Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
В рамках этой новой концепции действовал полицмейстер Поль, услышав в свой адрес обидные слова. Это случилось, когда он, совершая ночной обход, заметил свет в торговом заведении, вход в которое был заперт. Войдя через заднюю дверь, полицейские застали компанию игроков в карты. Один из них, прекрасно видя, что перед ним офицер в чине полковника, все же сказал: «Что это есть за человек, не нужно ли дать ему три рубля». На суде Поль пояснил, чем руководствовался в своих дальнейших действиях: «Сочтя эти слова оскорбительными для каждого полицейского чиновника и общества, я счел нужным составить о происшествии протокол». Слова «три рубля» суд оценил в 10 рублей штрафа.
В тот же день, по сообщениям газет, мировой суд защитил достоинство помощника квартального надзирателя Замойского. Во время его дежурства в контору был доставлен мещанин Ступин, задержанный за буйство в пьяном виде. Не желая мирно отправиться в камеру на ночлег, дебошир крикнул Замойскому: «…еще сказывается барин, нужно вас бить». Вместо того, чтобы с помощью городовых вколотить в сознание Ступина простую истину: «Не желай другим того, чего не желаешь себе», помощник квартального ограничился составлением протокола. В свою очередь и мировой судья ударил дерзкого мещанина только рублем (вернее — пятью).
Со временем, как свидетельствуют хроники городских происшествий, обращение в суд у полицейских превратилось в привычку. В длинной череде однотипных разбирательств интерес, пожалуй, могут вызывать личности участников инцидентов. Например, летом 1886 г. среди оскорбителей полиции был отмечен профессор технического училища А. Х. Ганце. Городовой Козлов пытался утихомирить и вывести со двора разбушевавшуюся пьяную женщину, размахивавшую железной палкой. Едва ему с помощью подоспевшего городового Караваева удалось это сделать, как с проезжавшей мимо пролетки соскочил приличный с виду господин и закричал на полицейских: «Грабители, вы зарезать человека готовы!» Затем он сдавил горло Козлову, а с Караваева сбил фуражку. Доставленный в участок, профессор не утихомирился и, согласно записи в протоколе, продолжал обзывать служащих полиции «мерзавцами, головорезами и прочими бранными словами». На суде Ганце объяснил, что накинулся на городовых из человеколюбия, вступившись за пьяную женщину, которую жестоко били. Благородный порыв профессора был оценен — по приговору он получил возможность целых 10 суток провести в самой гуще народа в арестном доме.
«Под ручку с кавалерами и мы ходить умеем». (кар. из жури. «Свет и тени». 1878 г.)
Мы ввели бы читателей в заблуждение, если бы утверждали, что все обращения полицейских в суд диктовались высокими помыслами. Увы, и среди «реформированных» стражей порядка находились те, кто использовал достижения демократии для продолжения произвола. Взять хотя бы процесс купца Карла Мора, которому пришлось ответить за оскорбление частного пристава Реброва. По документам, представленным суду полицией, вина купца не вызывала сомнений. При осмотре его магазина были обнаружены испорченные продукты, но Мора, вместо того чтобы признать свою вину и подписать протокол, стал скандалить и едва ли не побил пристава.
В. Ф. Одоевский записал в дневнике то, что услышал от самого владельца магазина:
«Мора рассказал мне свою поучительную историю. У него был спор с поставщиком фазанов, который взял с него 200 руб. за ящики, один свежих, другой — прошлогодних. Он адресовался к полиции, которая запросила 100 р., он не дал. Частный пристав обещал отомстить и для сего воспользовался осмотром лавок. В кладовой Мора он нашел обрезки сыра, в которые складываются неблаговидные части сыра (les accidents). Доктор уверял, что сыр вовсе не вредный; несмотря на то, частный пристав велел его нести для исследования. Мора просил нести покрытым, ибо публика, не зная, что это за сыр, пустится в толки, и кредит лавки будет потерян; упрашивая частного пристава, он, как итальянец, по обыкновению размахивал руками — частный пристав воспользовался этими жестами, чтобы обвинить Мора в поднесении рук к его лицу. Потребовали Мора к судебному следователю Иохтессу (приятелю частного пристава Реброва), который требовал, чтобы Мора подписал тут же написанный на него отзыв, — не позволяя ему посоветоваться ни с кем, ни перевести на французский его содержание. Между тем требования взятки от полиции продолжаются. Мора просил меня совета, как сделать, чтобы назначили какого-либо другого следователя».
Под караулом (кар. из журн. «Развлечение». 1862 г.).
Отчаявшись доказать свою правоту, Мора не стал оспаривать приговор Московского окружного суда в высших инстанциях, а просто уплатил 30 руб. сер. наложенного на него штрафа. А Одоевский пришел к заключению: «Всякое новое постановление рассматривается негодяями как средство для наживы».
Другой вывод относительно дела Карла Мора прозвучал в газете «Московские ведомости». В передовой статье, посвященной практике вынесения окружным судом решений об оскорблении полицейских чиновников и неисполнении законных требований полиции, говорилось, что эти приговоры носят странный характер. С одной стороны, подсудимых всегда признают виновными, с другой — наказания им назначают по низшему пределу. Создавалось впечатление, что судьи вынужденно, ради поддержания авторитета полиции, не оправдывают подсудимых, но при этом стараются облегчить их участь.
Защищая честь судейского мундира, П. А. Устимович дал газетчикам резкую отповедь в специально написанной брошюре. Юрист утверждал, что в случае с Мора не правосудие подошло к купцу предвзято, а пресса в искаженном виде передала то, что говорили свидетели. Именно на основании их показаний был вынесен приговор (вот только этими свидетелями были те самые полицейские, которые вымогали деньги у К. Мора). Устимович подчеркивал, судьи выносят приговоры, исходя из своих личных убеждений, и, если назначенные виновным наказания служат укреплению престижа полиции, то это вряд ли «…дает право заключить, что судьи лицеприятно и искусственно поддерживают этот авторитет».
Нам неизвестно, давало ли в действительности высшее начальство указание служителям Фемиды судить с пристрастием всех обидчиков полиции для укрепления ее авторитета. А вот что касается прессы, то официальный документ на имя московского генерал-губернатора, подписанный 1 сентября 1878 г. министром внутренних дел А. Е. Тимашевым, в архивах сохранился:
«Конфиденциально.
Милостивый государь князь Владимир Андреевич!
Ввиду проявляющегося в нашей прессе систематического стремления при всяком удобном случае порицать действия полиции и возбуждать в ней[40] недоверие и неуважение, и, принимая во внимание, что такое отношение печати к действиям полиции отнимает у общества убеждение в безопасности и порождает в среде самой полиции крайне вредные, особенно при настоящих условиях, колебания и неуверенность при исполнении лежащих на ней обязанностей, — признано необходимым, согласно последовавшему особому Высочайшему повелению, пригласить господ редакторов бесцензурных газет и журналов воздерживаться от печатания порицательных и обличительных в отношении к полиции статей, в уверенности, что правительство со своей стороны принимает все необходимые меры для устранения всяких поводов к таковым нареканиям на полицию, и предупредить их, что в будущее время голословное и систематическое порицание полицейских учреждений и начальств в периодической печати непременно вызовет против виновных изданий строгие административные взыскания.
Вследствие сего имею честь обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою, пригласить гг. редакторов бесцензурных периодических изданий, выходящих в свет в Москве, и сообщить им изложенные указания»[41].
При выходе с маскарада.
— Вот, брат, и работа тебе. Забирай в часть — вишь буянят.
— Никак нет-с, ныне от начальства строгий приказ: до тех пор, пока не свалятся, не трогать. Он хошь и ослабел, а все товарищи поддержат. (кар. из журн. «Будильник». 1876 г.)
Редакторы, естественно, беспрекословно явились в канцелярию генерал-губернатора и скрепили своими подписями обещание в дальнейшем не критиковать полицию. Что поделать — цензуры вроде бы нет, а воля верховной власти есть.
Однако в сентябре 1881 г. в газете «Мирской толк» среди героев фельетонного обзора городской жизни появился полицейский чин. Автор сатиры, рассказывая о посещении сумасшедшего дома, упомянул о встрече с квартальным надзирателем. Грозный властитель над обывателями, оказавшись выведенным за штат, громко скорбел о своей незавидной доле: не бывать ему больше именинником 10 раз в году, не получать по этому поводу денежных и прочих подношений от благодарных жителей квартала.
