Клод Леви-Стросс - Печальные тропики
Под вечер две группы, каждая из пяти-шести мужчин, отправились одна на запад, другая на восток. Я пошел вслед за первой и метрах в пятидесяти от деревни наблюдал за тайными приготовлениями, происходившими под прикрытием деревьев. Мужчины убирали себя листьями на манер танцоров и закрепляли диадемы. Но на этот раз тайная подготовка объяснялась тем, что они вместе со второй группой изображали души мертвых, пришедшие из своих деревень на востоке и на западе, чтобы принять недавно умершего. Когда все было готово, «выступающие» со свистом направились к площади, куда раньше их пришла восточная группа (как и происходило бы в действительности, если бы одни поднимались вверх по реке, а другие спускались по течению, то есть двигались бы быстрее). Робкой и неуверенной походкой мужчины великолепно передавали природу теней. Но вскоре церемония оживилась: один за другим они хватали тяжелые рулоны мариддо (их сделали из свежей листвы), поднимали на вытянутых руках и танцевали с этим грузом, пока, обессилев, не уступали его сопернику. Сцена уже потеряла первоначальный мистический смысл, теперь это была ярмарка, где молодежь хвасталась своими мускулами в обстановке шуток, пота и тумаков. Тем не менее эта игра, светский вариант которой известен у родственных племен, например бег с поленом у индейцев жес, обитающих на Бразильском плоскогорье, полностью обретает здесь свой религиозный смысл; радостная суматоха воспринимается индейцами как игра, в которой они оспаривают у мертвых право оставаться в живых. Это великое противопоставление живых и мертвых выражается прежде всего в разделении жителей деревни на актеров и зрителей. Актеры — преимущественно мужчины, охраняемые таинством общего дома. Поэтому план деревни может иметь даже более глубокое значение, чем то, которое мы признали за ним в социологическом аспекте. По случаю смерти каждая половина поочередно играет роль живых или мертвых по отношению к другой, но в этом чередовании отражается другая игра — жизнь, где роли распределены раз и навсегда. Мужчины, образующие братство в мужском доме, являются символом общества душ, тогда как в собственности женщин находятся хижины, стоящие по периметру, а сами они не допускаются к участию в наиболее священных обрядах и, если можно так сказать, составляют аудиторию живых, зрительниц по своему предназначению.
Мы видели, что сверхъестественный мир сам по себе двояк, поскольку он включает владения и жреца и колдуна. Этот последний — всемирный хозяин, во власти которого находятся как небеса, начиная с десятого неба (бороро верят в множественность расположенных друг над другом небес), так и самые глубины земли. Таким образом, силы, которыми он распоряжается и от которых он зависит, расположены по вертикальной оси, тогда как жрец, «Хозяин дороги душ», возглавляет горизонтальную ось, соединяющую восток с западом, где расположены две деревни мертвых. Однако многочисленные указания, которые свидетельствуют в пользу непреложного происхождения бари из тугаре, а «Хозяина дороги» — из чера, наводят на мысль, что разделение на половины также служит для выражения этой двойственности. Поразительно, что все мифы бороро представляют героев тугаре в качестве созидателей, творцов, а героев чера — как миротворцев и устроителей. Первые ответственны за существование воды, рек, рыб, растительности и изготовленных предметов; вторые же установили порядок в мире, избавили человечество от чудовищ и определили для каждого животного его пищу. Есть даже миф, в котором рассказывается, что некогда верховная власть принадлежала тугаре, но они отказались от нее в пользу чера, как если бы индейское мышление путем противопоставления половин также хотело выразить переход от разнузданной природы к упорядоченному обществу. Становится тогда понятным парадокс: «слабыми» называются чера — обладатели политической и религиозной власти, а «сильными» — тугаре. Эти последние стоят ближе к физической вселенной, а первые — к человеческому обществу, которое как-никак не более могущественно. Социальный порядок не в силах противостоять космической иерархии. Даже у бороро природу побеждают, лишь признавая ее власть. Впрочем, в социологической системе, как и у бороро, нет выбора: мужчина не может принадлежать к той же половине, что его отец и сын (поскольку он относится к половине своей матери), он оказывается родственным на одной половине только своему деду и своему внуку. Если чера хотят оправдать свою власть путем исключительного родства с героями-основателями, они тем самым соглашаются отдалиться от них, произведя дополнительный вычет одного поколения. По отношению к великим предкам они становятся «внуками», тогда как тугаре — это «сыновья».
Зачарованные логикой своей системы, не являются ли индейцы жертвой еще большей мистификации? В конце концов я не могу отделаться от чувства, что ослепительный метафизический котильон, на котором я только что присутствовал, сводится к довольно мрачному фарсу. Братство мужчин заявляет свое право представлять мертвых, чтобы у живых возникла иллюзия прихода душ. Женщины исключены из обрядов и введены в заблуждение относительно подлинной природы, безусловно, чтобы санкционировать раздел, который предоставляет мужчинам приоритет в деле гражданского состояния и местопребывания в мужском доме, в свершении таинств религии. Но действительная или предполагаемая легковерность женщин выполняет и психологическую функцию: придать в интересах обоих полов эмоциональное и интеллектуальное содержание этим марионеткам, ибо в противном случае люди дергали бы их за веревочки не с таким прилежанием. Ведь мы поддерживаем у детей веру в Деда Мороза не только для их обмана: их горячность согревает нас, помогает нам обманывать самих себя и верить — поскольку они в это верят, — что мир щедрости, ничего не требующий взамен, не так уж несовместим с действительностью. Моралисту общество бороро преподает урок. Пусть он послушает своих индейцев-информаторов. От них он узнает, как две половины деревни заставляют себя жить и дышать одна посредством другой, одна ради другой — обмениваясь женщинами, имуществом и услугами в ревностной заботе о взаимности; женя своих детей друг на друге, погребая обоюдно мертвых, будучи друг другу порукой, что жизнь вечна, мир готов прийти на помощь, а общество — справедливо. Чтобы удостоверить эти истины и поддерживать соплеменников в этих убеждениях, их мудрецы выработали грандиозную космологию; они вписали ее в план своих деревень и в распределение жилищ. Они поняли и осудили противоречия, на которые наталкивались, допуская противопоставление лишь для того, чтобы отрицать его в пользу другого, разрезая и рассекая группы, объединяя или сталкивая их, превращая всю социальную и духовную жизнь в герб, где симметрия и асимметрия уравновешивают друг друга наподобие искусных рисунков, которыми красотка кадиувеу, более смутно мучимая той же заботой, разрисовывает себе лицо. Но что из всего этого остается, что остается от половин, от контрполовин, родов, их подразделений перед лицом очевидности, которая, как нам кажется, вытекает из наших наблюдений? В обществе, усложненном как бы для забавы, каждый род разбит на три группы: высшую, низшую и среднюю. Главные предписания обязывают мужчину из высшей группы одной половины вступать в брак только с женщиной высшей группы другой половины; то же самое относится к средней и низшей группам. Это значит, что под покровом братских установлений общество деревни бороро сводится в конечном счете к трем группам, которые заключают браки только внутри себя. Три общества, не сознавая этого, всегда будут отличаться друг от друга и останутся изолированными, одинокими в своей гордыне, замаскированными даже в собственных глазах ложными установлениями — продуктами хитросплетений, смысл которых оно не сможет никогда понять. Напрасно бороро олицетворяют свою систему в обманчивом спектакле — им не больше других удалось опровергнуть ту истину, что представление об обществе, построенном на отношениях между живыми и мертвыми, сводится к усилиям скрыть, приукрасить или оправдать, в аспекте религиозного мышления, реальные отношения, которые существуют среди живых.
V. Намбиквара
Затерянный мир
Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию происходит на перекрестке парижских улиц Реомюр — Себа-стополь. Там обосновались оптовики по торговле швейными и модными товарами; именно там есть надежда найти изделия, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.
Год спустя после моего посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы представить меня этнографом: благословение профессоров, полученное задним числом, устройство выставки моих коллекций в одной из галерей предместья Сент-Оноре, чтение лекций и публикация статей. Я получил и достаточные фонды для проведения более широких начинаний. Прежде всего следовало экипироваться. По опыту моего трехмесячного знакомства с индейцами я мог судить об их требованиях, удивительно одинаковых на всем протяжении Южно-Американского континента. В одном из кварталов Парижа, который мне был столь же неведом, как и Амазония, я занимался поэтому странными упражнениями под взглядами чехословацких импортеров. Поскольку я был совершенно не сведущ в их деле, то не мог воспользоваться техническими терминами для уточнения своих нужд, а лишь прибегал к критериям индейцев. Я старался выбрать самый мелкий бисер для вышивки, так называемый рокай, лежавший тяжелыми клубками в ящиках с перегородками. Я пытался его грызть, испытывая на прочность, сосал, чтобы проверить, прокрашен ли он внутри и не полиняет ли при первом купании в реке. Я менял размеры партий бисера, подбирая его цвета в соответствии с индейскими канонами: сначала белый и черный, в равной пропорции, затем красный, гораздо меньше желтый и для очистки совести немного синего и зеленого, которые, вероятно, будут отвергнуты. Причины всех этих предпочтений легко понять. Изготовляя собственный бисер вручную, индейцы ценят его тем выше, чем он мельче, то есть требует больше труда и ловкости. В качестве сырья они используют черную кожицу пальмовых орехов, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта путем чередования этих двух цветов. Как все люди, они ценят прежде всего то, что им известно, поэтому мой белый и черный бисер, по-видимому, будет иметь успех. Названия желтого и красного цветов нередко входят у них в одну языковую категорию, так как эта гамма красок получается ими из биксы, которая в зависимости от качества зерен, их зрелости колеблется между ярко-красным и желто-оранжевым цветами. Что касается красок холодного цвета — синего и зеленого, то они представлены в природе тленными растениями, чем и объясняется безразличие к ним индейцев, а также неточность значения слов, обозначающих эти оттенки: в разных языках синий цвет приравнивается либо к черному, либо к зеленому.
