Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений
Фрейд стал работать с собой.
* * *«Мы даже представить себе не можем, насколько важным было это достижение, — писал позже Эрнест Джонс. — И какая для этого нужна была смелость, интеллектуальная и моральная! И она ему вскоре потребовалась». В своем восхищении Джонс был не одинок. Фрейдисты относятся к самоанализу Фрейда с еще большим пиететом, чем верующие евреи — к разговору Моисея с Богом на горе; ведь в данном случае Фрейд выступил в роли и Моисея, и Бога. «Его самоанализ, — писал один психоаналитик, — был таким же шагом к раскрепощению науки, который в литературе и искусстве сделали Данте, Монтень, Шекспир и Рембрандт: он безоговорочно поставил в центр внимания личность человека, его «я»». В этом перечне не хватает Блаженного Августина, также прославившегося исследованием себя и пениса, однако суть здесь схвачена точно. В наши дни, когда даже двадцати пятилетние пишут свои мемуары, сосредоточенность Фрейда на самом себе не кажется чем-то экстраординарным. Однако в 1897 году это было редкостью, особенно для ученого с академическим образованием, которого всю жизнь учили наблюдать за другими. Но мы знаем, что тем летом Фрейд перестал лечить других и стал внимательнейшим образом исследовать себя. Нам не известны детали этого процесса: укладывался ли он на кушетку? подкреплял ли свой ум кокаином — «лекарством», которым он прежде пользовался и очень хвалил? — но мы точно знаем, что он использовал метод свободных ассоциаций, а его рабочим материалом были сновидения, детские воспоминания и случайные обмолвки, которые мы сегодня называем фрейдистскими оговорками. Но все это не было техникой «исцеления словом». Этот обряд самопосвящения в психоанализ был писательским марафоном. Его убежденность в том, что сновидения — это копии индивидуальной психики и способ исполнения желаний, возникла, когда он стал записывать свои сны, многие из которых вошли в «Толкование сновидений», изданное два с половиной года спустя.
Переломный момент случился в 1897 году. «Я больше не верю в свою neurotica», — написал Фрейд в письме к Флису 21 сентября, подразумевая собственную теорию, согласно которой неврозы возникают вследствие сексуального насилия над детьми. Его предположение, что чаще всего в этом повинны отцы, вызвала такое негодование, какого Фрейд не ожидал. Ведь у его собственных сестер тоже были симптомы истерии. И если его теория неврозов была верна, то виновником их болезни был его родной отец. Сперва Фрейд принял это как факт и даже назвал Якоба Фрейда «извращенцем» в одном из своих ранних писем к Флису. Однако теперь он уже не был в этом уверен — и не только из-за своего отца. Истерия была очень распространенным явлением, а это противоречило его теории, решил Фрейд. Слишком много людей должны были бы иметь дело с отеческими извращениям, «а столь массовая перверсия была не слишком правдоподобна». Инцестуальные «откровения» его пациентов, писал он Флису, скорее всего, были плодом их фантазий.
Сто лет спустя Алиса Миллер и Джеффри М. Массон[155] подвергли эту теорию критике, так как, по их мнению, она цинично игнорировала истинное положение дел с сексуальным насилием. (Правда, за эту «ересь» они и сами подверглись нападкам со стороны фрейдистских психоаналитиков.) Массона особенно поносили за высказанное предположение, что Фрейд руководствовался не столько своими идеями, сколько травмой, которую нанесли ему коллеги на злополучном заседании Венского общества психиатрии и невропатологии. Но как бы то ни было, Фрейд не стал среди них популярнее после того, как пересмотрел свою теорию совращения, — профессионалы его по-прежнему отвергали.
Фрейд отказался от теории совращения не потому, что обнаружил опровергающие ее доказательства. На самом деле он так ее до конца и не отверг. Через двадцать лет после своего знаменитого письма к Флису Фрейд считал тремя важнейшими причинами возникновения и развития невроза «присутствие при половом сношении родителей, совращение кем-то из взрослых [курсив автора] и угрозу кастрации». Тогда же, в сентябре 1897 года, Фрейд просто выдвинул новую теорию для объяснения уже имевшихся фактов. Он решил, что Крафт-Эбинг был в чем-то прав и что многие из его пациентов действительно «рассказывали сказки». С той лишь разницей, что в этих «сказках» всегда было зерно истины. Это были закодированные послания из подсознания. По мере того как Фрейд все больше уходил от психиатрии к психоанализу, его стали меньше интересовать конфликты между отдельными личностями — гораздо сильнее его теперь занимали конфликты в них самих. Даже если большинство заявлений его пациентов, считавших себя жертвами инцеста, были ложью, они все равно были истинными проявлениями — и даже доказательством — младенческой сексуальности, что для Фрейда было равносильно наличию у младенцев сексуального желания. Его пациенты не лгали, ведь ложь — это осознанное действие, тогда как фантазии были неосознанными. Фрейд теперь не столько отрицал реальность сексуального насилия над детьми, сколько объявлял о существовании другой реальности: области фантазий и противоречий, исходивших из глубинных слоев того, что он назвал «Id» («Оно») — сферы подсознания, в которой превалируют активные и сексуальные образы, а психическая потенция имеет выраженный фаллический характер. Даже у детей.
Фрейд шел к этому умозаключению уже давно. В январе 1897 года его внимание привлекло то обстоятельство, что отчеты средневековых охотников за ведьмами были удивительно схожи с тем, что он слышал от своих пациентов. «Отчего признания [ведьм]… так похожи на рассказы моих пациентов?» — удивлялся он в одном из писем к Флису. Инквизиторы «колют иголками», а «ведьмы» в ответ на это рассказывают «одну и ту же зверскую историю», явно выдуманную. «Но почему, — вопрошал Фрейд, — дьявол неизменно подвергал их сексуальному насилию?» В следующем письме Фрейд сам отвечает на этот вопрос: «Обращение к теме ведьм [дало свои плоды], — пишет он. — Их «полеты» и связанные с этим жуткие истории можно рассматривать как фантазии. Метла, на которой они летают, — это его величество Пенис!»
Через двенадцать лет после того, что он наблюдал — или думал, что наблюдал, — в Париже на лекциях Шарко по истерии, ему наконец открылся смысл увиденного. Какова бы ни была биологическая причина душевного заболевания, симптомы его были психологическими. Их можно было лечить и, что не менее важно, видеть в них идеи. Правда, теория совращения здесь не работала. Если раньше невроз вызывал реальный пенис — с помощью мастурбации и прерванного полового акта или вследствие сексуального насилия в детском возрасте, — то теперь его сменила идея пениса, проявляющаяся в фантазиях о пенетрации или страхе кастрации. Так сексуальность превратилась в психосексуальность. «Огромный прорыв, совершенный психоанализом, — писала впоследствии Симона де Бовуар, — состоял в осознании того, что реально существует не тело-объект, описанное биологами, а тело, в котором живет его субъект»[156]. Это было самым революционным прозрением Фрейда.
Как и все глобальные изменения климата, эта трансформация, как явствует из писем Фрейда, сопровождалась «сильной непогодой». Хотя раньше Фрейд почти не выпивал, теперь он все чаще «искал поддержки в бутылке бароло» и дружеского общения в лице «его приятеля марсалы»[157]. Но ни один из этих тоников не оказывал должного действия. Настроение у Фрейда менялось, «как пейзажи в окне поезда», поскольку теперь из ночи в ночь сны открывали ему грубую правду его собственных эротических желаний. Однако чем больше он избавлялся от иллюзий в отношении самого себя, тем больше в нем крепла уверенность в том, что он приближается к истине — но не личной, а универсальной. 3 октября 1897 года он описал Флису желание, которое когда-то испытывал к собственной матери, Амалии Фрейд, и которое пробудилось в нем, как он теперь понял, где-то между вторым и третьим годом жизни «во время поездки [на поезде] из Лейпцига в Вену, когда мы… провели ночь вместе и когда я, по-видимому, видел ее nudam [обнаженной]… Я еще не вполне понял, что это значит», — писал Фрейд своему другу. Но через две недели он все понял.
Я обнаружил, и в себе тоже, любовь к матери и ревность к отцу, и теперь считаю это общим для раннего детства явлением… Если это действительно так, то захватывающая история о царе Эдипе становится вполне понятной… Когда-то все, в своих фантазиях, были в чем-то подобны Эдипу.
Однако фрейдовское представление о судьбе Эдипа не совпадает с тем, что описал в своей пьесе Софокл. Это не внешняя сила, но внутренняя. Подсознательно все мы желаем войти в свою мать. Но мы не делаем этого, поскольку боимся кастрации, которой грозит нам отец — объект нашей сексуальной (и смертоносной) зависти. Те, кто решает проблему этого треугольника и отгадывает загадку, — здоровы. Те, кому это не удается, — страдают неврозом. Вот в чем, учил Зигмунд Фрейд, заключается — на горе или на беду — психическая потенция пениса.
