Дина Бромберг - Дикие лебеди
Обзор книги Дина Бромберг - Дикие лебеди
Дина Бромберг (Келли)
Дикие лебеди
— Лизонька, ты за старшую остаешься, ладно? Я кивнула. Мать сидела в коридоре, уже собранная, ждала «скорую» — ехать рожать. Она была немного бледнее обычного, но я не беспокоилась — нас у мамы уже четверо, сейчас пятого родим, совсем весело будет. Дело житейское.
— Лиза, ты там бульончик вчерашний возьми, борщик свари или лапшичку, в пакете еще была.
— Не волнуйся, мам. Я лапшу лучше сама порублю.
— Поруби, умница моя, — мама погладила меня по щеке.
— Дверь открой, звонят уже. Быстро приехали.
— Вы ее в какой роддом повезете? — спросила я молодую черноглазую докторшу.
— В одиннадцатую, — устало ответила та. Странно, раньше, помню, всегда в четвертый возили, а теперь в эту больницу новую.
— А четвертый роддом?.. — я бежала за носилками, на ходу вываливаясь из тапочек.
— На ремонте.
— А когда приехать можно?
— Звоните в течение дня, — крикнула врач снизу. Хлопнула входная дверь Все. Теперь только ждать. В школу не пойду — кстати, надо позвонить, сказать Нине Константиновне. Лапши наделать. Суп сварить. Братишек из детсада забрать, но это уже вечером. Дел было много, и я как-то и не очень-то успевала в роддом позвонить. Опомнилась только, когда отец пришел с работы обедать и спросил:
— В каком она?
— В одиннадцатой, — я налила в тарелку золотистого бульона с лапшой, кинула туда горсть соленого укропа и поставила перед отцом.
— А чего не в тот, не в старый?
— Говорят, на ремонте?
— Ты не узнавала еще? — отец хлебнул бульона и смачно откусил черного хлеба.
— Нет пока.
— Чего-то волнуюсь я, Лиз. Давай позвоним, а? — просительно сказал отец и положил ложку на стол.
— Давай, — я вдруг сама заволновалась и пошла в коридор к телефону. Набрала 09, долго ждала, потом так же долго ждала, пока ответит больница, потом ждала, пока медсестра на том конце просмотрит список и переспросила:
— Как не родила? Что?
— Что она, что там? — отец жарко дышал мне в ухо, едва не вырывал трубку из рук.
— Погоди, не мешай. Скажите, что с ней? Спасибо, — трясущимися руками я повесила трубку.
— Ну что, что, что? — отец тревожно суетился, я одернула его:
— Да прекрати ты, честное слово! Ты не понимаешь, что ли! Роды — дело такое. Непростое. Бывает всякое.
— Вот именно! — выкрикнул отец, трясясь всем лицом. Это было очень странно — у него тряслось только лицо, как будто он собирался заплакать.
— Папа, да что ты в самом деле! Иди спокойно на работу. Вот увидишь, она нам скоро сама позвонит. А если и осложнения — на то и врачи, и больница. Все сделают, чтобы ничего плохого не случилось! Иди, иди, суп доешь! — я подталкивала его к столу, как маленького, одновременно стараясь отделаться от ощущения валящейся невесть откуда беды.
Отец ушел. Я еще часа полтора потратила на уборку, дождалась, пока вернется из школы Макс, оделась и побежала за ребятишками в сад.
В саду меня встретил двухголосый рев. Ревел мой Вадька и его приятель Павлик Годнев.
— Эй, вы чего? Вадь, нам с тобой еще Юльку забирать, ты мне тут сырость не разводи, — я говорила строго и спокойно, зная, что именно так легче уговорить моего брата не плакать.
— Я с этим Павлухой не дружу больше! — вопил Вадик, пытаясь замахнуться на Павлика. Павлик испуганно забивался в угол и тоже в ответ вопил как ненормальный.
— Павлик, Вадик, а ну-ка быстро замолчите, — это выглянула на рев Наталья Михайловна, воспитательница старшей группы. — Здравствуй, Лиза. Чего ревут-то?
— Да мы сейчас на улицу выйдем, он и успокоится, — ответила я, ловко завязывая шарф на шее брата.
Наталья Михайловна улыбнулась и поманила Павлика. Павлика всегда забирали поздно, мать его работала за двоих уборщицей у каких-то «новых русских».
На улице Вадик мгновенно пришел в себя.
— Мы за Юликом сейчас?
— За Юликом.
— А обедать будем, когда домой придем?
— Ты голодный?
— Я ужасно сильно голодный.
— Надо говорить: я очень голодный.
— Очень голодный, — повторил Вадик.
— Лапшу будешь?
— Самодельную?
— Самодельную-самоедельную.
— Самоедельная — это что?
— Это когда сама в рот лезет и просит, чтобы ее съели.
Вадик засмеялся и впереди меня вбежал на крыльцо младшей детсадовской группы. Ну, с Юлькой у меня приключений никогда не бывает. Юлька у нас парень рассудительный, почти что взрослый. Болтает в свои четыре с половиной почти как большой, лучше некоторых школьников. И нюни по пустякам, как Вадька, не распускает.
— Очень долго вы шли, — громко сказал он. — Я уже два часа тут сижу!
— Как дела, Юлище? Как нос?
— Лиза, я сморкался-сморкался, изо всех сил, честное слово, только мне платка не хватило, — Юлька смачно втянул выкатившуюся из носа желтую соплю и закашлялся.
— Ты не простыл? — я пощупала Юлькин лоб.
— Не-а.
— Ну, ты готов? Тогда пошли.
— Пошли.
Спасибо, сегодня Макс был в нормальном настроении. Если бы он вздумал мне грубить, как вчера, я бы его убила, наверное. Но, видно, и до него что-то иногда доходит. Я покормила детей ужином, потом включила им мультики, потом мы пошли спать, а Макс со стоном поплелся доделывать уроки. Вадик и Юлька разделись, улеглись, я собралась уже тушить свет, и тут Юлька сказал:
— Лиза, а нам сегодня Марина Карловна такую сказку читала. Про мальчиков, которые превратились в лебедей. И про принцессу. Ее тоже Лиза звали.
— Не Лиза, а Элиза. «Дикие лебеди» называется.
— Ну, Элиза. А у нас есть такая сказка?
— Есть.
— Нам до конца не дочитали.
— Ты хочешь, чтобы я вам почитала? — догадалась я.
— Ага, — Юлька сладко зажмурился. — С того места, как Элиза умываться пошла.
Я в который раз изумилась его памяти. Если бы страницу помнил, наверное, сразу бы мне ее номер назвал. На третьей странице оба уже сопели в две дырочки. Я осторожно заглянула в комнату к Максу — Макс спал прямо за столом, уронив голову на учебник математики. Я тихонько толкнула его, он сразу встряхнул головой и покивал — мол, иду спать, иду уже. Математику он, конечно, не сделал. Ну и ладно. Большой уже, пусть сам разбирается. В доме была полная тишина. Все дела сделаны, дети спят. Теперь у меня не было никаких предлогов откладывать новый звонок в роддом. Но ноги просто не шли. Я еле пересилила себя, но все же села к телефону, сняла трубку, расправила бумажку с номером и решительно набрала шесть цифр. Трубку на том конце сняли сразу.
— Добрый вечер. Это родильное отделение?
— Да, что вы хотели? — устало ответила медсестра.
— Скажите, как состояние Казанцевой?
— Казанцева? Когда к нам поступила?
— Сегодня утром.
— Так, в списках родивших нет. Может быть, она в родовой. Подождите, я схожу, узнаю. Я пять минут ждала с трубкой в руке, уговаривая себя: идиотка, как только тебе в голову приходят такие мысли, как ты можешь думать, что с твоей матерью случилось что-то плохое.
— Девушка, вы меня слушаете? — раздался голос с того конца.
— Да.
— Она в реанимации.
— Как в реанимации? — растерянно переспросила я.
— В реанимации. Больше ничего вам сказать не могу. Можете подъехать завтра в два, поговорить с лечащим врачом, он вам все скажет.
Отцу я соврала. Сказала, что очень устала и в роддом не звонила. Он сказал, что сам к ней съездит и прямо на месте все узнает. Я полтора часа ждала его, все принималась за дела, потом бросала — руки не лежали. И вдруг как что-то толкнули — вроде поскреблись в дверь. Я бросилась открывать — отец сидел под самой дверью на коврике и мял лицо руками и шапкой. Это было страшнее слез. Я все еще отказывалась верить, но тут он словно споткнулся об меня глазами и сказал:
— Лизонька… нету мамы.
Я все равно до конца так и не поверила. До самых похорон. Господи, как же это все ужасно — эти люди вокруг, которые говорят разные глупости, и дети, которые понимают, но не все, а только кое-что, беспрестанно чего-то просят, а мне так хочется подойти к маме, обнять ее, прижать к себе — и приходит уверенность, что если сделать это, то жизнь вернется в это странное желто-бледное тело, и руки оживут, и губы раздвинутся в улыбке. Почему-то хочется скорее все закончить, торопишься куда-то, а потом все уходят, и ты остаешься один на один с ЭТИМ. С братишками, которых невозможно отучить спрашивать: как могло такое случиться с их мамой и почему новый братишка так и не родился, не захотел открывать глазки. С молчанием Макса, за которого я боюсь — вдруг свихнется парень. Детская психика, говорят, неустойчива. А я сама? Можно подумать, я взрослая. Где эта грань, между взрослым и ребенком? Почему одни до старости большие дети, а другие с рождения мыслят так, словно уже не одну сотню лет на этой земле отмотали?
