Александр Михайлов - Избранное : Феноменология австрийской культуры
Однако решительная попытка расправиться с гермесианством была не окончательным, а может быть, еще только первым шагом в догматическом наступлении католицизма, в стремлении Рима догматически консолидировать католицизм. Для этого было мало только осуждения — нужно было противопоставить теоретическому «со-временничесгву» либеральных богословов вполне положительную и догматически строго обязательную платформу. Уже в это время Рим вполне однозначно ориентировался на неосхоластику[32], и дело было только за временем: нужно было все догматическое богословие поставить на путь неосхоластики и тем самым положить конец любому заигрыванию с современностью; настоящая реставрация католицизма и могла означать только победу неосхоластики и могла наступить только с победой неосхоластики, неотомизма[33]. Но пока, к 1835 году, католицизм не достиг даже еще и перевеса в этой борьбе с либеральными тенденциями. Если практические настроения реформ католицизма идут на убыль, то только теперь, между 1830 и 1860 годами разворачивается «спекулятивный теизм» (тюбингенская школа, гермесианцы и гюнтерианцы), задачей которого было сопоставить и привести в гармонию наследие христианской мысли и современную философию[34].
Крупнейшим представителем этого «спекулятивного теизма» в Австрии был Антон Гюнтер (1783–1863), учившийся у Больцано в Праге, знакомый с классическим идеализмом, особенно с философией Гегеля, испытавший позже влияние Гермеса, в Вене (где жил с 1810 года) входивший в известный католический кружок Хофбауэра, где перезнакомился со всеми знаменитыми романтическими конвертитами Фридрихом Шлегелем, Адамом Мюллером, Захарией Вернером; в 1821 принявший сан священника и короткое время состоявший даже в новициате ордена иезуитов[35]. Свое главное произведение — «Предварительную школу спекулятивной теологии позитивного христианства» Гюнтер издал в двух томах в 1828–1829 годах. Неожиданно изложенная в форме писем с саркастическим юмором в манере Жан Поля[36], это была резко дуалистическая система противопоставления Природы и Духа. «Опираясь на декартовское «Я думаю, следовательно, я существую», Гюнтер пытался вывести отсюда доказательство того, что в мире существуют живой Дух и живая природа, со своими совершенно особыми законами»[37]. Для природы Гюнтер даже допускал идею развития в понимании Шеллинга и Гегеля[38]. Одушевленная Природа и Дух соединены в человеке. Человек — носитель жизни, но только еще не совершенный, не окончательно воплощающий ее в себе. Человеку противостоит «абсолют, праоснова»[39]. Все догматические представления христианства Гюнтер опирает на «самосознание» и выводит их отсюда[40].
Гюнтер идет путем обратным тому, которым шел Фридрих Шлегель. Шлегель исходил из веры, чтобы затем охватить ее знанием и вновь вернуться к вере, в которой — истина и все то, что недоступно знанию; Гюнтер исходил из знания, это уже не просто предмет веры, но нечто объясненное идеей разума и потому очевидное[41]. Вот изложенный И.Г.Пабстом (в 1830 году) программный тезис гюнтерианства: «Где наука выступает как религия, она может и должна быть преодолена лишь религией как наукой»[42]. Это, быть может, наглядно показывает положение Гюнтера между «римско-католической реставрацией и поздним йозефинизмом»[43].
Это срединное положение Гюнтера и его школы, вероятно, объясняет тот факт, что сочинения Гюнтера подверглись запрету лишь в 1857 году, в тот период, когда церковно-католическая реставрация была осуществлена, а политическая реставрация и режим Меттерниха потерпели поражение в революции 1848 года ситуация обратная той, что была за 30 лет перед этим. Но это было уже время Пия IX, «главы полнейшей реставрации, преданного иезуитам и односторонне развившего пореформенный католицизм», как характеризуют’ его историки церкви[44].
С избрания Пия IX папой, с 1846 года, можно, по всей вероятности, датировать полный крах просветительских иллюзий и йозефинистских планов в Австрии — крах произошел в момент расцвета либеральных ожиданий; даже Больцано связывал какие-то надежды с папой Пием IX, а Грильпарцер написал четверостишие, как эпиграмма лишенное, впрочем, настоящей pointe <остроты (франц.)>.
Fährst du so fort in deiner Bahn Und lasst dir dein Ziel nicht verrücken,
So werden die Deutschen römisch,
Die Römiwschen Deutschkatholiken4S.
Если ты пойдешь дальше по своему пути, не отклоняясь от цели, немцы станут римскими католиками, римские — немецкими.
Эти надежды на внутреннее замирение в католицизме и на либеральный путь развития были вскоре развеяны. Именно на время Пия IX приходится провозглашение двух догматов, которое определило развитие католицизма на все последующее время, вплоть до наших дней. В 1854 году это был догмат о непорочном зачатии Марии[46], провозглашенный в условиях ожесточенной борьбы внутри церкви, в 1870 — догмат о непогрешимости папы[47].
Все это события, свидетелем которых был Грильпарцер. В 1854 или 1855 году он пишет: «Догмат о непорочном зачатии, очевидно, еретический. Необходимость жертвенной смерти Христа основана ведь на том, что справедливости Бога невозможно простить любой грех, стало быть, и первородный грех, не взыскивая за него. Но если Бог мог отпустить Матери Христа первородный грех, еще прежде чем Христос испытал искупительную смерть, и, следовательно, справедливость Бога вообще допускает исключения, то доброте его противоречило бы, если бы он не простил всему человеческому роду невольный первородный грех, и страсти богочеловека были бы чем-то вроде комедии».
Ф. Форстер с его конфессиональной связанностью и узким кругозором мог лишь снабдить эти слова Грильпарцера большим числом восклицательных знаков, но не сказал ни слова по существу[48]. Между тем, это — образец либерально-теологической мысли хотя она и совершается «наедине с собой».
В 1825 году Грильпарцер пишет в духе дуализма: «Основа христианства — спиритуализм, то есть дух и тело — различные по своей сущности факторы, соединенные непостижимым актом творца (harmonia praestabilita)»[49].
Йозеф Байер, философ, по-видимому, один из гюнтерианцев, так выражает этот раскол мира на природу и дух: «Божество, творя <мир>, высказало свое имя двумя разными словами»[50]. Это — цитата из «Монолога Фауста», напечатанного Байером в «Либуссе» — «Ежегоднике на 1852 год». Гюнтерианец Фауст-Байер мечтает тут о том, что человек станет Богом:
Erst dann, wenn sie ein drittes Wort wird nennen,
Dann wird der Mensch zum Gotte werden können.
Лишь когда божество назовет третье слово,
Человек сможет стать Богом.
Но эго и есть христианская философия, истолкования по Гюнтеру. И теперь яснее, в какой духовно-исторический контекст попадает Грильпарцер, который примерно в те же годы пишет свою драму «Либусса» и размышляет здесь о том времени, когда земля займет место неба и новые боги поселятся в груди человека.
Теологическая мысль эпохи Грильпарцера способна увидеть атеизм как опасность и, серьезно считаясь с ним как мыслительной возможностью, возвращаться от атеизма к вере, включая его в свой кругозор. Теологическая мысль способна увидеть свободную от
религии действительность знания, свободную от бога естественнонаучную действительность. Поэтическая мысль Грильпарцера, напротив, захватывает теологическую мысль как свою возможность и отсюда устремляется к атеизму как опасности человеческой мысли в обезбоженной действительности; Грильпарцер специфически «гуманистичен», его «философия истории» исходит из человеческого мира, которому суждено утратить своих богов и потерять свою веру; последним словом истории оказывается «человеческая ценность», ее культ в душе человека.
Искусство и истина поэтического в австрийской культуре середины XIXвека
Творчество или «искусство», «поэтическое» и «истинность» — эти слова могут, в определенном отношении, значить одно и то же. В традиции есть представление о творчестве такого поэта, воображение которого создает, и создает впервые существующее, а не создает лишь образы или отображения уже существующего. Творчество такого поэта, впервые создающего существующее, есть творчество в собственном смысле слова, творчество в его полноте, а всякое иное творчество — на основе существующего и из уже существующего — есть, так или иначе, ослабление первоначального творчества, подражание такому первоначальному творчеству или даже подражание сотворенному таким творчеством. Так у поэтов Платона, подражание которых — «на третьем месте после подлинного»[1]. Первоначальное творчество есть вместе с тем и творение всего истинного, — уже потому, что все создаваемое впервые может только заключать в себе свой же образ, — и даже впоследствии, как уже созданное, может только отпадать от своего первоначального образа.
