Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства
Игумен Силивестр святого Михаила написах книгы си летописецъ, надеяси от Бога милость прияти, при князи Воло-димире, ккяжащю ему Кыеве, а мне в то время ингумеящю у святага Михаила, в 6624 (т.е. 1116 года) индикта 9 лета, а иже чтеть книгы сия, то буди ми в молитвах».
Итак, сюрприз! «Несторова летопись» оказывается написанною совсем не Нестором, а каким-то Сильвестром, игуменом Михайловского монастыря в Киеве (при тамошнем великом князе Владимире Мономахе, он же Василий Всеволодович), и дошла до нас она в копии, оканчивающейся 1377 годом, т.е. более чем через 250 лет после последнего из описанных в ней событий!
Да и какое же было это последнее событие, очевидцем которого должен бы быть сам этот Сильвестр, лично расписавшийся тут же?
Чудесный огненный столб!
Несомненно, что это был взрыв метеорита. Но каким же образом говорится далее, что он «встал» сначала на каменной трапезнице, так что не видно было креста, и постояв тут немного, вступил на церковь и встал над гробом Феодосия, а потом пошел наверх, лицом к востоку и стал невидим?
Ведь если автор так описывает случившееся в самый год окончания им своей летописи, т. е. то, чему он был очевидцем, то насколько же можно полагаться на точность того, что он описывает за полтораста и более лет до его рождения?
Нам отвечают: ОЧЕВИДНО, он пользовался не дошедшими до нас записями. Но ведь это ОЧЕВИДНО обязательно только для страстно желающего очевидеть, так как много естественнее допустить, что он собирал всякие рассказы своих собственных современников, как и теперь любители собирают в глухих уголках народные сказания. И во всяком случае его летопись совсем не летопись, так как под таким названием предполагается нечто вроде дневника, когда автор по окончании года припоминает, что в нем было, и записывает на память потомству, или даже прямо записывает события по мере того, как они происходят, хронологируя их в таком случае не только годом, но и месяцем и днем.
А что же здесь мы видим?
Мы прежде всего видим ряд годов, под которыми ничего не записано, кроме того, что такие годы были, например:
«В лето 6542». и больше ничего ни для того, ни для
«В лето 6543». другого года
Но кто же сомневается, что и такие годы были? Для чего их записывать? Очевидно, это были заранее составленные заголовки, может быть на отдельных листках для того, чтобы, найдя что-нибудь подходящее, сейчас же занести сюда. Но во многих случаях подходящего ничего не оказалось, даже и такого, какое мы имеем для 1029 года.
«В лето 6537». «Мирно бысть».
Если бы автор записывал с действительных первоисточников, то это «мирно бысть» фигурировало бы у него при каждом не занятом годе, а между тем подобная запись встречается только под 6537 от сотворения мира, как нечто единственное в своем роде.
Значит вся эта «начальная летопись» государства российского является лишь подделкой под летопись, сделанной, если верить ее окончательным словам, в 1116 году нашей эры, но и это, как мы видим, сомнительно потому, что она оканчивается появлением ангела.
А закончить подделку под древнюю летопись 1111 годом «от рождества Христова» было даже эффектно, так как это был канун того времени, когда Киевляне, по словам позднейших хроникеров, обратились в 1113 году к знаменитому уже тогда Владимиру, иначе Василию Мономаху, чтобы он пришел «княжить и владеть ими». И с этого же момента устанавливается датированная русская светская литература на церковно-славянском языке, каковы «Поучения Детям», приведенные в этой самой летописи Нестора под 6607 (т.е. под 1099) годом, окончание «Русской Правды» и т. д. Я не говорю уже об относимом к тому же времени «Слову о Полке Игореве», так как этот единственный образчик древне-русской книжной поэзии был найден лишь в 1795 году в Библиотеке Мусина-Пушкина, да и сама рукопись по мнению библиофилов сделана не ранее XVI века.
Обращаясь к первоисточникам, по которым могла быть составлена (во всяком случае не ранее 1111 года) «начальная Несторово-Сильвестрова псевдо-летопись», мы прежде всего с удивлением видим, что в нее вошла одна скандинавская сага. Вот как сказано в саге о норвежском витязе Олдуре: «Воротившись в Норвегию, Оддур сказал своей дружине:
— Посмотрим на погрязший в болото курган, под которым погребли мы коня Факса.
Он пришел к кургану и сказал:
— Теперь нет уже никакой опасности от предсказания ворожеи, угрожавшей мне смертию от Факса.
И вдруг загорелось болото и никаких следов не осталось от кургана: лежала только гнилая голова коня. Увидев ее, Оддур сказал:
— Узнаете ли голову коня?
Кругом стоявшие подтвердили:
— Это Факсова голова.
Тут выскочила из конской головы змея (ящерица) и уязвила его в пяту, отчего все тело его заразилось ядом (по Буслаеву)».
А вот и русский (уже не саговый, а летописный) текст под годом 911 (6420 от сотворения мира). «Олег спросил кудесника:
— Отчего ми есть умрем?
И рече ему кудесник один:
— Княже, конь, его же любиши и ездиши на нем, от то ти умрети.
Олег же приим в уме, си рече:
— Николи же сяду на конь, ни вижу его боле того.
И повеле кормити и не водити его к нему, и пребы несколько лет не виде его, дондеже на Греки иде. И пришедшу ему к Кыеву и пребывшю 4 лета, на пятое лето помяну конь, от него же бяхуть рекл волеви умрети, призва старейшину конюхом, рече:
— Како есть конь мой, его же бех поставил кормити и блюсти его?
Он же рече:
— Умерл есть.
Олег же посмеялся и укори кудесника, реча:
— То ли неправо глаголют волеви, но все лжа есть: конь умерлъ есть, а я живъ. А то вижу кости его.
И приде на место, идеже беша лежаще кости его голы и лоб гол, и седе коня, и посмеяся рече:
— От сего ли лба смерть было взяти?
И вступи ногою на лоб; и выникнувши змия изо лба и уклюну в ногу, и с того разболеся и умре».
Откуда кто взял? Норвежцы ли из «Нестора», или «Нестор» из Норвежцев? А вот заимствования и из византийцев, по Н. М. Сухомлинову.
«Все летописцы наши, — говорит он, объединяя этим немногие старинные копии наших псевдо-летописей, — пользовались византийскими источниками. В древней летописи (т. е. Несторе) приводятся неоднократно места из хроники Георгия Амартола, по разным поводам из различных частей ее».
«На апокрифического Мефодия Патарского ссылается летописец наш при рассказе о нашествии половцев в 1096 году „Мефодий,— говорит он, — свидетельствует, что 8 колен измаильских убежало в пустыню, и из сих 8 колен, в кончине века выйдет нечистое племя, заключенное в горах Александром Македонским“.»
А о месте этих гор он выражается так:
«Новгородец отрок Гюраты узнал от Югров о неслыханном чуде: о горах, „зайдучи залив моря“, в которых вечный крик и говор, и люди секут гору, хотяще высечися. Это и есть люди, заключенные Александром Македонским».
И затем приводится еще свидетельство о них и из сочинений того же Мефодия.
«В выборе источников, — продолжает Сухомлинов, — ясно обнаруживаются позднейший век и образованность автора начальной летописи и искусство его, как писателя. В этом отношении замечательно подчинение всего вносного главной мысли повествования. В способе пользования источниками как отечественными, так и иностранными, заметны единство, одинаковость приемов: летописец обыкновенно не записывает свидетельства своего источника дословно во всем объеме, а приводит из него извлечения, связывая его с главным предметом повествования...»
И вот, — добавим мы, — этими явными фантазиями приведен сухой хронологический скелет из походов последовательных князей даже с характеристикою этих никогда не виденных автором лиц. Так, о князе Ростиславе († 1065) говорит: «Бе же Ростислав муж добль, ратен, и красен лицем и милотив убогым», а о Глебе († 1078): «бе бо Глеб милостив убогим, и страннолюбив, тщанье имея к церквам, теплъ на веру и кроток, взором красен».
Насколько правдоподобнее такие характеристики (которые автор дает почти всем князьям при упоминании о их смерти), чем описанные между ними чудеса, я представляю судить читателю, а сам отвечу только, что династическая схема совсем неправдоподобна с физиологической и даже с психологической точки зрения, и вот по какой причине. Рассматривая прилагаемую здесь хронологическую таблицу, мы видим, во-первых, что Начальная псевдо-летопись (был ли ее автор Нестор, или Сильвестр, или кто другой) доводит свой рассказ до конца первого крестового похода, причем за 12 лет до окончания летописи крестоносцы взяли Эдессу, но не нашу Одессу на Днепре, возможную столицу бывшего Хозарского царства, а столицу созвучного только с ним по имени Хозроенского царства, бывшего, — говорят нам, — около верховьев реки Евфрата. Правда, что эта малоазиатская Одесса у местных жителей никогда даже и не называлась Эдессой, т. е. Новым городом, а всегда называлась Урхоем (Urhoi) и теперь называется Урфой, но это, конечно, ничего не значит. Ведь таких случайных совпадений в древней истории без конца, и я отметил здесь такое лишь с мнемонической целью, чтоб у читателя запечатлелся тот факт, что взятая нами за основу первая половина Лаврентьевской рукописи окончена в разгар первого крестового похода.
