Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Один из примеров осмысления куклы как принадлежности девушки-невесты можно найти в севернорусской сказке «Сестра-убийца» с мотивом инцеста [Ончуков 1998, с. 185; о функции куклы как волшебного предмета-помощника см.: Пропп 1986, с. 199–201]. В наиболее полном варианте этой сказки («Аннушка») мать говорит перед смертью дочери Аннушке: «У меня в сундуке есть цетыре куколки, как чё надо – они тебе помогут». Брат Аннушки по наказу матери ищет себе жену «как наша Аннушка»: «Парень стал себе жону искать. Некак не находит. А сестра, ей нать все с куколками. Вот брат говорит: „Некак жоны не найду. Пойдем, Аннушка, со мной на кровать спать!“». Сестра печет житники и под предлогом, что ей надо вынести их в клеть, «побежала да куколок во все углы поставила. Да и: „Чё мне делать, куколки, брат на кровать спать велит?“ Все тут куколки: „Хи-хи! Худо ли, хорошо ли брату с сестрой спать?“ А одна: „Худо, худо! Заседь до колена!“» В конце концов Аннушка «просела срозь землю» и нашла там в Егибовой избушке девушку «целиком как она. И не познать. Та девушка на целовецью кость целовецьи волосья вьет: „Ты чего сюда зашла, девушка? Налетит Егибова, тебя съест, мне велит твои волосья на твою кость навивать“». С помощью девушки-двойника (о связи двойничества с куклой см. раздел «Кукла с точки зрения социальной антропологии и психологии»). Аннушка спасается от Егибовой и возвращается к брату, который женится на спасительнице [Карнаухова 1934, с. 151–153].
У русских девушки-невесты свои игровые куколки нередко передавали младшим родным или двоюродным сестрам: «С собой-то не брали. Отдавали – там ещё у меня, быть может, сестра есть…» [ЛА СИС, с. Палатово Ин зенского р-на Ульяновской обл.]. «А эту ж отдала я двоюродным сёс трам всё! Всё отдала – и другую куклу сшила им. Эт уж они там бегали [играли], как хотели…» [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.].
Пожалуй, наиболее репрезентативным символом «девичьей красоты» или «девичьей чести» в традиционном свадебном обряде, при оформлении которого часто использовались куклы, являлось свадебное деревце [см., например: Бернштам 1982, с. 56–58; Шаповалова 1984, с. 183–184; Денисова 1995, с. 57–95]. Этот обрядовый предмет фигурировал в самых ярких эпизодах традиционной свадьбы: прощание невесты с родным домом, близкими родственниками и подругами, выкуп невесты, одаривание и угощение родственников, их выпроваживание и, наконец, оповещение о «честности» невесты.
Значимость свадебного деревца определяет и поразительное разнообразие его форм: от разных пород деревьев и видов растений (елочка, березка, сосенка, калинка, репей и т. д.), иногда представленных в обряде только названиями или символическими изображениями, до их аналогов: обвитых цветной бумагой или лоскутками палочек («цветов», «птичек»), банного веника, метлы, шеста («бадик», «бадчик»), «шишек» и проч. [подробнее см.: Морозов 2005; СД 1999, с. 83–84]. Наиболее распространенная локализация свадебного деревца – на свадебном столе, как правило, напротив молодых, нередко на свадебном каравае или пироге. В ряде регионов аналогом свадебного деревца служили метла или банный веник, игравший важную роль в ключевом обряде «баня невесты». «Веник наряжали! Всё вешали на веник: тряпок, игрушек, всёго навешивали. Были и куклы – из тряпык сшиты, бывало, ведь не на что купить-то было. Из тряпок шили и вешали всё. Да…» [ЛА МИА, с. Ждамерово Сурского р-на Ульяновской обл.].
О том, что данная символика универсальна, свидетельствуют описания аналогичных обычаев у других народов Европы [Брак 1988, с. 17–19, поляки]. Например, в центральных районах Бадена (Германия) подруги невесты приносили в свадебный вечер «майю» (майское деревце), которое обвешивали детскими чепчиками, чулочками, рубашечками и платьицами [Брак 1989, с. 27].
Кукла в качестве важного атрибута свадебного деревца чаще всего фигурировала в таком ключевом эпизоде свадьбы, как «выкуп невесты» или «выкуп девьей красоты» у девушек-подруг. Она обычно украшала верхушку «елочки», которую приносили подруги невесты. «Вот мы наряжаем „куст“ и идём па селу с „кустом“. Вон ёлку срубим, да лентов навяжем. Куклу делали – „невесту“. Кто купит, а то сошьёшь. Раньше шили. Золы вот накладёшь в голову-ту. Подведут глазки, носик сделают. Да. Вот платьице сошьют. Тогда шить-то не из чего было! На самую коковку-ту [=на кончик] сосны-ти поставят. Да. Вот и идёшь с ней. К жениху-ту придут, её розвяжут, „невесту“ возьмут и отдадут племяннице, внучке ли – там кому. Ребятишкам отдадут…» [ЛА СИС, с. Кадышево, Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.]. Кукла нередко упоминается и в исполняющихся во время этого обряда приговорах и песнях:
На нашей елочке,
На золотой верховочке
Сидит кукла,
Она не смотрит в кут,
Она смотрит тут,
Где денежки кладут
Кукла соотносилась с самой невестой, о чем свидетельствовал и ее наряд [Дайн 2007, с. 12–16].
В других вариантах обряда на вершине елочки-«девьей красоты» помещали глиняную птичку-свистульку [Дайн 1981, с. 36]. В некоторых случаях кукла-«девья красота» употреблялась отдельно от свадебного деревца. «„Уряженная“ бусами, лентами, серебрянными цепочками кукла движется на подносе по свадебному столу под приговор: „Раздайся, народ, девья красота идёт ко столу дубовому, ко естьвам сахарным!“» [Материалы по свадьбе 1926, с. 142, 144].
В каждом селе существовали мастерицы, к которым при необходимости обращались с просьбой изготовить куклу – см. илл. 69 [ЛА МИА, с. Ясачный Сызган Базарно-Сызганского р-на Ульяновской обл.]. Наиболее искусно выполненные обрядовые куколки обычно хранились по многу лет, переходя со свадьбы на свадьбу. «Да. Моя кукла, она ходила, чай, всё эта кукла по сёлу, по сёлу. ‹…› Красива [была] кукла, интересна. Вот отцов эт дядя, он, бывало, покойный, скажет матери нашей: „Ну, кума, будет рукодельница! Из её рук ничёо не выбьется!“ ‹…› Кто её [=куклу] брать будут, берёг, [потом] принёсут назад. Я эту свою-т куклу не отдавала незнатемным, незнакомому… Ну, кои отдавали [куклу назад], а кои нет. Шила, шила, отдавала, шила. Без конца. И ругала меня мать-то покойна (раньше ведь пряли): „Ты сядешь тут ведь целый вечер – надо прясть, рушник напрядёшь! А ты сидишь тут бездельничаешь!“…» [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.].
Илл. 69
В Вологодской обл. с «елочкой» обычно приносили куколку «зайчика» [см., например: По заветам старины 1997, с. 63, 64], которая изображала то невесту, то жениха – это видно и по сопровождавшим обряд приговорам, и по логике обряда. «Вот так вот сделаем из платка из носового „зайчика“. Вот. Ну, вот похожого на зайчика. И влепим иголки вязовные ножками [=вместо ножек] и поставим на тарелку. И сделаем как бы повыше. А жоних должен этого зайца засыпать пряниками. ‹…› И вот мы с девками, вот с молодухами эти преницьки розделим и едим. Это заработали…» [ЛА МИА, д. Коротыгинская Вожегодского р-на]. «„Заюшко“ подносили. Дак вот все сядут тутока за стол – приедут по невесту-то. А невесты-то еще нет. Невесту зовливают еще переоболокаться [=переодеваться]. Дак вот другая девка идёт и подносит „заюшко“-то набашоный [=украшенный], с бусами, усажон на тарелке, на шолковом полушалке. Вот и подносит. ‹…› Да вот „заюшко“ этого возьмут – раньше полавки-ти были, этого „заюшку“ на полавошник поставят. Которая „заюшко“ подносила, эта подойдёт, жониха за уши захватит, крест-на-крёст поцелует, „заюшка“ и снимает. Вот по всему „поезду“ и носят, поезжана и кладут на „заюшка“ деньги…» [ЛА МИА, д. Сендинская Вожегодского р-на]. «„Заюшка“ делали: „заюшко“ на тарелке – бус-то навесят на ёго. Ушки, лапки, всё. Сделают из ваты да вот тут и поставят. На тарелке принёсут. Дак вот поезжана все и кладут на „заюшка“ деньги…» [ЛА МИА, д. Степановская Вожегодского р-на].
Конструкция «зайчика» существенно отличалась даже в одной местности – см. илл. 70 [Живая старина 1995, № 2, 1-я страница обложки, п. Кумская Долина Ставропольского края, казаки-некрасовцы]. Это могла быть куколка из тряпок, набитая куделью или обвернутая ватой, свернутый особым способом платок или кусок заячьей шкурки, иногда деревянная фигурка. Особо отмечаются украшения из бус, бисера, пуговиц. «Девки на девишнике „зайцика“ носят. Весь бусеринами убашон [=украшен] светлыми, вместо глаз красные пуговици, хвостик белой, сам „заюшко“ зелёный. Тебе стакан пива нальют и поют: „Нам сказали, што Иванушко богатый“. Невеста нальёт стакан пива, ты кладёшь на „заюшку“ деньги. Надо, чтобы его заклали деньгами…» [ЛА МИА, д. Пантелеевская Вожегодского р-на]. Воспоминания владелиц «зайчика» обычно эмоционально окрашены. «„Зайцика“ подносили на тарелоцьке. „Зайцик“ небольшой – от такой (≈15–20 см) ростиком. На ём бусы, платок шолковой, лентоцьку в волосы шолковую, зеркальце и колецько… Ёго делали из тряпоцёк. Всё сошьёшь из тряпоцёк-то да, да еще ватки тут на ёго наложишь, да бус, да всёво, ох! Тут ватки напихаём в ёго да зашьём, да цетыре ножки, да и ушки, да и глазки – тожо всё из тряпоцёк, токо чтобы подходяцие, красивенькие. И носик, и ротик, и хвостик из ваты, всё одинако, белоё, да, ой, добр був!.. Как на ём бус всяких – да ой, как золотой весь заюшка! Да до цево красивой!..» [ЛА МИА, д. Куровская Вожегодского р-на].
