Клод Леви-Стросс - Печальные тропики
Год спустя после моего посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы представить меня этнографом: благословение профессоров, полученное задним числом, устройство выставки моих коллекций в одной из галерей предместья Сент-Оноре, чтение лекций и публикация статей. Я получил и достаточные фонды для проведения более широких начинаний. Прежде всего следовало экипироваться. По опыту моего трехмесячного знакомства с индейцами я мог судить об их требованиях, удивительно одинаковых на всем протяжении Южно-Американского континента. В одном из кварталов Парижа, который мне был столь же неведом, как и Амазония, я занимался поэтому странными упражнениями под взглядами чехословацких импортеров. Поскольку я был совершенно не сведущ в их деле, то не мог воспользоваться техническими терминами для уточнения своих нужд, а лишь прибегал к критериям индейцев. Я старался выбрать самый мелкий бисер для вышивки, так называемый рокай, лежавший тяжелыми клубками в ящиках с перегородками. Я пытался его грызть, испытывая на прочность, сосал, чтобы проверить, прокрашен ли он внутри и не полиняет ли при первом купании в реке. Я менял размеры партий бисера, подбирая его цвета в соответствии с индейскими канонами: сначала белый и черный, в равной пропорции, затем красный, гораздо меньше желтый и для очистки совести немного синего и зеленого, которые, вероятно, будут отвергнуты. Причины всех этих предпочтений легко понять. Изготовляя собственный бисер вручную, индейцы ценят его тем выше, чем он мельче, то есть требует больше труда и ловкости. В качестве сырья они используют черную кожицу пальмовых орехов, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта путем чередования этих двух цветов. Как все люди, они ценят прежде всего то, что им известно, поэтому мой белый и черный бисер, по-видимому, будет иметь успех. Названия желтого и красного цветов нередко входят у них в одну языковую категорию, так как эта гамма красок получается ими из биксы, которая в зависимости от качества зерен, их зрелости колеблется между ярко-красным и желто-оранжевым цветами. Что касается красок холодного цвета — синего и зеленого, то они представлены в природе тленными растениями, чем и объясняется безразличие к ним индейцев, а также неточность значения слов, обозначающих эти оттенки: в разных языках синий цвет приравнивается либо к черному, либо к зеленому.
Швейные иглы должны быть достаточно толстыми для прочной нити, но не слишком, так как бисер мелкий. Что касается нити, то лучше всего, чтобы она была яркого цвета, предпочтительно красного, и сильно скручена, как бывает при ремесленном изготовлении. В общем-то я научился остерегаться хлама: благодаря знакомству с бороро я проникся глубоким уважением к индейским техническим навыкам. В условиях жизни вне цивилизации требуются прочные вещи. Чтобы не потерять доверия аборигенов — как бы ни казалось это парадоксально, — нужны изделия из самой закаленной стали, стеклянные бусы, прокрашенные не только снаружи, и нить, в которой бы не усомнился даже шорник английского двора.
Иногда эти требования своей экзотикой приводили в восторг столичных торговцев. У канала Сен-Мартен один фабрикант уступил мне по низкой цене большую партию рыболовных крючков. Целый год таскал я с собой по бруссе несколько килограммов никому не нужных крючков, которые оказались слишком малы для рыбы, достойной внимания амазонского рыбака. В конечном счете мне удалось отделаться от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: с одной стороны, подарков и предметов обмена у индейцев, а с другой — средства моего обеспечения пропитанием и услугами в глухих уголках, где редко встретишь торговцев. Когда к концу экспедиции я исчерпал свои ресурсы, мне удалось продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука.
Я собирался провести целый год в бруссе и долго колебался в выборе цели исследования. Заботясь больше о том, чтобы понять Америку, нежели о том, чтобы глубже проникнуть в природу человека, я решил произвести нечто вроде разреза через этнографию и географию Бразилии и пересечь западную часть плато — от реки Куяба до реки Мадейра. Вплоть до недавнего времени этот район оставался в Бразилии самым неизученным. Паулисты в XVIII веке не отважились проникнуть дальше Куябы, обескураженные неприветливым видом местности и дикостью индейцев. В начале XX века полторы тысячи километров, отделяющие Куябу от Амазонки, были еще до такой степени недоступной зоной, что для переезда из города Куяба в города Манаус или Белен, лежащие на Амазонке, проще всего было проехать до Рио-де-Жанейро, а дальше продолжать путь на север по морю и по реке от ее устья. Лишь в 1907 году генерал (в то время полковник) Кандидо Мариано да Силва Рондон [65] принял меры для продвижения в эту зону. Восемь лет ушло на разведку и устройство телеграфной линии стратегического значения, которая через Куябу соединила федеральною столицу с пограничными постами на северо-западе.
Отчеты комиссии Рондона, несколько докладов генерала, путевые заметки Теодора Рузвельта (который его сопровождал во время одной из экспедиций), наконец, книга тогдашнего директора Национального музея Рокетт-Пинту, озаглавленная «Рондония» (1912 г.), давали общие сведения об очень примитивных племенах, обнаруженных в этой зоне.
Но прошло какое-то время, и проклятие, казалось, вновь нависло над плато. Там не побывал ни один профессиональный этнограф. Если проследовать вдоль телеграфной линии, вернее, того, что от нее осталось, можно было бы узнать, кто такие собственно намбиквара, а если взять еще севернее, то и познакомиться с загадочными племенами, которых никто не видел после Рондона. В 1939 году интерес, ранее проявлявшийся только к племенам побережья и больших речных долин — традиционных путей проникновения во внутренние области Бразилии, начал обращаться к индейцам, живущим на плато. На примере бороро я убедился, что племена, которые традиционно считались носителями неразвитой культуры, исключительно изощрены в социологическом и религиозном планах. Стали известны первые результаты исследований немецкого ученого Карла Ункеля[66], принявшего индейское имя Нимуендажу. Прожив несколько лет в деревнях Центральной Бразилии, он подтвердил, что общество бороро представляет собой не какое-то уникальное явление, а скорее вариацию на основную тему, общую с другими племенами.
Итак, саванны Центральной Бразилии оказались заняты на глубину почти в две тысячи километров людьми, принадлежавшими прежде к удивительно однородной культуре. Для нее были характерны язык, распавшийся на несколько диалектов одной и той же семьи, и относительно низкий уровень материальной культуры, составляющий контраст с социальной организацией и религиозным мышлением, получившими большое развитие. Не следовало ли их считать первыми жителями Бразилии, которые либо оказались позабыты в глубине своей бруссы, либо были отброшены незадолго до открытия Америки на самые бедные земли воинственными племенами, пришедшими неизвестно откуда на завоевание побережья и речных долин?
Путешественники XVI века встретили во многих местах побережья представителей великой культуры тупи-гуарани, которые занимали также почти всю территорию Парагвая и течение Амазонки, образуя неправильной формы кольцо диаметром три тысячи километров, прерывавшееся лишь на парагвайско-боливийской границе. Эти тупи, у которых проявляются черты сходства с ацтеками, то есть народами, обосновавшимися в долине Мехико в позднюю эпоху, сами переселились сюда недавно; заселение долин внутренних областей Бразилии продолжалось вплоть до XIX века. Быть может, тупи снялись с места за несколько столетий до открытия Америки, движимые верой в то, что где-то существует земля без смерти и зла. Именно таковым было их убеждение, когда, завершая миграцию в конце XIX века, они мелкими группами вышли на побережье Сан-Паулу под предводительством своих колдунов. Танцами и пением они возносили хвалу стране, где не умирают люди, л своими длительными постами надеялись заслужить ее. Во всяком случае в XVI веке тупи упорно оспаривали побережье у ранее занимавших его групп, по поводу которых у нас мало сведений, быть может, это были жес.
На северо-западе Бразилии тупи сосуществовали с другими народами: караибами, или карибами, которые во многом походили на них своей культурой, но в то же время отличались по языку и которые стремились завоевать Антильские острова. Были еще ара-саки: эта группа довольно загадочна: более древняя и более утонченная, чем две других, она составляла основную массу антильского населения и продвинулась вплоть до Флориды. Отличаясь от жес очень высокой материальной культурой, особенно керамикой и резной деревянной скульптурой, араваки сближались с ними по социальной организации, которая, по-видимому, была того же типа, что и у жес. Карибы и араваки, очевидно, раньше, чем тупи, проникли на континент: в XVI веке они скопились в Гвиане, в устье Амазонки и на Антильских островах.
