Жак Лe Гофф - Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии
Повторю: я разделяю концепцию, упомянутую Моник Бурен в предисловии к этой книге (с. XI), согласно которой в средние века существовали регионы и эпохи, где земельные сделки были погружены в ткань социальных связей, властных отношений и иерархий, в целом соответствующих реальности. Лоран Феллер обоснованно сослался на труд Анри Мендра́ «Конец крестьянства» (Mendras, Henri. La fin des paysans: Changement et innovations dans les sociétés rurales françaises.. Paris: A. Colin, 1967. Новое издание: Mendras, Henri. La fin des paysans: suivi d’une réflexion sur la fin des paysans vingt ans après. Arles: Actes Sud; Lausanne: L’Aire, 1992) как на исходную точку размышлений французских историков о том, как крестьяне использовали землю. Мендра там утверждал, что для средневекового крестьянина земля была прежде всего аффективным благом, с которым его связывали особые отношения, и только потом орудием производства. В работах о сделках с землей в Испании и, в частности, в Галисии Рейна Пастор хорошо показала, что продажа земли часто представляла собой форму обмена, которая была связана с экономикой дара, скрытой за мнимо экономическим характером заключаемой сделки.
Со своей позиции Лоран Феллер отметил, что в средние века ввод земель в оборот должен описываться с учетом механизмов, не все из которых подчинены законам рынка. Он подчеркнул значение социальной и семейной солидарности и тот факт, что такие сделки могли бы считаться дарами, но по выбору участников происходили с использованием монет (с. 28). Флоранс Вебер в свою очередь констатировала, что «торговая связь занимает узкую колею между войной и межличностным союзом». Труды американской медиевистки Барбары Розенвейн[83], хоть и относящиеся к более раннему периоду, X-XI вв., и оказавшие сильное влияние на историков средневекового Клюни, показывают, что у монахов этого ордена было немало мотиваций, не имевших отношения к экономике и даже к деньгам: великодушие и эсхатологическое мышление, аскетизм и монашеский идеал, активизация и сохранение взаимоотношений, защита семейного достояния при помощи одаривания детей, вступающих в орден. Короче говоря, как подчеркнул в нашем коллективном труде Патрис Бек, эти земельные сделки были основаны на экономике дара и продолжались после окончания клюнийского XI века. В работе, посвященной «Обществу в графстве Вандом с тысячного года по XIV век» (Barthélémy, Dominique. La société dans le comté de Vendôme: de l’an mil au XIVe siècle. Paris: Fayard, 1993), Доминик Бартелеми объяснил, как в земельных сделках смешивались экономика дара и рыночная экономика. Это смешение, основанное на социальных связях внутри сеньории, и служит определяющим признаком феодализма. Особо оговорив, как трудно сопоставлять разные источники, — в Испании, где сделки обычно заверял нотарий, и в Англии, где дворянские и церковные архивы содержат мало численных данных, — Карлос Лальена Корбера отметил, что, если говорить о земельном рынке в Испании в позднем средневековье, нужно уточнить, что это был очень раздробленный рынок, как на региональном, так и на местном уровнях, и что на него влияли также неэкономические личностные факторы (в частности, клиентелизм, родственные связи) (с. 182). Франсуа Менан в своем превосходном хронологическом очерке о возникновении темы земельного рынка в разных европейских историографиях указал, что она появилась позже больших работ по экономике сельского общества во Франции и в Англии (работ Жоржа Дюби, Робера Фоссье, Андре Шедевиля, в Англии — Майкла Постана), что в соединении с влиянием Чаянова эта тема завоевала Англию, но осталась за пределами интересов французских и итальянских медиевистов, только английский историк Крис Уикхем затронул ее в исследованиях по итальянской сельской экономике в средние века. Эта тема интересовала во Франции лишь отдельных историков, испытавших влияние журнала «Анналы», и еще нескольких в Италии — таких, как Джованни Леви, приверженцев microstoria (микроистории). В Испании тема земельного рынка возникла поздно, и там интерес вызывали скорей его ограничения, даже был введен термин «сделка без рынка».
Эмманюэль Грелуа, изучая проблему сделок с землей в Оверни, прежде всего отметил, что при оформлении этих сделок больше внимания обращали на доходы, заклады и неотъемлемые от земель ренты, чем на сами земли. Он также обратил внимание на крайне большой разброс цен, даже для некой средней площади, и сделал вывод, что в XIV в., несмотря на очень высокую степень монетизации экономики, недвижимость оставалась резервной ценностью.
В своем заключении Крис Уикхем подчеркнул, что сделки с землей всегда представляли собой смешение экономического с социальным, что это переплетение характерно для феодальной системы, как хорошо показал для другого периода и отдаленной территории, Польши XV-XVII вв., великий польский историк Витольд Куля в «Экономической теории феодального строя» (Kula, Witold. Teoria ekonomiczna ustroju feudalnego: proba modelu. Warszawa: Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1962; существуют английский, французский и итальянский переводы), и что при всем относительном единстве европейской феодальной системы в средние века эта система обнаружила, применительно к земельному рынку, многочисленные региональные и местные различия.
13. НИЩЕНСТВУЮЩИЕ ОРДЕНЫ И ДЕНЬГИ
Вернемся теперь, как было обещано ранее, к отношениям, часто вызывающим споры и полемику, между нищенствующими орденами — само название которых уже целая программа — и деньгами. Эти ордены, основанные в XIII в., — проповедники-доминиканцы, минориты-францисканцы, — были признаны папской иерархией, но не подчинялись епископам и объявили своей миссией борьбу с ересью и удержание в рамках христианской ортодоксии — строго следуя примеру и словам Иисуса Христа, содержащимся в Новом Завете, — нового общества, складывавшегося в христианском мире, в частности, в городах. Одной из главных проблем, с которой они столкнулись, была проблема отношений между такой христианской основой и развитием операций с использованием монет — того, что мы называем, сегодня и в настоящем очерке, деньгами.
От добровольной бедности к рыночному обществу?
Из этих орденов больше всего вовлеченными в то, что можно назвать борьбой с деньгами или диалогом с деньгами, был францисканский. Его основатель Франциск Ассизский был сыном купца, и его бунт во имя того, чтобы самому достичь спасения и открыть дорогу к нему другим, в качестве принципиальной идеи и действия включал не только борьбу с деньгами, но и отказ от денег. Это подтолкнуло орден, который он основал под нажимом папы, и в меньшей степени орден доминиканцев, к практике нищенства, за что они и получили название нищенствующих братьев. Святой Франциск и некоторые его спутники колебались, следует ли в качестве основы для существования выбрать нищенство или физический труд, — этих колебаний настоящий очерк не рассматривает. Здесь важна позиция нищенствующих орденов по отношению к деньгам, с одной стороны, проясняющая историю, которая изучается в данном очерке, с другой — вызывавшая в новой и новейшей историографии ожесточенные споры. В 1221 г. Франциск Ассизский разработал для своих братьев по заказу папы, желавшего, чтобы они образовали орден, первый устав. Папа попросил его внести поправки, тот последовал его указаниям и составил в 1223 г. устав, который стал окончательным, так как был утвержден папской буллой. Глава устава, не вступившего в силу, имела название «Запрет братьям принимать деньги», где последние назывались реcuniam aut denarios, и эта глава уточняла, что к pecunia et denarii братья должны испытывать не более интереса, чем к камням («quia non debemus maiorem utilitatem habere et reputare in pecunia et denariis quam in lapidibus»). В окончательном варианте устава редакция главы, посвященной отказу от денег, повторяет твердый (firmiter) запрет получать каким-либо образом «denarios vel pecuniam», ни прямо, ни косвенно через чье-либо посредство. Глава стала намного короче, из нее было убрано уподобление монеты камням, но категорический запрет сохранился.
В книге «Кошелек и жизнь: Экономика и религия в средние века» я попробовал показать способ, каким церковь в XII в. пыталась примирить в сознании добрых христиан использование денег (кошелек) и обретение вечного спасения (жизнь). Эта проблема была в основном связана с понятием и практикой ростовщичества, и об этом я говорил в другом месте настоящего очерка. Я позволяю себе ссылаться на это исследование, потому что определил там концепции, доминирующие в данном очерке. Я там подчеркнул, что средневековье совсем иначе, чем мы, представляло себе реалии, которые мы сегодня выделяем, чтобы включить в специфическую категорию — экономики (с. 21). Я цитировал там великого экономиста нового времени, на которого в первую очередь опирался, чтобы избежать анахронизмов и понять, как функционировала «экономика» в средневековом обществе, — Карла Поланьи (1886-1964), уже упомянутого выше. Я упоминал, в частности, способ, каким Поланьи показал, что в некоторых древних обществах, как и в средневековом, «экономика была встроена — embedded — в лабиринт социальных отношений». Я позволил себе эту ссылку, потому что она пригодна и для настоящего очерка, а концепции Поланьи дали мне основные идеи, которые помогли выяснить, какие представления у мужчин и женщин средневековья, в том числе у богословов, существовали в той сфере, которую мы сегодня называем «деньгами».
