Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений
Этот странный образ наверняка был близок Уолту Уитмену, опубликовавшему первое издание «Листьев травы» через четыре года после выхода романа Мелвилла. В «Песне о себе» — знаковой поэме Уитмена — отсылки к мастурбации не менее выпуклые, но при этом еще более личные.
Если и чтить одно больше другого, так пусть это будет мое тело и любая частица его…
Ты, моя густая кровь! молочные, струистые, бледные волокна моего бытия!..
Корень болотного аира! пугливый кулик! гнездо, где двойные бережно хранимые яйца! пусть это будете вы![98]
«Корень болотного аира» — это лишь одно из любимых иносказаний Уитмена на тему пениса. Были и другие — «жезл любви», «сокровенное жало» и «корень мужской». Как писал литературный критик Гарольд Аспиз, Уитмен был величайшим «сперматическим поэтом» Америки, которому удавалось сочетать образ «заряженного порождающим началом героя с глубоко прочувствованными мыслями о сути спермы как продукта перегонки плоти и разума». Келлогг и Грэхэм наверняка бы согласились со второй частью этого суждения. Однако для Уитмена могущество жизни и искусства достигалось отнюдь не за счет удержания семени. И он ясно выразил это в строках своего стихотворения «Я сам по себе» (из цикла «Дети Адама»).
Прекрасные сгустки, осколки, небрежный список — один за другим, только мне стоит их вызвать или только подумать о них, —
Истинные стихи (просто образы, облики, то, что мы называем стихами).
Стихи затаенности, ночи, людей, таких же, как я.
Поэма, застенчиво скрытая, которая вечно во мне и вечно в любом
(Знаю раз навсегда, признаюсь откровенно, всюду есть люди, такие как я, всюду скрыты наши крепкие мужественные стихи)…
Прозрачная скользкая жидкость внутри молодого мужчины.
Тревожное разъедание, мучительное, смущающее…
Молодой мужчина, просыпающийся среди ночи, горячей рукой старается подавить то, что овладевает им.
Волшебная ночь влюбленных, странные полувлекущие муки, виденья, угар.
Пульс, биенье в ладонях и трепет сцепленных пальцев, молодой мужчина, весь распаленный, пылающий от стыда и досады;
Так набрасывается на меня море моей любви, когда я лежу, жаждущий и обнаженный…[99]
Стоит ли после этих строк удивляться словам одного критика, который заявил, что «Листья травы» пропахли вонью спермы?
Одни читатели «поняли» Уитмена, другие — нет. Ральф Уолдо Эмерсон, чье эссе, призывавшее американских поэтов прославлять крепнущее государство, послужило отправной точкой для создания «Листьев травы», хвалил Уитмена за его «свободные и смелые мысли». Что неудивительно, учитывая, как был выражен этот призыв.
Крайне важно, чтобы обо всем таком высказывались вслух…. чтобы мысль исторгалась из тела как Логос, или Слово. Не сомневайся, о Поэт, но стой на своем. Скажи: — Все, что во мне, исторгнется наружу».
Однако что для одного критика — эстетическая эякуляция, для другого — бескультурный выброс. «Как если бы звери заговорили», — написал о «Листьях травы» Генри Дэвид Торо. А в газете «Нью-Йорк геральд» Уитмена корили за «отвратный приапизм», намекая — разумеется, без тени благожелательности — на греко-римского бога плодородия и размножения с его гигантским фаллосом. Кое-что из критических высказываний было куда ближе к истине, чем могли предположить их авторы. Ведь уитменовская хвала пенису была новоязыческой, особенно в плане своей приапически-грубой и неприлизанной формы. В пресыщенном роскошью имперском Риме Приап был не просто воплощением секса — он олицетворял собой простоту и возврат к естеству. Животная настойчивость пениса не пугала Уитмена. Напротив, он посвятил всю свою жизнь «воспеванию фаллоса» и «тела электрического». Уитмена вдохновлял человек, не порабощенный пенисом, но воодушевленный им.
Такова была идея поэтики Уитмена, которая считается самой влиятельной в современной американской литературе. «В моих стихах натянут каждый нерв, чтобы возбуждать, напрягать, расширять и восторгать», — писал Уитмен. Те же цели преследует и современный уролог, специализирующийся на проблемах с эрекцией. Уитмен и Мелвилл отвергли показную рациональность новой науки о сперме ради более духовного видения. Однако ни тот, ни другой не выступали за возврат к христианским взглядам. Их восприятие детородного органа коренилось в романтизме и натуралистическом языческом прошлом, чуждым ненависти к пенису.
Мы преклоняемся сегодня перед Уитменом и Мелвиллом, тогда как Гомер Бостуик, Джон Тодд и прочие сторонники удержания семени давным-давно забыты. Похоже, что взгляды романтиков в конечном счете «победили». Но когда они еще только создавали свои произведения, то были явно в меньшинстве. «Руководство для студентов» Джона Тодда разошлось в тысячах экземпляров — его тираж был куда больше, чем у мелвилловского «Моби Дика». Мелвилл умер, всеми забытый, в глубокой нищете. Опубликовав за одиннадцать лет десять книг, он в итоге остался должен своим издателям. Последние девятнадцать лет своей жизни Мелвилл работал по шесть дней в неделю простым таможенным агентом в Нижнем Манхэттене. Последнее великое произведение Мелвилла «Билли Бадд», герой которого, напоминающий Христа, умирает с эрекцией, после того как его вздергивают на грота-рее, было найдено в жестяной хлебнице и опубликовано в 1924 году, через тридцать лет после смерти писателя.
Все издания уитменовских «Листьев травы» коммерчески провалились. У поэта были горячие поклонники, однако, как и Мелвилл, он жил в стесненных обстоятельствах, особенно после удара, когда он оказался полностью зависим от друзей. Зато «рациональное» движение за удержание спермы наступало по всем фронтам. Джон Келлогг, Сильвестер Грэхэм и их наследники разбогатели на еде, призванной подавлять желание мастурбировать (даже если покупатели о том не ведали). В 1848 году директор психиатрической больницы в Вустере, штат Массачусетс, заявил законодательному собранию штата, что треть его пациентов «вконец обезумели от самоосквернения». А еще через два года Благотворительная больница в Луизиане сообщила, что двое пациентов умерли от этого недуга.
В поисках спасительного средства от этой напасти врачи наводняли журналы статьями, чьи названия говорят сами за себя: «Механический ограничитель мастурбации», «Инфибуляция и долг медиков», «Мастурбация как причина безумия» и, пожалуй, самая жуткая из всех — «Излечение безумия посредством кастрации». Ее автор, некий Дж. X. Маршалл, описывал в ней своего пациента, в прошлом уважаемого врача, который страдал навязчивой мастурбацией и провел семь лет в сумасшедшем доме, однако «несчастному» ничто не помогало. И тогда доктор решил удалить у пациента яички. Вскоре «его было не узнать», писал Маршалл. После операции пациент сделался «спокойным» и «послушным» и даже смог «возобновить свою медицинскую практику». Читатели журнала наперебой поздравляли доктора Маршалла с таким терапевтическим триумфом. Понятно, что наука об удержании спермы с ее верой в то, что сексуальное поведение нуждается в коррекции, что «естественный» пенис опасен и для его лечения «все средства хороши», на тот момент возобладала.
Меж тем все эти странные представления о пенисе имели далекоидущие последствия, так как ведущие державы Запада в то время начали колонизировать Африку, наводняя ее своими представлениями о культурном превосходстве белой расы, своими сексуальными проблемами, условностями, мерками, ножами и методами лечения. Наука и расизм шагали нога в ногу, все больше углубляясь в джунгли в поисках материальных и духовных сокровищ. И вскоре в большинстве медицинских музеев Европы появились заспиртованные образцы «эфиопского пениса» в склянке.
III. Измерительный прибор
Путешествовать обычно отправляются ради новых впечатлений. Именно за этим англичанин Ричард Джобсон, охотник за сокровищами и любитель цитировать Библию, отправился в Западную Африку, где он провел 18 месяцев, исследуя реку, которую сегодня называют Гамбией. В 1623 году он описал свои приключения в путевых заметках с длинным и высокопарным названием «Торговля золотом, или Открытие реки Гамбра и торговля золотом с эфиопцами. А также: коммерческие сделки с великим черным негоциантом по имени Баккор Сано, его рассказы о крытых золотом домах и прочие странные наблюдения во благо нашей собственной страны; записано в ходе путешествия, случившегося в 1620 и 1621 годах, Ричард Джобсон, джентльмен». Глаза этого джентльмена чуть не вылезли из его англосаксонских орбит, когда его лодку покусал гиппопотам, хотя не меньшее впечатление на мистера Джобсона произвел вид термитника выше большинства домов в тогдашнем Лондоне. Но еще больше округлились его глаза при виде другого поразительного зрелища местной природы. «Черные хозяева этой страны», писал Джобсон о неграх из племени мандинго, которые повстречались ему на обеих сторонах реки, были «одарены такими огромными членами», что они казались для них самих «весьма обременительными».
