Михаил Гершензон - Избранное. Тройственный образ совершенства
83. – Наука есть только проверенное и упорядоченное восприятие, техника учит приемам внедрения, но ни та, ни другая не способны рождать из себя творчество. Для того чтобы был создан горшок, нужны были не только знание свойств глины и умение сделать горшок: нужна была еще идея горшка. Откуда же она? Человек объемлет ряд единичных явлений родовым понятием и ряд других – другим родовым понятием; из двух родовых понятий он образует умозаключение, которое выражает неизменность их взаимного отношения. Владея одним умозаключением или многими разнородными, он знает, но еще не может действовать: для действия он должен обладать по крайней мере двумя умозаключениями, имеющими общий член. Он образовал два отвлеченных понятия: человек и смерть; потом установил постоянство их отношения и получил умозаключение: все люди смертны. Точно так же он из двух родовых понятий: цикута{121} и смерть – образовал второе умозаключение: цикута причиняет смерть. Теперь у него их два; и вот он скрещивает их в их общем члене, в понятии смерти и получает правило техники: соком цикуты можно убить всякого человека. Теперь он не только знает, но и умеет. Однако какое отношение имеют это знание и это умение афинских судей к судьбе Сократа? Пусть себе судьи знают это, как и многое другое, – Сократ пойдет домой обедать. Да: их знание и умение сами по себе инертны, но приобретают жизнь и реально вторгаются в мир – в силу замысла, лежащего вне их и не имеющего по своей природе ничего общего с ними: воля человека сообщает им движение и указывает их движению путь. А воля – это личность в человеке. Только целостная личность движет сильно и по верному направлению, потому что в ней жарко пылает образ совершенства. Культура сама готовит себе гибель, ослабляя и калеча из чрезмерной жадности свою единственную движущую силу – индивидуальное желание.
84. – Мир оживлен, как никогда, гулом и грохотом целесообразных движений полна земля: это ли гибель культуры? Прилежно трудятся миллионы рук, вертятся колеса бесчисленных машин, гениальных машин, с каждым днем все более гениальных; наука шутя посрамляет ум своими открытиями, техника – фантазию; за два века мир небывало расцвел довольством, безопасностью, просвещением. Все это богатство объективный разум нажил усердием своей верной рабыни – личности. Но за долгие тысячелетия личность изнурена самообузданием и трудом. Сам объективный разум, движимый ее же энергией, слабеет с ее угасанием и уже больше не диктует ей новых замыслов. Вся эта кипучая деятельность культурного человечества – уже не страстное творчество, как когда-то, а только виртуозная разработка древних идей и, больше всего, – повторение, несчетное множение. Объективный разум, конечно, издавна предвидел эту опасность и поступал как добрый хозяин, который подкармливает своего переутомленного вола. Вот почему культура никогда не шла одним путем – обезличения, но всегда, с древнейших времен, делала уступки личности, до поры не изгоняла ее из тех убежищ, где она еще сохраняла свою цельность. Так, когда личность построила себе семью, культура одобрила ее выдумку и всей своей властью оградила неприкосновенность семьи: ей было выгодно, чтобы личность набиралась сил в семье. Ей было выгодно, чтобы религия и искусство поддерживали в личности врожденный ей жар, готовность жить и творить, – и она взяла их под свое покровительство и не скупилась на вспомоществование им. И в наши дни социальный быт еще во всех направлениях изборожден стезями, на которых личность сравнительно безопасна, и каждый день культура изобретает или, может быть, разрешает новые средства к частичному ограждению личности, особенно в педагогике и праве. Но все тщетно: логика культуры сильнее ее предусмотрительности. Отвлечение – ее единственный метод; и отвлечением она не может не шириться, и потому неизбежно разлагает отвлечением все уцелевшее в личности, разрушает все убежища цельности, выстроенные с ее же помощью. Только одна есть в мире целесообразно действующая сила: страстное хотение, питаемое образом совершенства; но страсть беззаконна пред очами разума; как же сделать, чтобы подчинить стихию закону, не ослабляя ее? Обезличение человека влечет за собою сперва сумасшествие, а потом и смерть культуры.
VIII
85. – Любовь есть полярная противоположность культуры, потому что любить значит как раз целостно воспринимать чужую личность. Этот образ любимого, напечатленный в тебе, образ ее живого единства, – он твой, только твой; утверждая его, ты утверждаешь целостное своеобразие твоей собственной личности. Неверно говорят, будто в любви человек отрешается от своего «я»; напротив, только любящий в своей любви реально полагает себя и познает себя как неделимое и единственное; только в любви личность неприкосновенна, как в неприступной крепости. Любовь есть высшая школа самопознания, ибо она одна дает человеку полное самопознание, тогда как творчество учит нас знать себя только частично; а познавать себя значит познавать свой образ совершенства. Ты в готовом стуле увидал твой образ более совершенного стула; воплотив этот идеальный образ, ты в стуле, созданном тобою, отчетливо познаешь определенные черты твоего образа совершенства. Художник в своем творении воплощает и делает для себя реальным многие еще туманные черты своего образа совершенства; но только любящий воочию созерцает в любимом весь свой образ совершенства, не расчлененный, не отчетливый в частях, но полный, и именно в силу полноты невоплотимый и невыразимый.
86. – Когда мать, в отсутствии, мысленно вызывает пред собою образ своего ребенка, ее страстное видение как бы ограждает его крепкой стеною и повелевает всем вещам: «Да будут его бытие и целость неприкосновенны!» Этот образ ее ребенка создался в ней глубоко-лично; в его своеобразии она утверждает свое, в его ненарушимости цела ее собственная личность. Люди всегда смутно чувствовали роковую связь между человеком и его зеркальным отражением: в любви эта связь осязательна. Любимый ребенок – зеркальная поверхность, в которой мать видит отраженной себя, так что образ ребенка, живущий в ней, – отражение ее собственного лика. Но любовь – магическое зеркало: в ней реально живы оба – и отражающий предмет, и глядящийся лик, мать и ребенок; и не только зеркальный образ точно воспроизводит малейшее изменение глядящегося лика, но и наоборот, глядящийся лик реально претерпевает всякое изменение отражающего предмета. Поэтому связь любви не призрачна, а совершенно конкретна, действеннее всякой другой связи на земле. Самая очевидная причинная зависимость материальных вещей еще груба и относительна в сравнении с этой связью. Вертикально вращающееся колесо приводом вращает горизонтальное, и переход их вращения можно регулировать микрометрически{122}; но беспредельно полнее и тоньше, с несравнимой и абсолютной чувствительностью переживает мать боль и радость ребенка чрез изменение его образа в ней, который есть вместе ее собственный образ.
87. – Поэтому сладко также и быть любимым. Все общения разлагают тебя, каждое утверждает, как единственную реальность в тебе, лишь родовой признак, тот или этот. Но ты ведь не связка признаков: ты живой и цельный. Оттого томится дух в орудийных общениях, и меркнет в нем его огненный центр, образ совершенства. Только в любящем взоре ты можешь видеть себя отраженным целостно, неразложимой и беспримерной личностью. И какая радость вечно снова находить себя здесь, возвращаясь с людного торжища, чувствовать себя целым в ограде чужой целости, в любящем сердце, которое ради собственного своего спасения собрало и хранит в себе твой расточаемый лик! Так древняя мудрость Египта олицетворила в образах силу любви. Сын земли и неба Озирис – не Человек ли? Его убил родной брат и тело его рассек и разнес во все концы вселенной; не каждый ли день родной брат убивает Человека, рассекая на части? И Горус, в самой смерти рожденный им от его небесной сестры, – не любовь ли, Эрос греков? Горус любящий собирает члены Озириса и поцелуем вдыхает в тело освобожденную душу. Отныне Озирис бессмертен, ибо любовь победила смерть; и отныне всем людям открыта тайна воскрешения любовью, чтобы всякий мог ею воскреснуть и воскрешать.
88. – Кто любит, в том образ совершенства возбужден к действию: либо осуществляет себя чрез любимого, либо, по крайней мере, утверждает себя действенно чрез ограждение любимого; кто любим, тот лишь удостоверением любящего научен знать в себе образ совершенства. Уже и знать себя личностью в нашем орудийном мире – благо. Горе тому, кто не видит себя целостным ни в чьем любящем взоре! Он быстро распадается в мире, ибо, как обручи бочку, так человека изнутри скрепляет ощущаемый образ совершенства. Быть любимым значит уцелеть, не больше; напротив, любящий не только знает себя личностью, но и воплощает свое личное начало, в воплощениях познавая его все глубже.
