Наум Синдаловский - Петербургский фольклор с финско-шведским акцентом, или Почем фунт лиха в Северной столице
«Пряжка» не только одна из самых известных в городе клиник подобного рода, но, пожалуй, и единственная, которая вызывает исключительно отрицательные ассоциации. Во всяком случае, сомнения в чьих-то умственных способностях петербуржцы выражают вполне однозначно и конкретно: «Ты что, с Пряжки?!» или «Смотри, попадешь на Пряжку».
В начале XX века Пряжка приобрела среди горожан ещё более дурную славу. Это был один из бандитских районов, куда благовоспитанные и законопослушные обыватели в тёмное время суток заходить побаивались. В петербургском городском фольклоре сохранился один из вариантов известной блатной песни, которая посвящена Пряжке:
Петроградские трущобы,
А я на Пряжке родился,
И по трущобам долго шлялся,
И грязным делом занялся.
Имел я нож, имел отмычки,
Имел я финское перо, —
И не боялся ни с кем стычки,
Убить, зарезать хоть бы что!
И на квартирку я нарвался,
Сломал я множество замков;
Одну старушку я зарезал —
И вот, громила, я каков!
И заимев тысчонок двести,
Купил огромный барский дом,
И рысаков орловских пару,
И содержанок целый дом.
На рысаках я разъезжался
По островам и кабаре,
Домой я поздно возвращался
К своей красавице-жене
Этимология загадочного гидронима правого притока реки Охты – Оккервиль, имеет несколько версий. По одной из них, река получила такое название от имени шведского полковника барона Оккервиля, мыза которого находилась здесь задолго до основания Петербурга. По другой версии, название этой извилистой речки происходит от финского слова «kare», что в переводе означает «изгиб». По третьей версии, топоним «Оккервиль» произошел от финской деревни Карвила, стоявшей в верховьях реки.
Ещё до основания Петербурга топоним Оккервиль был хорошо известен по шведским картам XVII века. Однако официально это название появилось только в середине XVIII века. До того река называлась последовательно Чёрной, Порховкой и Малой Охтой. Впрочем, река Оккервиль в верхнем течении и сегодня на некоторых картах называется Чёрной речкой. Такая топонимическая неразбериха привела к тому, что в обиходной речи петербуржцы решили пользоваться одним, издавна привычным названием для всей реки Оккервиль: «Чёрная речка».
* * *Малоизвестная река Лубья является левым притоком Охты. Лубья берёт своё начало во Всеволожском районе Ленинградской области и впадает в Охту в районе Ржевки – Пороховых. Впервые она упоминается в переписной окладной книге Водской пятины в 1500 году. В петербургском городском фольклоре известна тем, что имеет два, и оба вполне официальных, названия: в Петербурге – это речка Луппа, а за пределами города, в верхнем своем течении, она называется Лубья. Факт сам по себе удивительный, потому что встретить на карте одну реку с двумя названиями – большая редкость.
Пороховой завод на Охте
Лубья – название более древнее, и историки связывают его с именем некоего Лубика, чья мельница в очень давние времена находилась в верховьях реки. А вот вокруг названия Луппа сложилась оригинальная легенда. При Петре I на Охте построили большие пороховые заводы, на которых работали крепостные крестьяне. Селились они вблизи заводов по берегам рек Охты и Лубьи. На берегу Лубьи для них поставили деревянные бани. Возле одной из бань устроили место для телесных наказаний. Провинившегося привязывали к особой скамье и били батогами и розгами так, что кожа начинала трескаться и лупиться. Именно от слова «лупить», согласно легенде, река Лубья в районе Пороховых заводов и получила своё второе название.
Возможно, эта легенда родилась от ассоциаций с близким по звучанию к русскому «лупить» ижорским словом «лупью», что означает «заваленная деревом река».
В связи со всем сказанным особый интерес могут представить любопытные сведения, извлечённые нами из книги известного исследователя этимологии финно-угорских топонимов Е. А. Балашова «Карельский перешеек – земля неизведанная». Оказывается, в древности почти в каждой финской деревне были отведены специальные места со столбами, к которым привязывали провинившихся. Наказывали «при помощи кнута или ивовых прутьев, смоченных в солёной воде». В народе такие места назывались Орьянмяки, что в переводе означает «холм раба». В подтверждение сказанному можно напомнить, что топоним Лубья в XVII веке был довольно распространённым. Так, например, на карте Ингерманландии 1676 года обозначены три деревни с названием Лубья.
* * *Особого разговора заслуживает гидроним «Финский залив», хотя, казалось бы, что в нём особенного, если издревле вдоль берегов залива селились финно-угорские племена.
Однако Финским он стал называться далеко не сразу. Напомним, что в старину славяне называли Балтийское море Варяжским. Известно, что в черновых набросках «Медного всадника» у Пушкина знаменитая строчка «На берегу пустынных волн» выглядит иначе: «На берегу Варяжских волн». Да и древние шведы сегодняшний Финский залив именовали Новгородским. Так что утверждение современного названия залива вполне можно считать актом исторической справедливости.
Заметим, что у Пушкина «на берегу пустынных волн» нет ни русских, ни шведов. Никого, кроме финнов, или чухонцев, как их тогда называли. Между прочим, он и Петербург в шутку называл «Чухляндией».
Финский залив
По мшистым топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложён
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твёрдой стать при море.
Между тем Финский залив в народе считался источником беды. Мысль о неминуемом конце Петербурга долго владела сознанием обывателя. В 1764 году в Петербурге появился некий «сумасброд», который на полном серьёзе утверждал, что сразу после Рождества Христова этого года «произойдёт потоп», в результате которого город погибнет.
Особенно остро ожидание конца света охватывало обывателей на рубеже календарных дат: окончание старого и начало нового года; переход от одного столетия в другое; круглые юбилейные даты. Эту особенность человеческой психики широко и умело использовали различные предсказатели, вещатели и пророки. Не было недостатка в предсказаниях и на рубеже XIX и XX столетий. От Москвы до Ла-Манша пророки и пророчицы всех мастей и уровней сулили неизбежную гибель Санкт-Петербургу. Одна итальянская предсказательница была наиболее категорична. В районе Петербурга, утверждала она, произойдёт мощное землетрясение, во время которого дно Ладожского озера поднимется и вся вода колоссальной волной хлынет на Шлиссельбург, а затем, всё сокрушая и сметая на своём пути, достигнет Петербурга. Город будет стёрт с лица земли и сброшен в воды залива.
Другая прорицательница – некая, как ее аттестовали русские газеты, «добрая волшебница» с берегов Сены Анна-Виктория Совари, или госпожа Тэб, – заклинала: «Бойтесь огня и воды! Грядет крупная стихийная катастрофа. Петербург постигнет участь Мессины». По словам госпожи Тэб, должно было произойти сильное вулканическое извержение и перемещение больших масс воды, поэтому «Петербургу грозит смыв грандиозной волной в Финский залив или, наоборот, в Ладожское озеро, смотря по тому, с какой стороны хлынет вода». Напоминание о древнем сицилийском городе пугало. Дважды на протяжении истории Мессина буквально стиралась с лица земли катастрофическими землетрясениями. Одно произошло в 1783 году, другое, унёсшее более 80 тысяч жизней, – совсем недавно, в декабре 1908 года.
Но что говорить о ведунах и гадателях, если современный крупнейший специалист по морской геологии М. А. Спиридонов считает, что «Санкт-Петербург рано или поздно утонет и что на его месте будет море», о чём сообщил в интервью газете «Утро Петербурга» его друг, поэт и ученый-океанолог Александр Городницкий.
Между тем Пётр I придавал исключительно большое значение обладанию Финским заливом. До этого связь огромного континентального государства с Европой морским путём осуществлялась только через Архангельск. Учитывая удалённость Архангельска от основных рынков сбыта, которые в основном были сосредоточены вокруг Москвы и в Поволжье, и состояние российских дорог того времени, легко себе представить, какие надежды возлагал царь на Финское побережье. Как мы уже говорили, не случайно, если верить фольклору, прежде чем объявить войну Швеции, он предложил Карлу XII продать ему один из портов на Балтике – Таллин, Ригу или Нарву и тем самым избежать военного столкновения.
