Робер Мантран - Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного
Нужно упомянуть и о генуэзцах. Они окончательно распрощались со своим былым верховенством в Галате. Их позиции настолько ослабли, а их самих осталось так мало, что пост их резидента в Стамбуле упраздняется, а французы собираются взять их под свое покровительство. Но, несмотря на все невзгоды, все же имеется небольшая группа генуэзских негоциантов, которые работают, выполняя заказы других «наций». Есть и ремесленники, потомки тех, что осели здесь еще во времена Византии. Для них Галата остается генуэзским, то есть их, городом. Редкие суда из Генуи совершают сюда чартерные рейсы, оплачиваемые частными лицами, которые занимаются здесь прибыльной продажей монеты или сбытом товаров, выдаваемых за венецианские. Тем не менее генуэзцы, как ни мало их осталось, стойко держатся, образуя основу того левантийского населения, о котором речь пойдет ниже. Это «пероты» — жители Перы. Само название несет в себе достаточно внятную характеристику, включающую нравы, местные традиции, даже особый язык. Пероты считают себя представителями западной цивилизации, но не могут даже помыслить о возможности жить где-либо еще, кроме Галаты и Перы.
Послы — неудобства и величие профессии дипломатаГалата-Пера — город неверных. Это определение стало вполне очевидным, когда иностранные послы перенесли свои резиденции из Стамбула в Перу (1630–1646). Если генуэзцы и венецианцы имеют здесь своего официального представителя — подесту, или байли — издавна{305}, то французы и англичане обзавелись им лишь в XVI веке, а голландцы — с начала XVII. Посол, официальный представитель своей страны, в то же время и даже в еще большей степени играет роль представителя торговых компаний. Так, посол Великобритании в действительности назначается Левантийской компанией и от нее же получает жалованье. Посол Франции вознаграждается отчислениями от пошлин на экспорт и импорт, которые взимаются марсельской таможней, так как через Марсель ведется французская торговля с Левантом. Из этого как будто следует тот факт, что послы поставлены на защиту скорее экономических, нежели политических интересов своих стран, но разве те и другие не переплетены теснейшим образом между собой? По той же причине возникают конфликты послов с их же соотечественниками, обосновавшимися в портовых городах Османской империи, так как посол довольно часто злоупотребляет своими финансовыми правами. Во имя интересов торговли он договаривается о займах, которые коммерсантам предстоит погасить посредством взимания определенного процента от стоимости импорта и экспорта: господа де Сези, де ла Ай и Нуантель так и поступали к великому ущербу французских купцов в Стамбуле, которые жаловались на подобный образ действий торговой палаты в Марселе{306}. Поборы, которые должен уплачивать Высокой Порте посол при всяком сколь-либо серьезном инциденте, разверстываются среди его соотечественников в Стамбуле, которые, к слову сказать, очень редко бывают хоть в какой-то мере повинны в произошедшем{307}. Когда посол ради возобновления капитуляций или ради получения какой-либо коммерческой льготы вынужден делать ценный подарок великому визирю и несколько менее ценных ряду османских чиновников, он возлагает все связанные с подношениями расходы опять-таки на купцов своей «нации» в Стамбуле. Только после того как французское правительство взяло на себя все расходы посла и посольства (1691), положение французских коммерсантов в турецкой столице несколько улучшилось.
Хотя представление о том, что посол занимается вымогательством по отношению к своим подопечным, вовсе не лишено основания, нужно все-таки понять и посла, который в отношениях с турецкими властями не раз оказывается, мягко говоря, в деликатном положении. Отнюдь не в его интересах безропотно принимать к уплате те поборы, которые им благоугодно возложить на него. Отсюда — переговоры неофициального свойства, закулисный торг с представителями этих властей, к каждому из которых нужно найти свой подход, и т. д. Далеко не всегда его действия принимаются с должной благодарностью или хотя бы с любезностью, особенно тогда, когда политические отношения между двумя государствами натянуты. К примеру, для того чтобы замять Хиосский инцидент (1681), посол Гийираг должен был поднести ценный дар великому визирю Кара Мустафа-паше и множество подарков непосредственным подчиненным визиря, что обошлось ему в 250 тысяч ливров, даже в 450 тысяч, поскольку первая сумма была взята взаймы, а уплачивать ее приходилось с процентами{308}. В начале Критской войны французский дипломат М. де Варенн был откомандирован посольством для того, чтобы попытаться наладить переговоры между противниками. Распространились слухи, что в целях успеха своей миротворческой миссии он накануне отъезда обзавелся круглой денежной суммой, и турецкие власти, проявив на этот раз вообще-то не свойственное им проворство, решили немедленно проверить дошедшую до них ценную информацию: все ящики в доме де Варенна были вскрыты, и из них была изъята тысяча золотых экю. Великому визирю пришлось проявить всю настойчивость, всю свою железную волю для того, чтобы заставить подчиненных вернуть дипломату похищенное{309}. В 1635 году до Стамбула доносится весть о разгроме турецкого флота, и реакция османских властей оказывается незамедлительной: на иностранных негоциантов налагается штраф в 40 тысяч экю, резиденции послов подвергаются серии обысков — ищут оружие, но вместе с ним уносят все ценные вещи.
Не нужно думать, что присутствие посла влечет за собой для коммерсантов лишь увеличение накладных расходов и прочие неприятности. Еще больших расходов и еще горших бед стоило бы его отсутствие. Прежде всего он — совершенно незаменимый посредник в отношениях его соотечественников с османской администрацией; именно он и никто иной в состоянии добиться самых главных из множества всякого рода «разрешений», необходимых для нормальной коммерческой деятельности, включая разрешение торговым судам плавать в турецких водах, заходить в порты Империи и покидать их. Именно он следит за выполнением капитуляций, именно он прилагает усилия к их улучшению — всякий раз, как подходит срок их возобновления. Он пользуется большим уважением, нежели рядовой консул, и в нормальных условиях (то есть не в периоды кризисов) окружен вниманием и почтением со стороны османов. Наконец, ему предоставлено право личного обращения к властям на самых высоких уровнях, а не только на местном — например к градоначальнику или губернатору провинции. Знаки уважения к нему как к официальному лицу оказываются даже ранее того момента, когда новый посол въезжает в свою столичную резиденцию. Если он путешествует сушей, османское правительство посылает ему навстречу официального представителя-михмандара, который сопровождает его от границы до Стамбула; его путевые расходы, в частности на гостиницы и питание, покрываются османами; ему предоставляются лошади и экипажи для перевозки свиты и багажа. Его вступление в столицу обставляется с великой помпой. Шевалье д’Арвье так описывает въезд нового посла Франции де Нуантеля в Константинополь:
«Кортеж открылся сотней пеших мушкетеров, вооруженных большими мушкетами и кривыми саблями. Во главе их шествовали два трубача француза в ливреях посольства… За ними следовала сотня янычар в парадных колпаках под начальством чаушбаши, одного из своих офицеров, который на колпаке имеет султан, даже три красивых султана, как знак отличия от рядовых. Сотня шау, ехавшая за ними на великолепных лошадях, была вооружена кривыми саблями и булавами; их лошади приковывали к себе взоры как изяществом форм и живостью движений, так и блеском золотого шитья своих чепраков. Затем ехала часть свиты господина де Нуантеля, а с нею, для ее охраны, и восемь янычар. Дворецкий г-на Нуантеля следовал за ними, возглавляя группу из шести камердинеров в камзолах из синего сукна, украшенных серебряными галунами; за этой группой, немного поодаль, ехали на добрых лошадях двенадцать выездных лакеев в ливреях цветов герба их господина с серебряными и золотыми галунами. Потом конюхи турки вели под уздцы двух коней, подаренных каймакамом г-ну де Нуантелю; чепраки лошадей были украшены золотым шитьем и жемчугом, а серебряные стремена — изумрудами и рубинами.
Французские и венецианские переводчики были одеты в атласные камзолы и в мантии ярко-красного цвета, подбитые мехом куницы, и носили очень красивые шапочки. За ними выступали первый конюший каймакама, два офицера сипахи и чаушбаши Великого Господина, рядом с которым ехал воевода Галаты… Четыре богато одетых трубача с серебряными трубами и в расшитых золотом перевязях следовали за ними. А за этими трубачами уже ехали, бок о бок, послы: г-н де ла Ай справа и г-н де Нуантель слева. Под г-ном де Нуантелем был прекрасный конь буланой масти, подаренный ему каймакамом, с чепраком из сукна, вышитого золотом и украшенного жемчугом. Аббат де Нуантель ехал за своим братом в сопровождении свиты из французских дворян — все на великолепных скакунах и роскошно одетые. Далее следовали секретари (посольств) Франции и Венеции, им сопутствовали тридцать дворян, которые сошли с кораблей на сушу только для того, чтобы увеличить собой свиту. Весь коммерческий корпус и вся французская нация верхом на лошадях замыкали шествие, которое длилось полтора часа. Улицы, окна домов, даже крыши были заполнены неисчислимым множеством людей всех религий. Послы прибыли, таким образом, во дворец Франции…»{310}
