Яков Бромберг - Евреи и Евразия
С другой стороны, в «оппозиционной», кадетско-эрдековской части эмиграции удержались в первобытной чистоте политические нравы и навыки доброго старого времени, когда бесправное положение евреев и их полная непричастность к активному использованию каких бы то ни было частиц политической власти позволяли оппозиции при всякой дискуссии по еврейскому вопросу без дальнейших околичностей или опасений становиться на сторону явно и невинно преследуемых. В этой среде традиции старого фрондирующего юдофильства, в котором часто проявлялось не столько искреннее сочувствие жертвам несправедливого угнетения, сколько готовность и умение использовать существующее положение для своих собственных узкополитических целей, диктуют отрицательное отношение ко всякой попытке сделать русско-еврейский вопрос предметом широкого принципиального обсуждения. Тем менее можно было бы ожидать, что инициатива в этом деле будет внушена со стороны многочисленных и влиятельных слоев зарубежной части еврейской интеллигенции, в которой, не исключая даже значительной части ее социалистических элементов, эрдековские идеалы и прогнозы будущего пользуются большой популярностью. В этой среде сказывается не только обычно присущая нам, евреям-интеллигентам, болезненная щепетильность по отношению ко всякой попытке сделать предметом разбирательства наши действия и склонности, но и истинно мещанская боязнь перед широкой и принципиальной постановкой и трактовкой важных вопросов жизни с действительно новых и плодотворных точек зрения. К этому истинно буржуазному, в худшем смысле этого и вообще столь малопочтенного слова, противлению социалистическо-радикального духа всякой истинной новизне нам придется еще возвращаться в дальнейшем.
Еще менее приходится ожидать чего-либо нового и оригинального в интересующем нас направлении со стороны радикально-социалистических течений в эмиграции или со стороны той части внутрироссийской интеллигенции, которая связана с нынешними коммунистическими держателями и монополистами власти. Несмотря на внешнее разрешение еврейского вопроса в Советской России, входящее в область действия простой и механической отмены и уничтожения всяких национальных и паспортно-вероисповедных ограничений (отмена эта, впрочем, восходит к Временному правительству), по существу, вопрос этот, во всей сложности вытекающих из него государственно-правовых и житейски-бытовых следствий, остается неразрешенным и там, о чем свидетельствует разрастающийся, по единогласному свидетельству наблюдателей, антисемитизм. Разрешение вопроса, в истинных и последних основаниях своих религиозного и эсхатологического, исходящее от власти безбожной и материалистической, для которой вероисповедные и национальные различия между людьми представляются только терпимым до времени злом, во всяком случае, чем-то досадным и отживающим или даже отжившим, не может являться хоть сколько-нибудь удовлетворительным для всякого, кто, как мы, видит в наличности религиозного и национального сознания народов некое положительное и непреходящее благо, а историческое шествие и преемство народов и культурных миров осмысливает в категориях таинственных осуществлений внемировых и предвечных предопределений.
II
По всем этим причинам нам представляется особенно важным и многозначительным то обстоятельство, что именно на страницах периодического органа, идейно и персонально стоявшего близко к евразийству, была произведена первая в эмиграции попытка осветить всю глубину современной проблемы русско-еврейских отношений с некоторой высокой и истинно философской точки зрения, принадлежащая перу писателя, немало внесшего в развитие евразийства. Мы разумеем здесь высокоинтересную, исполненную искренним стремлением проникнуть в трагическую мистику еврейской судьбы в этом мире статью проф. Льва Платоновича Карсавина в 3-й книге парижского журнала «Версты» (1928).
В своей ответной статье, помещенной на страницах того же тома, А.З. Штейнберг, выступая в качестве представителя еврейской точки зрения, правильно охарактеризовал статью Л.П. Карсавина как первый шаг по извилистому и многотрудному пути. Этот путь должен, конечно, быть символически понят как пролегающий по широким, мертвым пустырям взаимного непонимания и нетерпимости, и подвиг примирения и сближения, к которому зовут оба автора, должен представляться как встречное прохождение и сокращение этого пути, предпринятое с обоих его концов и осуществляемое усилиями и творчески-примирительным духом обеих сторон. И мы должны начать здесь с заявления, что, по нашему искреннему убеждению, соответствующий карсавинскому шаг с еврейской стороны еще не сделан и что ответ А.З. Штейнберга ни с какой стороны не являет примера преодоления одной из самых неприятных черт нравственного лика еврейского интеллигента наших дней — полного отсутствия ценения и вкуса к самокритике в соединении с болезненно-надменной щепетильностью и подозрительностью по отношению к иноверцу.
Статьи Л.П. Карсавина и А.З. Штейнберга послужили непосредственным поводом и толчком к написанию нижеследующих страниц, в которых автор намерен произвести обзор политических и культурных идеалов, господствующих в среде современной еврейской интеллигенции. Под этим названием здесь разумеется тот умственно и материально господствующий слой еврейского народа, для которого наиболее яркой и характерной чертой культурного и житейски-бытового облика является наибольшее по отношению к основной массе народа количество и наибольшая тесность политических и бытовых соприкосновений с окружающей не-еврейской стихией, вследствие чего мы будем по отношению к ней употреблять в дальнейшем прекрасный, меткий термин Л.П. Карсавина — «периферия», «периферийная интеллигенция». Далее, мы намерены показать несоответствие этих идеалов с религиозным духом, истинными чаяниями и насущными нуждами основного культурно-исторического массива еврейского народа и наметить возможность выхода из получающейся отсюда трагической коллизии путями и средствами, указуемыми той критикой современных рационалистическо-утопических начал, и выдвижением религиозно-мистических, мессианских и провиденциальных точек зрения на судьбы народов и культурных миров, которые составляют ценную заслугу современного евразийства.
Евразийство утверждает себя как широкое историко-культурное, религиозно-философское и общественно-политическое течение, ставящее себе целью осмыслить великую культурную и историческую катастрофу, свидетелями и участниками которой суждено было сделаться нашему поколению, не в терминах и категориях обветшавших и исчерпавших себя рационалистических и позитивистских учений, а в свете чаемого осуществления великих мессианских упований, связываемых с особенностью и внутренне символической значительностью исторических путей России и ее пародов как особого географического и культурного мира. Оно ставит себе конкретное задание облечь осуществление дальнейших исторических судеб России-Евразии, основоположных и первозначительных для будущей исторической и религиозной жизни человечества, в формы многосторонней и самобытной культуры. К строительству этой культуры, уже ныне утверждающей и раскрывающей себя в мировых и сверхнациональных формах, имеют быть привлечены, под политическим и идеологическим водительством русского народа, все частичные национальные и религиозные культуры России-Евразии в лице ее народов, объединяемых впервые выдвинутым и по достоинству оцененным именно евразийцами характерным признаком «бытового исповедничества», являемого в реальной проникнутости жизненнопрактического обихода этих народов религиозно-этическими и хилиастическими началами. Здесь заключено основное и глубинное характерологическое отличие евразийского мира от мира культуры фаустовской, в шпенглерианском смысле этого слова, т. е. западной, европейской, главным образом романо-германской. Последняя в наше время переживает глубокий и всесторонний упадок и кризис, важнейшим спутником и признаком которого является именно атрофия религиозного и нравственного начала во взаимоотношениях людей и народов, с неумолимой последовательностью ведущая к измельчанию и крушению нравственно-правовых устоев и культурно-политических форм Запада. В наше время Запад чуть ли не во всех важнейших областях деятельности и мышления являет подлинное facies Hippocratica саморасшатывающейся и самовзрывающейся культуры, у которой уже явно не хватает того былого героически-деятельного самоутверждения и той творческой потентности, на которых в течение стольких веков основывались главным образом ее мощные притязания на непреходящую и всесветную значимость.
Для современного мыслящего русского человека не может не быть предметом пристального внимания и жгучего, хотя бы и недоброжелательного интереса проблема судьбы русского еврейства во всей неизбывности ее имманентной трагики, еще до великой общероссийской катастрофы внешне проявившейся как в забитом, бесправном существовании миллионных масс народа, так и в поголовном, надрывном увлечении русско-еврейской интеллигенции утопическими и максималистическими формами социализма и политического демократизма в их самом вульгарном, материалистическом понимании. Главная же и непосредственнее всего его затрагивающая острота проблемы состоит в неоспоримом факте тупого и истерического фанатизма, с которым бросилась еврейская интеллигенция и полуинтеллигенция на помощь тем духовно созвучным общерусским элементам, которые с усердием и выдержкой поистине сатанинской раскачивали двухголовый таран гражданской войны, раздували ее всеиспепеляющее пламя, взрывали и уничтожали политическую и военную мощь государства, дробили на части его территориальную плоть.
