Татьяна Георгиева - Русская повседневная культура. Обычаи и нравы с древности до начала Нового времени
В Москве бани любили не меньше, чем в Киевской Руси. «Если московит не попарится в субботу, — заметил один иностранец, — ему становится стыдно и совестно».
Установить, где именно стояла самая первая московская баня, не легче, чем показать место, где построили первую московскую избу, — баня была в каждом подворье. Ко времени Ивана Грозного казна стала строить крупные торговые (общественные) бани, которые отдавали частным лицам на откуп.
Общественные бани имели два отделения — мужское и женское. Но при этом один банный обычай вызывал недоумение, а то и серьезное негодование у иноземных гостей. «Напарившись, совсем нагие и мужчины и женщины, потеряв всякий стыд, выбегают к речке, погружаются в нее, радуются и хохочут», — писал австриец Меерн в XVII веке.
Однако при относительно пристальном внимании к личной гигиене на Руси питали больше доверия к рецептам знахарей, чем к врачам. Медицинская практика была сопряжена с неслыханными затруднениями и с величайшею опасностью. Если врач не вылечивал больного, то его наказывали, как злого волшебника. В царствование Ивана III один из врачей, родом еврей, был казнен на площади за то, что допустил смерть царевича. Положение врачей несколько улучшилось лишь к концу XVI века, хотя и в это время жилось и работалось им непросто: можно ли было правильно диагностировать, когда, скажем, пользуя знатную женщину, медик не мог видеть ее лица и должен был проверять пульс сквозь кисею? Впрочем, во врачах многие (и не только простой люд) видели особый род колдунов, для которых кисея, конечно же, не могла быть преградой.
Вера в колдовство и всякого рода чернокнижие вообще была очень сильна. Соответственно верили в гороскопы, гадание, таинственную силу известных трав или заклинаний, в возможность вредить врагу, выкрадывая его следы, верили в заговоры, в любовные зелья, в привидения, вампиров, оборотней, которые играют столь ужасную роль в русских сказках. Даже просвещенные люди не были чужды этой слабости; Борис Годунов, бывший человеком образованным, требовал от своих служителей клятвы в том, что «не будут прибегать к колдунам, колдуньям или иным средствам, могущим вредить царю, царице или их детям, волховать над их следами или над следами их экипажей».
Распределение рабочих и нерабочих дней должно было соответствовать святоотеческим преданиям. В соответствии с составленным в IX веке византийским патриархом Фотием и принятым Русской церковью в качестве руководства к действию сборником церковных правил «Номоканон XIV титулов» жизнь в столице, равно как и во всей стране, в субботу и в воскресенье должна была замирать — «в субботу и в неделю на молитву упражнятися и праздновати». Одно из постановлений Стоглавого собора предписывало за организацию «позоров» в воскресенье лишать виновного прав «и имение его разграбити»{59}.
В праздниках своих русские следовали решениям VI Вселенского собора — и соответственно все праздники имели церковный характер. С XV века отмечался еще один праздник — «царский», в основе которого было «воспоминание дня рождения его или рождение сына или дщери его или некое от таковых». Но праздновались «царские» дни не столь торжественно, как церковные.
В Страстную и Светлую недели запрещалось производить суд, взыскивать «людской долг». На Пасху запрещалось заключать кого-либо в темницы и связывать. Исключение, также по VI собору, составляли «прелюбодей и блудник, и восхищая девицу, и гробный тать, и отравник, и куя втайне переперы, сиречь с подмесы (то есть фальшивомонетчик; переперы — русская транслитерация наименования византийской монеты. — Т. Г.), и убийца, и мучитель». В эти же две недели нельзя было заниматься какой-либо деятельностью: «…да не делают люди, но да празднуют вси раби и свободный»; «работати и продати» можно было только «в пекленицах, идеже пекутся хлебы». Кстати, хлеба уже тогда Москва выпекала 26 сортов из ржаной муки и 30 из пшеничной. При этом было разделение пекарей на хлебников, калачников, пирожников, пряничников, блинников и ситников.
Что же касается работы в праздники, то практика часто расходилась с незыблемыми на первый взгляд правилами, которые устанавливала церковь. Герберштейн в 1517 году наблюдал, как в большой праздник — Успеньев день — продолжались работы в кремлевском рву, и даже интересовался, сколько платят за это. А папский легат А. Поссевино в 1581 году отметил, что простой люд прекращает работу лишь на Благовещение{60}.
На царский же праздник отменялись все общественные мероприятия, которые Стоглав именует «позорами», то есть зрелищами, будь то конные соревнования или казни{61}.
Наряду с церковными праздниками по-прежнему отмечались языческие. Это и понятно. В быту москвичей, как и других русских людей того времени, оставалось очень много признаков двоеверия. Рядовые горожане пользовались в обиходе в основном языческими именами, лишь в редких случаях упоминая свое «молитвенное» имя{62} Среди же языческих праздников первое место занимала Радуница. Вторник или суббота Фоминой недели (первой пасхальной) были посвящены почитанию рода. К началу марта, с которого некогда начинался новый год, и к началу каждого месяца были приурочены волхвования. «Труд (трут) полагают в древо, и то древо иже имать в обоих концах труд, концы полагают во два древа, и той огнь вжизают во вратех или пред враты домов своих, или пред торговищи своими сюду и сюду. И тако сквозе огнь проходяще с женами своими и с чады своими по древнему обычаю, волхвующее…» Волхвования категорически запрещались Стоглавым собором.
Многие христианские праздники по-прежнему сочетались с давними языческими традициями. О москвичах в Стоглаве сказано: «В первый понедельник Петровского поста в рощи ходят и в Наливки бесовские потехи деяти». Между прочим, в московских рощах, излюбленных местах гуляния, были установлены колеса, подобные нынешним «чертовым» (не такие большие, конечно), качели и карусели. От тех рощ остался топоним Марьина роща, а от Наливок, где был казенный кабак, — Спасо-Наливкинский переулок между Якиманкой и Полянкой.
Светским праздником был Новый год, который приходился надень Семиона Столпника, то есть 1 сентября. Прощание с летом и встреча зимы происходили на Соборной площади Кремля, где воздвигался помост для митрополита и великого князя, которые поздравляли и благословляли горожан{63}.
С праздниками, с застольем связано появление у русских понятия братчины. В незапамятные времена за столом использовали большую деревянную чашу — братину, передавая ее по кругу всем участникам застолья. На чаше были надписи поучительного характера: как пить, как следует при этом вести себя. Например: «Не винно вино, винно пьянство». Позже братину стали делать из меди, она стала полуведерной чашей. В ней разносили пиво на всю братию и разливали по чашкам и стаканам.
Отсюда и пошла братчина, или складчина, — праздники с общим столом. Они были популярны у крестьян на Масленицу, на Кузьминки (первые дни ноября), в михайловщину, николаевщину, 6 сентября и 6 декабря, — это все языческие праздники. Обруселая мордва и другие чудские народы тоже любили братчины: в эти дни в огромных чанах, поставленных за селом, в овраге близ воды, варили за общий счет пиво, стряпали яичницу, гуляли, плясали и пили.
Интересно, что были не только общие или чисто мужские братчины, но и чисто женские. На Кузьму и Демьяна, 14 июля, успевали не только справиться с огородом, накосить, выполнить всю домашнюю работу, но и отметить свой праздник — летние Кузьминки. Это был чисто женский праздник с хождением в гости, обязательной растительной пищей, которую готовили и собирали вскладчину, с пивом, разговорами и песнями.
Чаша-братина со временем забылась, а сам чисто русский принцип — устраивать праздники вскладчину прошел через века нашей истории и бытует у нас и сейчас. Не умерло и братание, свойственное русским людям в годины испытаний, когда прощают все обиды и единятся душой.
Рядом с собором Василия Блаженного на Красной площади расположено Лобное место, возведенное в 1534 году, — это была трибуна средневековой Москвы. В старину с него читались указы (это делали специальные глашатаи, которых на Руси называли «бирючи»), обращались к народу цари и патриархи. Рядом с Лобным местом производились казни.
Сама же Красная площадь была местом оживленной торговли, которая не прекращалась даже во время Великого поста, хотя пост и накладывал определенные ограничения на торговлю мясом, солониной, птицей, дичью, рыбой, молоком, коровьим маслом и книгами светского содержания, которые, как видим, приравнивались к скоромной пище, считалось не только незаконным, но и стыдным. Общественное мнение в этом вопросе полностью совпадала с официальной точкой зрения, что бывало далеко не всегда. Тех, кто пытался торговать в пост пирогами с мясом, выдавая их за постные, отлавливали и сначала нещадно лупили всем миром, а потом еще и сдавали на «государев правеж».
