Василий Верещагин - Повести. Очерки. Воспоминания
Как особенно сильный аргумент в защиту восторгов при молитве приводится молоканами пример пророка Давида, певшего, плясавшего и игравшего на гуслях перед ковчегом завета… В деревне Новой Саратовке, где я также останавливался, желание более точного подражания любимому пророку привело прыгунов к мысли раздобыться и гуслями, но так как гуслей достать не могли, то заменили их барабаном и таким образом славили бога «в песнях и тимпанах», так как последнее слово, по выговору, подходило к барабану. В бытность мою в Саратовке барабан этот уже не существовал; он произвел такой соблазн, что даже сами сторонники этого нововведения решились его уничтожить, во избежание раздора и разделения.
Как я уже говорил выше, у прыгунов есть избранники, которые, находясь под духом, говорят разными языками. Мне не случалось слышать таких вдохновенных речей, но говорили другие слышавшие, что бормочется в этих случаях страшная чепуха, — иного, разумеется, и нельзя ожидать от людей едва грамотных.
— Да как же вы можете поверять их, — спрашиваю я, — ведь у вас, кроме как по-татарски и по-армянски, не говорят ни на каких языках; может, они вам говорят просто, какую-нибудь чушь?
— Точно, что мы не говорим, но только, если дух кого умудрит, так тот может, потому это сходит на него от бога.
Замечательно толкование, по которому языкознатели эти будут нужны им со временем, когда устроится сионское царство из разных народов и где молоканы будут первыми избранниками. Что это будет за царство — они, видимо, не понимают и не разъясняют себе; но идея об нем крепко вкоренилась в умы. Один пророк[70] или вождь прыгунов (прехитрый мужик, знающий наизусть все главные места Ветхого и Нового завета) объяснил мне идею об этом царстве следующим образом:
«Сион гора (Апокалипсис, 21 глава) — это вечный Сион; но будет еще видимый Сион (Апокалипсис, глава 20), царство, набранное из народа божия, в котором будет царствовать сам Христос; место этого будущего царства еще неизвестно, но что оно будет — это верно; верно также и то, что в него попадут только избранные. Вокруг этого Сиона будет Новый Иерусалим — из всякого народа, всех языков и племен».
По поводу этого Сиона рассказывали мне такой случай: «Прихожу я, — говорит рассказывавший, — вечером, во время богослужения, в избу к прыгунам и, между прочим, вижу, что в темноте на печке что-то шевелится; разглядываю — оказывается, что это ворочается с боку на бог мужик уже пожилой, весь голый и претолстый. Я, — говорит, — думал, что это какой-нибудь юродивый, но мне объяснили, что „он перится“.
— Как так перится?
— Ну, значит, ослободился от греха (покаялся) и просит у бога крыльев, на Сион лететь».
Когда я передал этот рассказ нескольким, беседовавшим со мною, наставникам прыгунов, они смеялись и повторяли обычную фразу, что это все по ненависти выдумывают на них: «Бывает, правда, что если кто чувствует духа в себе, так поднимает руки кверху, как будто т. е. готовится переселиться от мира и греха куда господь прикажет, а что догола — не раздеваются». Эти поднятия рук я часто видел и только удивлялся, как они не устают держать их в таком положении чуть не по целому часу.
Сказывают молоканы, что если который-либо из членов собрания согрешит и не покается, то Дух св. непременно открывает кому-нибудь из присутствующих, во время молитвы, грех их собрата; тот сообщает об этом пресвитеру и виновного в таких случаях увещевают миром: примеров этому, говорят они, у нас много. В случае каких-либо проступков по плоти или других домашних грехов виновного не допускают, смотря по вине, или только до общественного целования, или и до самой молитвы в собрании.
Всякий, поступающий в общину прыгунов, должен прежде всего принести покаяние перед пресвитером и обещать впредь по возможности воздерживаться от греха. Затем в следующее же собрание пресвитер объявляет, что вот, дескать, братцы, такой-то покаялся и просит у бога св. Духа. Для испрошения новопоступающему этой благодати все прежде покаявшиеся и уже получившие Духа — так называемый священный хор — возлагают на него руки, по примеру апостолов, и наделяют его видимым знаком, например пояском, который тот постоянно и носит на себе.
Обряды молоканского вероучения очень просты. Крестят ребенка так: соберутся, прочитают приличные обстоятельству молитвы, попоют, нарекут младенцу имя, обыкновенно того святого, память которого празднуется в день рождения, и затем покушают миром.
Обряд свадебного венчания состоит в чтении молитв, пении псалмов и благословении родителей; после этого невеста вручается жениху, и дело с концом.
Пророк молокан
За свадьбою также, по русскому обыкновению, следует угощение, большее или меньшее — смотря по достатку родителей новобрачных.
Мертвецов своих молоканы сами отпевают и хоронят.
Молоканы не пьют вина, не курят табаку и называют его чертовым ладаном. Втихомолку, впрочем, и то и другое, водка же в особенности, употребляется.
О молоканах говорят, что они лукавы и к этому довольно кляузны; что они далеко не так прямодушны, как их соседи духоборцы — это видно с первого же знакомства. Мне часто приходилось слышать их жалобы на недостаток земли и другие неудобства, хотя живут они довольно зажиточно и, кажется, не имеют причин быть недовольными льготами.
Многие молоканы изрядно торгуют разным сырьем; многие также занимаются извозничеством, возят товары между Тифлисом и прочими городами Закавказья.
Надобно заметить, что между ними очень мало неграмотных.
В Закавказский край молоканы выселены административным порядком лет 25 или 30 тому назад. Нынче объявлено им разрешение переселиться на старые места, внутри России; но как еще не определены условия, на которых должно состояться это переселение, т. е. неизвестно еще, какие земли и угодья будут им отведены, то покамест они держат себя осторожно на этот счет — не торопятся.
Надобно думать, что если будет отведено им достаточно земли, то многие уйдут из Закавказья, с которым не могут помириться. Гор, по-видимому, особенно не жалуют: «Как и сравнить! — говорят. — Одно слово, там ровное место, а здесь — вишь какие махины!..»
Из путешествия по Средней Азии
I
…Для начала несколько слов о невольничьих караван-сараях и торговле рабами. Правда, что ни невольничьих караван-сараев, ни торговли рабами теперь уж не существует в Ташкенте, тем не менее сказать кое-что по этому поводу будет, думаю, неизлишне и небезынтересно. Здания для этой торговли в городах Средней Азии устраиваются так же, как и все караван-сараи; только разделяются они на большее число маленьких клетушек, с отдельною дверью в каждую; если двор большой, то посредине его навес для вьючного скота; тут же, большею частью, помещается и продажный люд, между которым малонадежные привязываются к деревянным столбам навеса. Народу всякого на таких дворах толкается обыкновенно много: кто покупает, кто просто глазеет.
Покупающий расспросит товар: что он умеет делать, какие знает ремесла и т. п. Затем поведет в каморку и там при хозяине осмотрит, нет ли каких-нибудь телесных недостатков или болезней. Женщины молодые большею частью на дворе не выставляются, а смотрятся в каморках и осматриваются не самим покупателем, а опытными пожилыми знахарками.
Цены на людей, разумеется, различны, смотря по времени и большему или меньшему приливу «товара». Под осень обыкновенно торг этот идет шибче, и в городе Бухаре, например, под это время в каждом из десятка имеющихся там невольничьих караван-сараев бывает, как мне говорили, от 100 до 150 человек, выставленных на продажу. Так как больше всего доставляют рабов Средней Азии несчастные, смежные с туркменскими племенами персидские границы, то удачи или неудачи охотничьих подвигов туркменцев в этих местах главным образом устанавливают цену на рабов в Хиве, Бухаре и в Коканде; но иногда войны и неизбежные при этом обращения в рабство всех пленных, если они не мусульмане сунитского толка (в противном случае захват и перепродажа всех рабов побежденной стороны), значительно и разом на всех этих рынках изменяют цены: в таких случаях человек идет за очень дешевую цену — за несколько десятков рублей, иногда даже за 10 рублей.
Вообще, мужчин в продаже гораздо больше, чем женщин, между прочим потому, что туркмены, продавая охотно мужчин, больше удерживают у себя женщин. Красивая молодая женщина стоит очень дорого, рублей до 1000 и более.
В хорошей цене также стоят хорошенькие мальчики: на них огромный спрос во всю Среднюю Азию. Мне случалось слышать рассказы бывших рабов-персиян о том, как маленькие еще они были захвачены туркменами: одни в поле, на работе, вместе с отцом и братьями, другие просто на улице деревни, среди белого дня, при бессильном вое и крике трусливого населения. Истории следующих затем странствований, перехода этих несчастных из рук разбойника-туркменца в руки торговца рабами и отсюда в дом купивших их крайне печальны и нельзя не порадоваться, что благодаря вмешательству русских этот грязный омут стал видимо прочищаться.
