровал одно из самых интересных явлений искусства: поэт, художник, композитор, писатель создает свой, настолько глубокий мир, что часто не способен воспринимать иные миры, другие возможные формы гениальности.
Так, Чайковский не любил музыки Брамса, Мусоргский смеялся над Дебюсси, а музыку Чайковского называл “квашней”, “сахарином”, “патокой”. Лев Толстой считал, что Шекспир – ничтожество.
В свою очередь, величайший профессор скрипки и один из крупнейших скрипачей мира Леопольд Ауэр не понял посвященного ему скрипичного концерта Чайковского и никогда не играл его. (В это трудно поверить, ибо уже через короткое время и поныне этот концерт самый исполняемый из всех скрипичных концертов.)
Два крупнейших поэта России Блок и Белый ненавидели друг друга, и дело чуть не дошло до дуэли.
Когда состоялась премьера оперы Жоржа Бизе “Кармен”, которая оказалась страшнейшим в истории музыки провалом, сведшим в могилу ее создателя (Бизе умер через три месяца после фиаско) и газеты набросились на ее автора, то ни Камилл Сен-Санс, ни Шарль Гуно не вступились за своего коллегу, не написали ни одного слова в газеты, чтобы поддержать своего друга.
