Журнал - Критическая Масса, 2006, № 1
И что же получается? Фадеев, номенклатурный советский писатель, — гуманист, а либерал Гиршович кто? Антигуманист? И Джоан Харрис? Но ведь они всего лишь пытаются отстаивать право маленького человека… Право на что? На выживание? На защиту именно своих, а не чужих детей? На то, чтобы носить шелковые трусики и пить кофе с пенкой? На презрение к героям?.. Фокус в том, что не складывается история защиты прав маленького человека. Не складывается, потому что дискурс сопротивляется. Почему-то не складывается такой дискурс, в рамках которого возникала бы жалость к предателю, готовому кого угодно продать за консервы, трусики и помаду. Но представьте себе, маленький человек хочет не только кушать и носить шелковые трусики, он еще и хочет любить. И как это у него получается?
Ромео и Джульетта, или Сказка о добром немце
Иногда точное определение ситуации можно отыскать там, где и не ждешь. Вот и журналистка Ольга Маршева хвалит в журнале «Ваш досуг» фильм «Полумгла» за любовь русских баб к пленным немцам и за то, «что даже на войне понятия „враг“ и „друг“ весьма условны…» 11
Но если понятия «враг» и «друг» условны и царит эта самая полумгла, то должно же все-таки иметься в наличии нечто ясное, четкое, нечто такое, где полумгла не царит, где сразу ясно, кто враг этот самый, а кто — друг? За что же уцепиться в мире кривящихся мифов? Что послужит более или менее надежной опорой? Может быть, эта, как ее, — любовь?
Любви как раз хватает и в романе Харрис, и в текстах Гиршовича и Хазанова. Что ж, начнем снова с дамы. Семейство мамаши Мирабель всеми своими душами привязалось к симпатичному немцу Томасу Лейбницу. «Томас был такой же, как мы. Он нашел к нам подход, как никто другой» 12 , — констатирует Фрамбуаз. Томас нашел подход и к ее суровой матери. Еще бы, ведь в нем «столько ласки»! И ведь это не он изнасиловал любимую дочь мамаши Мирабель, красотку Ренклод-Ренетт; не он, а всего лишь его однополчане.
Однако милый Томас исподволь развращает Кассиса, Ренетт и Фрамбуаз. Почему бы не украсть у зеленщика апельсин, ведь у него их много! Почему бы не донести на знакомых взрослых, пусть не корчат из себя «правильных»! Но подростки не так уж наивны. Они пытаются для себя оправдать Томаса. Нет, нет, он никого не отправляет в концлагерь, он всего лишь припирает людей к стенке и принуждает откупаться, это ведь даже и справедливо, чтобы одни люди делились с другими! Но странные законы дискурса выводят текст Джоан Харрис на мысль о том, что милый Томас все-таки мразь! Он как та огромная щука, которую пытается поймать Фрамбуаз:
«— Это наша река, — упрямо сказала я. — Ей не место в нашей реке» 13.
Потом в «нашей реке» утонет Томас. Оккупанта отвергнет как бы сама природа оккупированной страны. Томаса убьют не люди, а река!..
Любовные истории, рассказанные Гиршовичем и Хазановым, более традиционны, но и, в сущности, более интересны. В сущности, это даже и не две, это одна история, история о том, как девушка полюбила врага! Ага, «Ромео и Джульетта»! Интерпретируя и варьируя этот сюжет, забывают, как правило, об одной важной особенности пьесы Шекспира: суть ведь не в том, что Ромео и Джульетта — дети враждующих семейств; суть в том, что вражда этих семейств давно уже изжила себя, сделалась бессмысленной и даже комичной. Когда господин Капулетти кричит: «Подайте мне мой длинный меч!» — зрители в театре «Глобус» смеются, потому что длинный меч — оружие старомодное и смешное. И тогда возникает вопрос: изжил ли себя конфликт фашизма и традиционного гуманизма? А вдруг конфликт не изжит? Вдруг все-таки не стоит рисовать столь положительными красками союз оккупанта и местной красавицы? Подобный союз давно уже нашел свое определение в традиционном дискурсе. Это определение ярко выражено в стихотворении молодой киевлянки Людмилы Титовой, написанном в 1942 году. Титова говорит о «бойких блудницах», которые «ловят чужеземных офицеров»; «блудницам» противопоставлена порядочная девушка, она проходит мимо всего этого, «выпрямившись строго» 14.
Стало быть, все просто? Нет, не так уж просто! Дело в том, пожалуй, что сегодня, в начале XXI века, на этот сюжет — «любовь» — уже ничего не нагрузишь. Собственно, не все ли равно, кто трахнул Паню Лиходееву, — одноклассник Ваня или симпатичный оккупант Ансельм? Да умный автор Леонид Гиршович и сам понимает, что это чепуха, мелочи жизни! Но почему же это сделалось чепухой? Ведь когда-то это было так важно! Когда-то дефлорация Веры Марком Волоховым в роковом овраге Гончарова являлась событием почти космического масштаба. Но все эти штуки давным-давно моль поела. Эта самая «любовь» символизировала нечто важное, пока в культуре сохранялись: возвышенная мистика девственности, трагическая мистика дефлорации, смягчение или полное отсутствие в любовных отношениях сексуальной компоненты. Можно жалеть об этом, можно не жалеть, но факт остается фактом: этого в мировой культуре уже нет! Как же быть?.. Оговоримся, впрочем, что речь идет именно о гетеросексуальном эротизме; гомоэрос все еще остается в своем роде непаханым полем символики… Но Гиршович и Хазанов все еще смутно помнят о мистическом культе девственности. Однако Гиршович даже и не очень хочет следовать старинному дискурсу. Его Паня Лиходеева — отнюдь не олицетворение чистоты и прелести, но условное изображение идеала женщины, каким его представляет себе фаллоцентрик: Паня и ее мать Валентина красивы, но принципиально лишены каких-либо интересов, кроме секса!
Партнер Пани, немец Ансельм, конечно же, глубоко положительный (опять же — в понимании автора!) персонаж: во-первых, сын не кого-нибудь, а самой Елены Тальберг; во-вторых, ненавидит колхозы, «все эти „Парижские коммуны“»! Но автор вовсе не скрывает от нас, читателей, что все это — кукольная комедия. Паня и ее партнер на все лады склоняют: «люблю», «любимый», «любимая», но автору уже и самому смешно. Долженствующий быть сакральным момент дефлорации Пани предстает в откровенно фарсовом виде. «Дева-кузнечик» возлежит на продавленном диване. Она уже лишилась «очарования тайны, но не очарования девства. Отсутствие первого теперь можно компенсировать лишь потерей второго» 15 . И, конечно же, комедии должны иметь хороший конец. В Сочельник Паня добирается до Германии и предстает перед Ансельмом «с младенцем на руках». Автор призывает читателя умолкнуть.
Но нам-то умолкать не следует. Мы как раз начинаем говорить о повести Б. Хазанова «Ксения». В отличие от коллеги Гиршовича и коллеги Харрис, Хазанов говорит очень серьезно; он говорит так, как будто и не подозревает о возможной смерти той самой реалистической литературы. Но если Хазанов так не полагает и так пишет, стало быть, серьезная реалистическая литература жива! Хазанов не иронизирует, не ерничает. Герой Хазанова рассуждает серьезно, демонстрируя свою совесть оккупанта. Он как будто заклинает сам причитаниями о том, что немецкий солдат «не воюет с мирным населением», немецкий солдат защищает женщин и детей от зверств… партизан! Но тут же он вынужден признать, что тот же самый немецкий солдат сжигает дома этого самого мирного населения, которое все-таки полагает «неполноценной расой»!
Ого, какая совесть у оккупанта, ну прямо как у Незнайки в повести Н. Носова «Незнайка в Солнечном городе»! А что же автор? Он тоже полагает, в рамках искривленного мифа, что оккупанты защищают мирное население посредством истребления тех, кто этим оккупантам сопротивляется? Нет, погодите! Автор еще преподнесет нам сюрпризы!
Итак, немецкий офицер сидит за столом в русском доме. И тут появляется прелестная женственная Ксения с сияющими глазами. Она — та самая старинная мистическая девственница, живое олицетворение чистоты. Герой испытывает к этому символическому существу ту самую, символическую высокую любовь. И дефлорация Ксении — мистический акт, будущий любовник испытывает «;робость и благоговение»; он вспоминает о том, что «девственницу охраняет ангел» 16.
И вдруг возникает странное чувство. Да это дежа вю какое-то! Где-то мы уже это видели, то есть читали!..
Пьяный ефрейтор уверяет Люсю Осьмухину, что немецкие солдаты — те самые «рыцари», исполненные благородства. И после этих примечательных слов Люся из уже упомянутого романа «Молодая гвардия» едва спаслась от насилия. Героя Хазанова любят и без насилия, чисто и искренно. И все же он мечтает обнять какую-нибудь русскую степную красавицу, ведь женщины принадлежат победителям!..
Лена, юношеская любовь Олега Кошевого, тоже не какая-нибудь «блудница», баба-халда, а милое прелестное существо, очаровательная юная девственница. И где-то там, в комнате, играет на пианино офицер, тоже, должно быть, совестливый интеллектуал. А в это самое время денщик снабжает мать Лены консервами. Этого денщика, ординарца, «глуповатого, но честного парня», мы найдем и в повести Хазанова, он будет помогать по хозяйству матери Ксении. Не хватает только Олега Кошевого, того, который «сказал внятно и раздельно, так, что каждое его слово точно по лицу ее било:
