Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
— С новым годом, с новым счастьем, батюшка Иван Осипович! Не оставьте и нас, нищую братию, своей милостью!
— Хорошо, хорошо! Что же это от всех или от части?
— От части, батюшка, от части.
(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)
Поставив у ворот двух «хожалых», пристав вошел во двор и поднялся по лестнице, сопровождаемый квартальным, двумя «подчасками» из евреев-кантонистов и лакеем Скосырева. Громыхая громадными тяжелыми ботфортами, в шляпе треуголке, надетой «с поля», то есть поперек, как тогда носили, в плаще, закинутом поверх мундира, вошел Лихотин в залу, держась левою рукой за эфес длинной шпаги, а правую засунув за борт мундира. Чуть не до низкого потолка касался головою громадный Лихотин; рябоватое лицо его багрового цвета было чисто выбрито и только на щеках, около ушей, торчали короткие щетинистые бакенбарды рыжего цвета; густые брови были сдвинуты, и из-под них грозно и пытливо смотрели косые глаза, умеющие видеть лучше любых некосых и приводившие в дрожь самых смелых людей.
— Ты купец Иван Анемподистов Латухин? — грозно спросил пристав хриплым басом, хотя знал Латухина хорошо, как своего обывателя, как усердного и хорошего данника.
— Так точно, ваше высокоблагородие, я, — довольно покойно ответил Латухин, совладевши с собою.
— По показанию дворянина, гвардии поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя в доме находится крепостная девка его, Скосырева, Надежда, где она?
— Таковой у меня в доме, ваше высокоблагородие, нет, и не было.
— Лжешь! — крикнул Лихотин. — По глазам вижу, что лжешь. Ведомо ли тебе, что за укрывательство и пристанодержательство беглых подвергаешься ты уголовной ответственности по всей строгости законов и что ответственность сия весьма тяжкая?
— Сие мне, сударь, ведомо.
— Ну, ладно, помни это. Веди по всем горницам, по всем закуткам и уголкам.
— Извольте жаловать за мною, сударь. […]
— Веди в кухню, в подвал, в чуланы и не думай, что Лихотин не найдет. Вы меня, аршинники, знаю я, «Лихом одноглазым» прозвали, так «Лихо» я и есть, ох, «Лихо» для вас большое!..
Все отправились в кухню тем же порядком».
Лихотин самым тщательным образом перерыл весь дом, но беглянки не нашел. Тогда он провел простую, по всей видимости привычную, но эффективную оперативную комбинацию:
«Грозный пристав оглядел всю челядь Латухина и остановил взгляд на молоденькой бабенке-стряпухе, которая особенно тревожно смотрела на него и дрожала всем телом. Эта бабенка показалась опытному в деле розысков приставу наиболее удобною, как более других трусливая и, очевидно, по молодости лет, не привыкшая еще к посещению нежданных гостей.
— У этих мордастых разбойников не скоро правды добьешься, — кивнул пристав головою на «молодцов», на работников и на прочую челядь. — Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вот эта нам скажет правду-матку.
Он указал хожалым на бабенку.
— Взять ее в часть!
Бабенка взвизгнула и бросилась было в сторону, но хожалые схватили ее и мигом скрутили руки назад.
— Батюшка, кормилец, солнце красное, не погуби — завизжала бабенка на весь двор. — Ой, не губи, кормилец, отпусти душеньку на покаяние!
— Вот я тебе покажу «душеньку»! — проговорил пристав. — Как начнут тебя строчить с двух сторон, так скажешь мне все, скажешь, куда хозяева беглую спрятали! Ребята, ведите ее в часть и приготовьте там все, а я сейчас буду.
Бабенка рванулась от хожалых и упала приставу в ноги.
— Ох, помилуй, кормилец, не погуби! Все тебе расскажу, во всем покаюсь! Недавно я у них, семой день только живу, и слышала я от ребят, что скрывается-де у хозяев какая-то девица и будут-де ту девицу ноне искать, а после того и повезли ту девицу куда-то со двора дюжо спешно, в Рогожскую, слышь, куда-то, работник Аким возил ее. Ничевошиньки больше я не знаю, кормилец, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей из тела грешного!..
Лицо пристава просветлело.
— Ага, напал на след! — весело проговорил он и окинул взглядом народ. Побледневшего Акима не трудно было узнать среди прочих молодцов.
— Ты Аким? — грозно спросил у него пристав.
— Так точно.
— Закладай лошадь сию минуту и вези меня в Рогожскую, в тот дом, в который ты девку возил.
— Я, ваше благородие…
— Ну?
— Я ничего не знаю, не ведаю.
Не докончив начатой фразы, качнулся Аким всем корпусом от могучей руки Лихотина в лосиной перчатке с раструбом.
— Лошадь закладай, шельма, а то я тебе все зубы повышибу, шкуру с затылка до пят сдеру!
Аким потупился, утерь окровавленный нос и пошел к конюшне».
Любопытен состоявшийся после этого разговор, раскрывающий суть взаимоотношений между частным приставом и купцами:
«Бледный, как полотно, стоял Иван Анемподистович, и курчавая голова его клонилась на грудь все более и более.
— Что, брат, попался? — обратился к нему Лихотин, приказав хожалым отпустить бабенку. — Теперь уж не вывернешься, строго взыщется за укрывательство беглой, того гляди, что всем достоянием поплатишься.
— Ваше высокоблагородие, не погубите, будьте отцом родным, заставьте вечно Бога молить! — дрогнувшим голосом проговорил Латухин.
— Поздно, брат, теперь!
Пристав отвел Латухина в сторону.
— Что ж, любовишка, что ли, у вас с девицей-то? Сердце тронуло, знать?
— Пуще жизни своей люблю я ее, ваше высокоблагородие! Хотел жениться, тысячу двести рублей господину помещику предлагал, да вышел каприз, и все дело разладилось. Помогите, ваше высокоблагородие, а я ваш слуга по гроб жизни моей!
— Говорю — поздно! Помещик то вон, пишут мне, у господина генерал-губернатора свой человек, знатный барин, богач. Вот вы всегда так, аршинники: напроказят, насамовольничают, а потом уж к Аристарху Венедиктовичу: спаси, батюшка, помоги! Что бы тебе сперва ко мне обратиться? Лихотин взял бы с тебя, хорошо взял бы, ну, да и дело сделал бы, а теперь что ж я могу? Теперь твою невесту вспрыснут как следует, косу ей обстригут и в деревню, свиней пасти».
Совсем иначе повел себя частный пристав в доме московского аристократа. С ним Лихотин как минимум состоял в одном чине, а то и был старше, но отставной поручик гвардии принимал его как стоящего ниже на ступенях социальной лестницы. Одной мелкою деталью характеризует писатель типичное явление — пренебрежительное отношение в дворянском обществе к офицерам полиции:
«Желая показать свою исполнительность и подслужиться у «нужного человека», Лихотин сам повез Машу. Следом за ними поехал и Иван Анемподистович, решив во что бы то ни стало увидать барина.
Было часов девять вечера, когда лихой пристав подкатил на паре с отлетом к подъезду Скосыревскаго.
— Доложи барину, — сказал он встретившему его лакею, — что пристав Пятницкой части Аристарх Венедиктович Лихотин привез сегодня найденную им беглую девку Надежду Грядину.
Лакей доложил и, вернувшись, попросил пристава в кабинет. Расчесав бакенбарды, взбив хохол и молодцевато выпятив грудь, пошел Лихотин за лакеем, приказав Маше ждать в лакейской.
Павел Борисович, весь погруженный в думы об отчаянном поручении своем, которое исполнял Черемисов, и с минуты на минуту ожидающий вестника, сидел в кабинете, выкуривая трубку за трубкой и выпивая стакан за стаканом крепчайшего пунша. При виде пристава он не встал с кресла и лишь слегка наклонил голову. Принимая в этом самом кабинете представителей высшей московской аристократии, Павел Борисович не считал нужным чиниться с приставом.
— Что это здесь так скверно пахнет? Не покойник ли у вас?
— Никак нет-с, это от хозяйственного сарая дурной дух. Купец Розанчиков несвежую продукцию доставляет.
— Пустое! Клевета! Он мне доставляет, теще моей, сестре, дочери и всем родным, и всегда без счета и без духа.
(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)
— Пристав Лихотин, — отрекомендовался тот, шаркнув ботфортами и сгибая послушную спину. — Получив сообщение от местного пристава о побеге вашей крепостной девки, коя должна была находиться во вверенной мне части, в доме купца Латухина, в ту же минуту сделал обыск у указанного Латухина и, невзирая на его, Латухина, запирательство и на то, что означенная девка была уже препровождена в укромное место, нашел ее и привез к вам.
— Очень вам благодарен, господин пристав, — склоняя опять голову, проговорил Павел Борисович. — Садитесь, пожалуйста. Человек, трубку господину офицеру! Я сообщу о вашей примерной распорядительности вашему начальству, которое, надеюсь, даст моим словам значение, и вы без награды не останетесь.
Лихотин поклонился.
— Не прикажете ли стакан пуншу? — спросил Павел Борисович.
