Амир Хисамутдинов - Русская Япония
На шлюпочный сарай и баню, которые русские моряки соорудили в Инасе, ушли почти все имевшиеся деньги. На строительство лазарета средств уже не хватало. Закончить обустройство помогли пожертвования великого князя Алексея Александровича на Русское кладбище. Для больных построили двухэтажный дом, который внешне казался капитальным, даже каменным. На самом деле он состоял из заштукатуренных бамбуковых решеток, прикрепленным к столбам, на которых держалась черепичная крыша. На больничное белье, халаты, мебель деньги собирали по подписке, и моряки не остались безучастны. Особенную активность проявил лейтенант Верховский с корвета «Баян». В 1875–1876 гг. он смог собрать среди своих сослуживцев около 300 долларов, а когда узнал, что этих денег недостаточно, вскладчину со своими друзьями внес оставшуюся сумму в долг. Всем постройкам дали громкое название «Русский порт и Русское адмиралтейство».
Памятник на могиле гардемарина А. Попова и матроса С. Гомзикова. Русское кладбище в Хакодате. Фото автораК тому времени в Инасе уже сформировался и второй участок русского кладбища, на котором хоронили офицеров. Могилы В. Павловского и Н. Владыкина находились на нем. Подпоручику Н. Владыкину, служившему на шхуне «Ермак» и скончавшемуся в апреле 1877 г., было 29 лет. В 1879 г. на Русском кладбище в Инасе появились две новые могилы: матроса клипера «Гайдамак» Петра Макарова и подшкипера лодки «Нерпа» Александра Нумма.
С прибытием в Нагасаки большого количества русских судов лазарет в Инасе оказался катастрофически мал. После консультаций между врачами и командованием было решено развернуть на берегу госпиталь, благо, владелец участка Сига-сан готов был безвозмездно уступить простой и удобный сарай. Комиссия, назначенная приказом Штакельберга для осмотра места, ужаснулась, когда увидела, во что превратилась некогда обжитая и ухоженная Русская деревня. «Непривлекательный тогдашний вид всех наших зданий в Инасе, запущенный вокруг их сад, беспорядок, царствовавший на всем состоявшем в нашем владении участке земли, все это, по заявлению одного из заслуживающих доверия очевидцев, производило на членов собравшейся комиссии неблагоприятное впечатление, под влиянием которого разрешение всех подлежавших обсуждению комиссии вопросов представлялось тогда затруднительным».
Общими усилиями быстро навели порядок, и 13 июля 1880 г. в Инасу были отправлены первые больные. Японская компания «Кихэ и Марокко» пристроила к госпиталю кухню и столовую, выделила посуду. «Японцы-поставщики умудрились так быстро пристроить к маленькому зданию, предназначенному для кухни, довольно большую палатку, принесли туда свои треноги, посуду, столы, развели огонь и, поддерживая замечательную чистоту и опрятность, стали готовить для русских желудков, как уверяют очевидцы, отличные русские щи и бифштексы; недоразумений с этими поставщиками, злоупотреблений с их стороны никогда не было; пища была всегда обильная и превосходная и, по возможности, по усмотрению врача, разнообразна». Больные получали еду три раза в день: утренний чай, обед и ужин, состоящие из двух блюд. С каждого больного брали 30 центов — так же, как и при нахождении на судне. Если требовалось вино или пиво, то за это взималась дополнительная плата.
Некоторые офицеры русской эскадры предпочитали размещаться в Инасе не вместе с другими моряками, а снимать отдельный японский дом и жить по-семейному, заводя себе временных жен. Стоимость такого жилья была относительно невысокой — 20–30 иен в месяц, при этом домохозяева, если жильцу было угодно, еще и готовили ему еду. Для ежедневных сообщений с городом и судами на рейде существовали офицерские вестовые и лодки-фуне. Нередко офицеры имели свою собственную фуне или же нанимали ее помесячно, обычно за 30 иен. Нанятый таким образом лодочник, по свидетельству очевидцев, в любое время дня и ночи находился в распоряжении своего хозяина. Как бы ни засиделся офицер в городе или сколько бы ни пробыл у себя на судне, лодочник неотлучно ожидал его в указанном месте. «Каждый из помесячных лодочников непременно сочиняет для себя свой особенный флаг, — писал В. В. Крестовский, — под тем предлогом, чтобы хозяину приметнее было его фуне, а в сущности, ради утехи собственному самолюбию: я, дескать, плаваю под флагом капитана такого-то, и не иначе как «капитана», ибо у лодочников и извозчиков всякий офицер непременно «капитан». Все они более или менее понимают и даже говорят несколько слов и фраз по-русски, по крайней мере, настолько, что в случае надобности можно объясниться с ними и без японского словаря. Впрочем, знакомство с русским языком среди жителей Инасы вовсе не редкость: благодаря постоянному пребыванию на рейде русских стационеров, имеющих ежедневные сношения со «своим» берегом в Инасе, жители этой «русской деревни» уже вполне с ним пообвыкли, освоились и в большинстве своем научились кое-как объясняться по-русски».
Интересные воспоминания об этой стороне пребывания русских моряков в Нагасаки принадлежат перу великого князя Александра Михайловича, который плавал на корвете «Рында». Он писал: «Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера «Вестник» сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведенных в Японии. Почти все они были «женаты» на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными женами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками и микроскопическими цветами.
Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же они были готовы разделить общество веселых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились. Всякая попытка зависти флирт с «женой» какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев. Их определенное миросозерцание не носило никаких следов западноевропейского мышления; как все обитатели Востока, они проповедовали моральную непорочность и духовную верность, которая в их глазах ценилась гораздо выше физической невинности. Почти никто из европейских или же американских писателей не сумел истолковать эту черту японского рационализма.
Разбитое сердце «мадам Баттерфляй» вызвало взрыв хохота в Империи Восходящего Солнца, потому что ни одна из носительниц кимоно не была настолько глупа, чтобы предполагать, что она могла бы остаться с «мужем» до гробовой доски. Обычно «брачный контракт» заключался с японками на срок от одного до трех лет, в зависимости от того, сколько времени находилось военное судно в водах. Японии. К моменту истечения срока подобного контракта появлялся новый офицер, или же, если предыдущей «муж» был в достаточной мере щедр и его «жена» могла сэкономить достаточную сумму денег, то она возвращалась обратно в свою семью».
Иностранное кладбище в Йокогаме. Памятник русским морякам. Фото автораВ один прекрасный день 1877 г. Александр Михайлович получил телеграмму от российского императора с приказанием нанести официальный визит императору. Российский посланник — в это время интересы Российской империи в Японии представлял К. В. Струве — составил сложную программу торжественных приемов, обедов, ужинов и банкетов. «Наш посланник, — вспоминал позднее князь, — был очень озабочен, так как я должен был явиться первым представителем европейских государств, которого когда-либо принимал японский император. Он объяснил мне при этом, что в своих беседах с микадо я должен буду пользоваться услугами переводчика, так как император ни на каком другом языке, кроме японского, не говорил. Я глубокомысленно усмехнулся.
Мне казалось, что мое умение говорить с Микадо без переводчика явится для всех большим сюрпризом. Жители деревни Инасса потеряли покой, когда узнали, что с ними проживает человек, которого примет сам великий Микадо. Мои японские друзья теряли дар речи в моем присутствии и только подобострастно кланялись.
Даже моя «жена» выглядела испуганной. Дело и в том, что в местных газетах появился мой портрет с заметкой, в которой говорилось, что русский морской офицер, проживающий уже третий месяц инкогнито в Японии, приходится двоюродным братом Императору Всероссийскому. Это породило в моей «жене» сомнения, должна ли она продолжать называть меня «Сан» (японское уменьшительное от «Сандро») или же избрать какую-то другую, более официальную форму обращения. Пришлось подарить пятьдесят ярдов розово-зеленого шелка, чтобы возвратить ей душевное равновесие.
В то время пост заведующего церемониальной частью при японском дворе занимал бывший камергер Германского Императора, а потому прием мой в Токио и Йокогаме был обставлен с большой торжественностью. С того момента, как в Йокогамском порту прогремел императорский салют в 101 выстрел, в течение девяти последующих дней я перестал быть скромным мичманом с крейсера «Рында», и со мною обращались точно так же, как принимали в чопорном Потсдаме высочайших особ. Собственный поезд Микадо ожидал меня в Йокогаме, и все члены правительства, во главе с графом Ито, тогдашним премьер-министром, встречали меня в Токио на вокзале. Я проследовал в императорский дворец в пышном экипаже, которому предшествовал эскадрон гвардии Микадо в парадной форме.
