Сергей Хоружий - Открытый научный семинар:Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011
Постовалова В.И: Алексей Федорович считал, что есть абсолютная мифология и относительная мифология. Относительная мифология — это как раз все учения Толстого, Гегеля и т. д. Лосев относился к тем людям, которые так сильно верят в разум человеческий, что считают его способным вывести абсолютно верное адекватное православное вероучение. Правда, меня интересовало, до конца ли своих дней Лосев верил в такую способность разума вывести этот «миф два» аналогично «мифу один». И в каких-то письмах и заметках я встречаю несколько фраз, где проявляется амбивалентная лосевская позиция. В частности, он говорил, что Владимир Соловьев верил, что можно так вывести. А потом задавался вопросом: зачем нужна вера, если разум сам в состоянии это все вывести. А, с другой стороны, он говорил, что Гегель был настолько логически обострен, что мог логически вывести все истины христианства. Где-то он еще говорил, что не всем это надо. Бабка просто верит и ей этого достаточно, а ученый занят теоремами. А есть такие личности как, например, Флоренский, которые хотят все этот увидеть во всеединстве через разум. Он отбрасывал эти относительные мифы. Православное московско-византийское вероучение — это абсолютный миф, которого он старался держаться всеми своими силами, хотя разум ему часто мешал.
Рупова Р.М.: В XVI в. на Стоглавом соборе произошло оформление такого явления как догматизация обряда, потом это привело к плачевным последствиям. Негибкая реакция на никоновские реформы вызвала большое кровопролитие. В философии А.Ф. Лосева мне видится такой же момент, такое ревностное отстаивание всех деталей обряда. Это ведь опасное явление.
Постовалова В.И: Жизненная судьба Алексея Федоровича была очень непростой. Все знают, что он был в лагере. Он очень верил в то, что есть у явления есть сущность. Что явление сущностно, а сущность является. Он считал, что весь человеческий опыт построен на этом. И когда он попал в лагерь, он пишет, что попал вдруг в ситуацию бессмыслицы. Или надо было отказаться от веры в Бога или… Рушились эмпирические основания для его философской конструкции, в которой он совершенно не сомневался. Жизнь его поставила в ситуацию, когда все это рушилось. Но известно, что все наши эмигранты, которые тоже верили во всеединую связь всего со всем, когда оказывались за границей, где невозможно было выполнить все, что предполагалось в идее всеединой связи, то опытно понимали, что это не так. То есть это не является последней правдой.
Хоружий С.С.: Можно Вас так понять, что Вы не настаиваете на справедливости вот этой жесткой связи? Или сам Алексей Федорович…
Постовалова В.И: Я хочу сказать две вещи. Во-первых, я сама старалась здесь выступить только как исследователь и старалась не выражать здесь свою точку зрения. Что касается Алексея Федоровича, то по некоторым заметкам у меня есть впечатление, что он не до конца верил в эту жесткую детерминистскую схему. Хотя диалектику он до конца своих дней считал высшим методом. Что такое диалектика? Человек чихнет и это отзовется на всем космосе. Вот в такую связь он верил.
Хоружий С.С.: Здесь, видимо, можно провести и еще одно различение. Вы все время подчеркиваете, что Алексей Федорович говорил о диалектической связи. А вот те сомнительные грани, на которые указывал вопрос, относятся к установлению догматической связи. Это все-таки разные горизонты.
Постовалова В.И: Разве была догматическая связь?
Хоружий С.С.: Он мог абсолютно искренне как философ видеть ясным зрением диалектическую связь, но не настаивать на догматическом оформлении этой диалектической связи. Видимо, так и нужно формулировать вопрос: считал ли Лосев, что по этому поводу могут быть установлены догматы?
Постовалова В.И: Нет. Только в имяславии и в софиологии есть связь с догматами.
Хоружий С.С.: Но не относительно материала для изготовления свечей?
Постовалова В.И: Нет конечно. Есть идеальный тип и его эмпирическое воплощение.
Хоружий С.С.: Да. Всерьез до горизонта догматических решений он не собирался доводить православие.
Постовалова В.И: Первый мой вопрос, с которым я пришла к Алексею Федоровичу, звучал так: «Зачем нужна философия, если есть религия?» И он ответил так: «Чтобы осмыслить». Один священник как-то сказал: «Нет такой заповеди — все понимать». Но это священники так считают.
Макеев Ю.К.: Алексей Федорович жил в то же время и тот же самый срок жизни прожил, что и ныне полузабытый философ, богослов и мистик Абрам Самуилович Позов. Его труды изданы за рубежом на русском языке в Мадриде и Штутгарте в 70-е годы прошлого столетия. Алексей Федорович знал ли о трудах Позова и есть ли между ними что-то общее, как Вы думаете?
Постовалова В.И: Мне не попадалось никаких следов того, что Алексей Федорович был знаком с этим именем. Что касается современных богословов, то они, насколько я знаю, очень скептически относятся к построениям Позова и считают его любителем-богословом. Я думаю, что связи тут нет никакой.
Хоружий С.С.: Она есть тут тематически и предметно. Труды Позова посвящены исихастской традиции, умному деланию и носят в основном компилятивный характер, систематизирующий, но не претендующий на глубину осмысления. Мне припоминается, что отец Иоанн Мейендорф упоминал труды Позова как то, что не принадлежит к профессиональному богословствованию Церкви, а является такой окаймляющей дилетантской стихией.
Троицкий В.П.: Есть работа «Проблема символа и реалистическое искусство». Она была издана в усеченном виде. В ней есть очень большая библиография, где есть очень интересный раздел, посвященный исихазму. Это такой предшественник Вашей онтологии.
Хоружий С.С.: Это делалось с участием Владимира Вениаминовича [Бибихина] и отчасти с моим.
Троицкий В.П.: И там, кажется, есть Позов в нескольких позициях.
Хоружий С.С.: В любом случае, говорить о каком-то серьезном влиянии тут не приходится.
Участники нашего семинара помнят, что прошлое заседание было посвящено параллельной теме, исихазму и творческому наследию отца Павла Флоренского. Сейчас мы обсуждаем творчество Алексея Федоровича Лосева, и это не является какой-то нарочито выстроенной линией руководителей семинара. Это, что называется, возникло из жизни. И задним числом я вижу, что здесь есть своя симптоматичность и в такой аналогичной постановке вопроса, в аналогичной формулировке тем, которая была предложена двумя докладчиками, друг с другом не сговаривавшимися. Я имею в виду Олега Германовича Ульянова и Валентину Ильиничну Постовалову. В этом достаточно понятная симптоматичность: произошла такая своеобразная перестройка некоторой системы ценностей на православное миросозерцание. В перспективе, которая сейчас в православном сознании выстраивается, исихазм занял подобающее ему место некоего аутентичного начала православной духовности, некоторого стержня и мерила. И стало типичным такие основные культурные явления прошедших эпох как-то соотносить, просматривать в этой перспективе, выстраивать по этому исихастскому мерилу.
Такая постановка вопроса, конечно, возникала и существенно ранее. В частности, и в моих трудах, и в трудах зарубежных историков русской философии. И приблизительно все акценты были проставлены уже тогда. Было признано, что в дореволюционный Серебряный век религиозного философского Возрождения они еще не привели к смыканию магистрального русла русской культуры с руслом исихастской духовности. Такого смыкания еще не произошло, нащупывались только подступы, а действительное воссоединение этих культурно-религиозных русл было совершено позднее, и это было уже значительной культурной работой, которую проделал не Серебряный век, а русская эмиграция. Такая расстановка признана, и я в своих текстах на эту тему позволял себе даже называть фальстартом те подступы и попытки воссоединения, которые совершались до этого эмигрантского этапа. Тогда эти попытки производились негодными средствами и не удались. За этим стояла вполне определенная и достаточно простая аргументация, которая сводилась к несоответствию культурно-исторических типов. Культура Серебряного века была синкретической, исихастская духовность целостная. Эта духовность настолько диаметрально противоположна культуре Серебряного века, что здесь просто невозможно говорить о каком-то воссоединении. В рамках Серебряного века воссоединения не могло произойти и его не было.
Но, тем не менее, вопрос не снялся и есть настойчивое тяготение сегодняшнего культурного сознания говорить, что и все большие культурные имена, к которым мы обращаемся на наших семинарах, — это такие большие культурные миры, которые были с нами на этой земле и остаются важными. Мы не можем удовлетвориться утверждением о том, что этим мыслителям не удался духовный подвиг, который удался эмиграции. Нам все-таки очень хочется полагать, что адекватное вхождение и воссоединение этих культурных миров было достигнуто нашими культурными героями. Отчасти для таких полаганий есть основания. Я никогда не возьмусь утверждать, что моя резкая оценка этих попыток воссоединения как фальстарта, есть последняя истина по этому вопросу. Я провожу такое резкое различение для того, чтобы вслед за тем достичь более панорамной, уже не такой дихотомической картины. Так что необязательно говорить, что это был фальстарт, но нельзя забывать о принципиальных расхождениях, которые, безусловно, здесь оставались. Никуда не деть то, что миросозерцание этих героев лежало в русле платонизма, о чем сегодня упоминала и Валентина Ильинична [Постовалова]. Исихастская духовность столь же безусловно в этом русле не была. В «Триадах» Паламы содержится самое недвусмысленное отвержение платонизма. Там говорится о Платоне со всей его «злоречивой болтовней». И здесь полагаются заведомые пределы сегодняшнему неудержимому желанию культурного сознания все слить вместе. Исихазм уже закрепился в качестве мерила. Раз это хорошо и должно, то значит все хорошие люди, в том числе, Флоренский и Лосев, были исихастами. Нельзя так, друзья мои. Надо все-таки проводить различение, иначе опять начнется тот самый русский бред, плоды которого мы до сих пор пожинаем. Не требуется отсечение и инквизиция, но мыслительные различения забываться не должны. И на этом я закрою наше заседание.
