Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.
Так, деятель галицко-русского движения второй половины XIX века Б. А. Дедицкий писал, что гоголевские герои были широко известны в галицком народе, а Тарас Бульба «стал у нас тогда известным своего рода типом»[300]. Здесь не должно смущать, что речь идёт о Галиции. В подавляющем большинстве случаев распространение произведений Гоголя и вообще его популяризация велись деятелями галицко-русского (русофильского) движения, считавших галицких и карпатских русинов частью Большого русского народа. Гоголя они печатали в переводе на галицко-русское «язычие» (смесь церковнославянского, русского литературного языков и местного говора), больше похожее на русский язык, чем на современный литературный украинский, и на русском языке[301].
На состоявшемся в 1902 году в Вене всеславянском чествовании Гоголя представитель буковинского студенческого общества А. И. Дошна подчёркивал, что «на русском, общерусском языке зачитывается им (Гоголем. — А. М.) не одна только интеллигенция., но и простой народ». «Оказалось, что наш галицкий крестьянин, — продолжал он, — предпочитает читать его так, как Гоголь сам писал, а не в подлаживающихся к нашему крестьянству исковерканных “украинских” переводах» (которые пытались делать адепты украинского движения). И пояснял это красноречивым примером: изданный львовскими русофилами «Тарас Бульба» разошёлся в количестве четырёх тысяч экземпляров, в том числе по сельским библиотекам[302].
Но отнюдь не только в Галичине книги Гоголя уходили в народ, а его герои, в том числе Тарас Бульба, становились «известными своего рода типами». «Тараса Бульбу» всё больше начинают изучать в российских средних учебных заведениях, городских училищах, сельских и церковных школах, получает повесть (вторая редакция) и допуск Министерства народного просвещения и Училищного совета при Святейшем Синоде для чтения и школьных библиотек. Произведения Гоголя (как и других русских классиков) начинают издаваться всё чаще и всё более крупными тиражами. Скажем, начиная с последней четверти XIX века печатаются специальные издания «Тараса Бульбы» и брошюры «для народа» и публичных чтений. Кроме того, появляются пересказы и лубочные переделки повестей Гоголя (связано это было, с одной стороны, с большой популярностью гоголевских произведений, в том числе на украинскую тематику, а с другой — с неурегулированностью вопроса об издательских правах).
О массовости тиражей свидетельствует следующий факт. В 1902 году общий тираж произведений Гоголя насчитывал более двух миллионов экземпляров, из них половину составляли «Вечера на хуторе» и «Тарас Бульба». Причём издания эти были дешёвыми, специально рассчитанными на читателя из народа[303]. И мечта Н. А. Некрасова о том, чтобы русские люди читали серьёзные книги («Белинского и Гоголя» с базара понесли), действительно становилась явью, по крайней мере в отношении Гоголя. И, конечно, неоценимая роль тут принадлежала не только школе, но и массовым жанрам: публичным чтениям, театральным постановкам, а говоря о более поздних временах — и кинематографу.
В России Тарас Бульба (литературный герой!) ставился в один ряд с Ермаком (реальной исторической фигурой) для иллюстрации могучих проявлений русской жизни и народного начала и постепенно становился одним из олицетворений русского человека вообще. Чем ближе к ХХ веку, чем острее становилась в Малороссии борьба между национальными идентичностями и мировоззрениями (общерусско-малорусской, украинской, польской), чем сильней заявлял о себе национальный вопрос в России вообще, тем всё больше значения начинало придаваться национальному контексту гоголевской повести, тем острее начинали звучать слова Тараса и самого Гоголя о русскости. И тем пристальнее вслушивались в них те, кто понимал всю важность национальной проблемы для единства страны и самого её существования.
И в преддверии всероссийского хаоса, в грозном предчувствии его разрушительных и разъединяющих вихрей, всё яснее начинало видеться то мучительное расщепление русской жизни, что и подготовило этот разрушительный хаос. И призыв к единению, к сожалению, бессильный тогда противостоять разбуженной стихии, облекался, в том числе, и в гоголевские образы из «Тараса Бульбы», которые уже подсознательно ощущались как что-то идущее изнутри, из глубинных тайников русской души. «Мы — русские, а Русь — на гребне волны мировых событий, — писал поэт Андрей Белый (Б. Н. Бугаев) другому поэту, А. А. Блоку. — А там, в великом деле собирания Руси, многие встретятся: инок, солдат, чиновник, революционер, скажут, сняв шапки: “За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете”… И от поля Куликова по всем полям русским прокатится: “За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете”. Аминь»[304].
Но здесь уже открываются выходы на вопросы другие, более широкие — о русском сознании, историософии Руси-России и, конечно же, Малороссии, об исторических судьбах нашего народа. И том самом выборе, который теперь, в начале XXI века, вновь встал перед нами, причём как нельзя более остро. А также о том, какую роль в постижении ответов на эти вопросы играют «Тарас Бульба» и его автор, Николай Васильевич Гоголь.
* * *
Говоря о русском восприятии «Тараса Бульбы», нельзя не привести и ещё один пример. Случай, казалось бы, очень далёкий от гоголевских времён, произошедший спустя сто с небольшим лет после выхода в свет второй редакции его повести-поэмы. В конце января 1945 года, в ходе Висло-Одерской наступательной операции, знаменитый 16-й гвардейский истребительный авиационный полк (в котором «состоялись» такие выдающиеся воздушные бойцы, как Александр Покрышкин и Григорий Речкалов[305]) перебазировался на территорию Германии, в городок Альтдорф. Лётный состав разместили в старом немецком замке неподалеку от аэродрома.
И вот в один из нелётных дней лётчики собрались в библиотеке замка. «Было здесь много разных изданий на различных языках. Увидели мы и наши книги, — вспоминал позднее ветеран полка, лётчик-ас К. В. Сухов, — и, бережно беря их в руки, с тревожным волнением думали о путях, приведших этих пленниц сюда, в мрачный, чужой замок, о судьбах людей, которым они принадлежали, об авторах, составляющих нашу национальную гордость»[306]. И среди этих русских книг их внимание привлекла одна — повесть «Тарас Бульба».
«…Нет уз святее товарищества!»
«Николай Трофимов негромко начинает читать своим боевым друзьям гоголевского «Тараса Бульбу», и мерцающий свет коптилки пламенем загадочного костра играет на задумчивых, немного усталых лицах лётчиков, полукругом сидящих и стоящих возле товарища, примостившегося на вращающемся стульчике у пианино.
— Почитай! Вслух почитай, Николай! Для всех.
И Трофимов стал читать. И потянулись ребята к неровному, трепетному, очень похожему на пламя свечи огоньку».
«…Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей».
О чём задумались в тот момент они, собравшиеся со всех концов этой Русской земли для её защиты? Донской казак Константин Сухов и сибиряк Георгий Голубев, украинец Иван Вахненко и волгарь Владимир Душанин, серпуховчанин Николай Трофимов и белорусс Викентий Карпович, Вячеслав Берёзкин из Подмосковья и родившийся в Новороссии Андрей Труд, ивановец Аркадий Фёдоров и сын донецких степей Иван Руденко, возможно, прямой потомок тех самых запорожцев, и ещё много других? Их судьба, их жизненный путь — это типичный путь их поколения. Крестьянская или рабочая семья (реже — служащие), затем фабрично-заводское училище и работа на заводе, параллельно учёба в аэроклубе, дальше лётное училище, офицерское звание и служба в истребительной авиации. А потом — жестокое небо войны, быстро заставившее не по годам повзрослеть этих двадцатилетних ребят.
«.Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство, вот на чём стоит наше товарищество!»
Что такого вдруг услышали они — плоть от плоти народной — в гоголевской повести? «Пожалуй, вспомнил каждый что-то очень своё, очень близкое, дорогое, родное. А может, встали перед глазами образы друзей, сгоревших в небе фронтовом?.. Верные долгу, свято соблюдая закон боевого братства, живые дерутся теперь и за павших друзей- товарищей своих», — так выразил эти чувства (свои и своих однополчан) Константин Сухов.
Они воевали над теми степями, где мчали своих коней, спеша в Сечь, старый Тарас с сыновьями. Они дрались неподалеку от тех мест, где приняли свой последний бой Бовдюг и Кукубенко, Шило и Остап. И теперь, под чужим хмурым небом, в гулком немецком замке читая русскую книгу о запорожцах, они читали о. самих себе. Это они — те самые запорожцы. Это они подали друг другу руку на братство и встали за поруганную Родину. Это они не отвели взгляд, когда в глаза им заглянула лютая смерть. Это они стали строже и чище душой, пройдя через горе народное. И никому из них даже в голову не могло бы прийти, что, читая про запорожских казаков и Малороссию, они читают про что-то чужое, постороннее. Они читали про своё. Про Россию.
