Елена Душечкина - Русская ёлка: История, мифология, литература
О ёлочке в песне повествуется исключительно в страдательном залоге, от неё требуется только родиться, расти и быть, а стихии, звери и люди позаботятся о её судьбе; или, если по-другому оценивать эту судьбу, вовлекают её в свой бесовский хоровод. Ёлочке свойственна, во-первых, женственность и пассивность …, и, во-вторых, несомненная онтологическая величественность при полном внешнем равнодушии…
[483, 373-374]Об исключительной популярности кудашевской песенки свидетельствуют многочисленные пародийные переделки её текста (порою непристойные), давно уже вошедшие в устойчивый репертуар школьного фольклора. Приведу ряд из них в качестве примера:
1. В лесу родилась ёлочка,
А кто её родил?
Четыре пьяных ёжика
И Гена крокодил.
2. В лесу родилась ёлочка,
На ней сидел шпион.
В одной руке винтовочка,
В другой — магнитофон.
Срубили эту ёлочку,
Упал с неё шпион,
Сломалася винтовочка,
Заглох магнитофон.
3. В лесу родилась ёлочка,
Под ней сидит бандит.
Он ждёт, пока Снегурочка
Притащит динамит.
И вот идёт Снегурочка
И тащит динамит.
Ещё одна минуточка,
И ёлочка взлетит.
В лесу родилась ёлочка,
А кто её родил?
Зимой и летом Дед Мороз
Беременный ходил.
Отмечу и использование кудашевской «Ёлочки» для пародирования современной поэзии [143, 354-358].
По мнению Е.В. Иванова, «среди стихотворений русских и советских поэтов, тематически связанных с Рождеством или Новым годом, стихотворений о ёлке немного» [158, 77]. Это не соответствует действительности: более чем за сто пятьдесят лет жизни ёлки в России были созданы сотни стихотворений, в которых она является главным предметом изображения. Среди них «Ёлочка» Раисы Адамовны Кудашевой оказалась вне конкуренции.
Как и большинство моих соотечественников, я помню её с тех пор, как помню себя, то есть всегда. При встрече 1997 года моего старшего внука, которому было тогда два с половиной года, попросили что-нибудь спеть. Он встал на стул и, ни минуты не раздумывая, запел «В лесу родилась Ёлочка…» И по тому, как он пел, было видно, что то, о чём он поёт, ему понятно и близко. А я, слушая его, думала о связи поколений, которая вдруг становится очевидной, и об исключительной судьбе этого неприхотливого текста.
Ёлка в русской жизни на рубеже XIX–XX веков
К концу XIX столетия ёлка, вписавшись как в домашний праздничный интерьер, так и в рождественский городской пейзаж, становится в России совершенно обычным явлением: «…в настоящее время и праздник не в праздник без красавицы ёлки» [320, 108]. Утверждается представление о том, что разукрашенное еловое дерево испокон веков было обязательной принадлежностью русского Рождества: «Ёлка в настоящее время так твёрдо привилась в русском обществе, что никому и в голову не придёт, что она не русская», — писал В.В. Розанов [354, 152]. В начале XX века под этими словами могли бы подписаться многие: привычность ёлки в русской жизни этого времени привела к тому, что она стала восприниматься как народный по своему происхождению обычай.
Как и прежде, в первую очередь ёлка готовилась для детей: «…рождественский праздник называют детским праздником: хоть раз в году дети становятся героями дня; около них сосредоточиваются все заботы» [27, 192]. Однако перед Рождеством ёлочный ажиотаж охватывал людей всех поколений. Праздник Рождества, долгое время отмечавшийся в России как сугубо религиозное торжество, вышел за пределы церкви, превратившись в светский праздник, в котором центральное место заняла ёлка. Рождественский сезон изменял привычный ход жизни, сказывался на атмосфере, настроении, деятельности, материальном положении людей. Ёлка всех втягивала в сферу своего влияния: наступало её время, начинались «деятельные приготовления “на ёлку”» [27, 192].
Прежде всего необходимо было обеспечить город достаточным количеством деревьев на любой вкус и на любой спрос. Заготовка ёлок начиналась за неделю до Рождества. Для лесников и крестьян из пригородных деревень продажа ёлок стала одним из сезонных заработков: «Лесники потирают руки…» [27, 192]; «Рубит мужик ёлку; / Продаст в городе за полтину…» [101, 149]. С раннего утра, а то и с ночи крестьяне отправлялись в леса на порубку елей, а «на утро салазки, нагруженные грудами ёлок, нарубленных в лесу… тянулись общими силами по рыхлому снегу просторного поля» [129, 5]. Рискуя быть оштрафованными за порубку чужого леса, бедняки всё же не упускали случая «украсть в лесу несколько ёлок», дабы не остаться на праздниках «не только без водки, но даже и без хлеба» [62, 138]. Быстро нарубленные деревья подтаскивали к саням и увозили из лесу, так чтобы к рассвету всё было завершено. И если порубщикам удавалось благополучно справиться с этой задачей, то наутро в городе они уже продавали свой «зелёный товар» [106, 5]. В борьбе за приработок к празднику о вреде, наносимом лесу перед каждым Рождеством, никто уже не вспоминал: «Чухны вырубают последние сосновые рощи на финских болотах и везут их в Петербург» [27, 193].
Доставленные в город деревья свозились на места торга. Ёлки продавались в самых многолюдных местах: у Гостиных дворов, на площадях, на рынках. В Петербурге главный ёлочный базар вначале был у Гостиного двора, а позже — на Петровской площади (ныне площадь Декабристов). Однако потребность в ёлках была столь велика, что стихийно возникали ёлочные базары, располагавшиеся во многих местах города. Обзавестись ёлками можно было и на Сенной площади, и на 4-й линии Васильевского острова (возле Академии художеств), и в других местах: ими торговали многие лавки — зеленные, мелочные и даже мясные, где деревья выставлялись у входа, часто — уже поставленные на крестовины, а иногда и наряженные. Привезённые ночью ёлки тотчас же устанавливались правильными рядами, и продавцы начинали поджидать покупателей. Деревья предлагались на любой вкус: маленькие, разукрашенные искусственными цветами, и «ёлки-великаны», которые гордо высились «во всей своей естественной красе», и никогда не видавшие леса искусственные «ёлки-крошки», неестественно яркая зелень которых сразу же бросалась в глаза [27, 193].
Ёлочные базары преображали город: в знакомых местах неожиданно вырастал настоящий лес, в котором можно было и заблудиться: «На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, — потерял дорогу! Собаки в ёлках — будто волки…» [486, 98]. Для детей ёлочные базары становились любимым местом гулянья: «Я до сумерек бегал в варежках и с салазками по этому лесу» [232, 8-10]; «До ночи прогуляешь в ёлках» [486, 98]. Горели костры, дым стоял столбом, аукаясь, ходили в ёлках сбитенщики. Повсюду среди ёлок шныряли дети; около своих деревьев толпились мужики в тулупах. В ожидании покупателей они жаловались друг другу на питерскую слякоть, вели разговоры о том, что такую погоду, конечно же, «послали немцы» и что будь сейчас мороз, ёлки бы раскупались лучше [223, 3]. По рынку, примериваясь и прицениваясь, сновали покупатели: приезжали «дамы в соболях» и чиновники, приходил «рабочий люд» купить ёлочку «на праздник детям» [149, 429]. Здесь устанавливалась радостная, но вместе с тем и деловая атмосфера. Продавцы любыми способами стремились перебить покупателей у соперников, торговались, сбивали цены или же, наоборот, повышали их [220, 3-4]. Дольше всех, судя по замечаниям в прессе, торговались купцы, приобретавшие ёлки по самой низкой цене [301, 6-7]. Бедняки покупали маленькие дешёвые ёлочки на деревянных крестиках, увешанные бумажными цепями, и уносили их домой под мышкой.
Большие ёлки развозились по домам на извозчиках или же разносились нанятыми за четвертак босяками. Несущие ёлки босяки, уже подвыпившие, с замёрзшими руками, встречались по всему городу. Крупные деревья обычно несли вдвоём: один держал обструганный колом конец ствола, второй — вершину и под мышкой деревянную перекладину. «Ёлки несли по всем улицам. Ветви плавно качались у обледенелых панелей. Снег был усеян еловыми иглами… Ёлки шествовали во все концы, ёлки ехали на извозчиках» [232, 10].
Эти ёлочные базары и эти «шествующие по городу ёлки», а также витрины магазинов и царящее повсюду оживление неузнаваемо преображали город, в котором уже за неделю до Рождества царила праздничная атмосфера: «Прекрасные магазины, сияющие ёлки, рысаки… визг полозьев, праздничное оживление толпы, весёлый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам…» [211, II, 269]. В окнах домов видны были наряженные ёлки, которые издали казались «громадной гроздью ярких, сияющих пятен» [211, II, 269]. Светились витрины магазинов, украшенные «пёстрыми картонажами, хлопушками, звёздами из слюды, фольги, серебряной и золотой бумаги, масками, блестящим “дождём”, разноцветными свечами…» Там стояли сделанные из гипса «старики с ёлкою»: с бородой, красным лицом, одетые в шубу и в лапти [27, 193]. Около залитых блеском витрин толпилась детвора, останавливались взрослые полюбоваться и прицениться. Магазины с утра и до позднего вечера были заполнены покупателями и покупательницами, выбирающими игрушки на ёлку, подарки, книги в затейливых переплётах, которые сотнями выпускались к празднику. «У всех было то особенное доброе, предпраздничное настроение, полное предвкушения чего-то светлого, радостного, необыкновенного. Делались покупки, и деньги на них тратились радостно…» [335, 212].
