Евгений Головин - Там
Это и есть чувство «я». Элемент эволюции распознается только при желании, поскольку нет последовательного течения времени: нельзя сказать, что крыло чайки — этап на пути к пантере, а уж от пантеры до Готфрида Бенна совсем близко. Просто поэт чувствует родственную неделимость общего пространства стихотворения, космическое единство далеких эпох и пейзажей. К примеру, он мог бы работать в радиомастерской или на автомобильном заводе, и не чувствовать своего «я», не отрицая важности общего дела. Поговорив по телефону, он бы повесил трубку, сознавая пустячную значимость аппарата. Может быть, он признавал полезность своей врачебной специальности. Позитивное отношение к вещам не имеет связи с чувством «я». Он мог любить свой врачебный халат, зажигалку, тюленей, устриц и забывать все это при исчезновении из поля внимания. И потом. Очень важен страстный интерес поэта к тому, что он пишет. Готфрид Бенн не ценил мужчин. Но с каким ангажансом в эссе «Паллада» касается он темы? Здесь его любовь или нелюбовь не имеют значения.
«Когда бы он был павлином, обезьяной, конюхом Иосифа, но он — трансцендентальный мужской субъект, андрократический безумец, храмовый педераст, совратитель и причина всех преступлений! Cherchez l’homme! Почему общество предоставляет ему свободу? В минуту страсти — детское и опасное существо, визжит и свистит он, вертится как флюгерный петух, после чего истеричен и неразумен. Его мысль — спектакль, буффонада вымирающего пола, он сооткрыватель дверей рождения, не более того. Он приобрел самостоятельность благодаря своим системам, чисто негативным, иногда сугубо безумным, — все эти ламы, будды, боголюди и богокороли, избавители и спасители, и никто мир реально не спас — все эти представители трагического мужского целибата, чуждые материальной сущности натуры, чуждые вещественному зову матери, игнорирующие тайный материнский смысл вещей: непредвиденные разломы в цельности формы, зловещие гости, отдельные голоса которых заглушает общая музыкальная реакция цикад, лягушек и, особенно высоко организованного социально, государства жесткокрылых, где всё нормально кончается спариванием, где их держат за государственных врагов и временно терпят. Такими мужчинами руководит Паллада, от Паллады до шизофрении — всего один шаг; Паллада и нигилизм, Паллада и прогрессивная церебрализация. Здесь, под платанами, в лысом черепе Сократа отразилась первая проекция — ах, и когда-то отражались в нем твои волосы и твои губы, о Диотима!»
Это блестяще написанный текст и, как таковой, не имеет отношения ни к правде, ни к лжи, ни к личному мнению Бенна. Вряд ли он презирал граждан «государства жесткокрылых», вряд ли пренебрежительно оценивал героев, реформаторов, мятежников, интеллектуалов. Мужской и женский коллективы обречены на вечную борьбу, решительная победа здесь невозможна, ибо сущность жизни прекратится. Скорей всего, текст создан в полемике за женскую эмансипацию начала двадцатого века под влиянием Стриндбега, Чехова, Эллен Кей и под более отдаленным влиянием Ницше. Сам Готфрид Бенн не мог сочувствовать ни «государству жесткокрылых», ни сторонникам Паллады в изображении последних в данном тексте. Человек, столь высоко одаренный «чувством „я“», не мог благоволить тоталитарному государству (его кратковременная симпатия к СС закончилась полным разрывом), равно как мятежникам и реформаторам. «Я» — дано неизвестно кем и чем, его нельзя обрести, но легко потерять. Бенн одно время пытался его интенсифицировать с помощью наркотиков, но кажется неудачно. Так или иначе, область «я» в наше время — это область прошлого, далекого прошлого, мифа. Стихотворение «О ночь».
О ночь. Беру еще кокаина,
и разделение крови началось:
волосы поседели, годы потекли,
я должен, должен любым усилием
еще раз от прошлого расцвести.
О ночь! Я хочу не так много —
усилия судорожного сжатия:
чтобы вечерний туман вскипел
от расширения пространства, от чувства «я»…
О ночь! Я могу тебя только умолить!
Просить только чуть чуть напряженности,
И чувство «я» — презрев все границы,
еще раз от прошлого расцветет!
Злоупотребление кокаином и другими наркотиками дает лишь иллюзию расширения «чувства „я“». Гораздо вернее постепенная утрата этого чувства и обретение многих негативных свойств, равно как физических немощей. Но не будем менадически анализировать (то есть детально, по-женски), согласно красивому выражению поэта — менада — жрица Диониса — опасности на пути «я». Отталкивающих людей или безобразные предметы «я» может проигнорировать, но иногда препятствия слишком удивительны, например, цветы. Сирени, яблоневый цвет, маковое поле резко ограничивают «я». По словам поэта, «волна левкоев» способна его затопить. Ничего удивительного, если представить, что «чувство „я“» настолько деликатно, настолько не имеет точек соприкосновения с эгоизмом, властолюбием или любовью в обычном смысле, что его может сокрушить даже лепесток розы. Оно живет прошлым, да, но создает в собственной ночи. «Синтез».
Молчаливая ночь. Молчаливый дом.
Но я — самая тихая звезда,
я озаряю собственным светом
свою собственную ночь.
Задача оказалась непосильной. Невозможно устроить в современном мире оазис для «чувства „я“». «Надо вернуть понятие „я“ обратно в мир», — писал он. С помощью науки оно отдано бесконечности и бестиям, так сказано в позднем стихотворении «Потерянное „я“». Мы решились перевести это стихотворение обычным способом, дабы передать ритмическое негодование автора.
Потерянное «я» — добыча стратосферы,
ягненок, жертва излучений гамма.
Частицы… поле… бесконечности химеры
на серых парапетах Нотр-Дама.
Проходят дни без ночи и рассвета,
проходит год — ни снега, ни цветов,
и бесконечность наблюдает с парапета,
и ты бежать готов.
Куда. Где обозначены границы
твоих амбиций, выгод и потерь.
Забава бестий бесконечно длится,
чернеет вечности решетчатая дверь.
Взгляд бестий: звезды как распоротое чрево,
смерть в джунглях — истина и творческая страсть,
народы, битвы, мировое древо —
все рушится в распахнутую пасть.
Пространство, время, идеалы
столь дорогие нам —
функциональность бесконечно малых,
и мифы есть обман.
Куда. Зачем. Ни ночи, ни экстаза.
Где эвоэ, где реквием.
Отделаться красивой фразой
ты можешь, но зачем.
Когда-то думали мыслители о боге,
И вездесущий центр определял наклон.
Пастух с ягненком на дороге
единый созерцали сон.
Все вытекали из единой раны
и преломляли хлеб во славу бытия,
и час медлительный и плавный
когда-то окружал потерянное «я»
Приложение. Гротески
Поэт
Задумал я определить себя по какой-нибудь умственной запутанности, чтобы a) не считать b) не говорить c) не ходить. Сидеть где-нибудь в большом кабинете и думать все равно о чем. Не о чем-нибудь, а все равно о чем. Люди и друг с другом и наедине думают о чем-нибудь. Даже плешивый академик, вися на турнике, думает про какую-нибудь туманность. Правда его здорово напугал наш дворник Онуфрий. Подошел к турнику, пока тот висел и как заорет: «Платон твой повесился.» Академик сорвался с турника прямо в дурдом, продолжая повторять фразу дворника. Хорошо, врач попался дельный: «Это же твой Платон повесился. Так сказать, личное горе. А наш Платон как в пивной сидел, так и сидит.» Академик сначала успокоился, а потом зарыдал: «Это личное горе всего человечества! Даже негр-боксер рвет свои цепи в далекой Африке! Ну как жить без Платона? И потом! Платон пил херес, а пиво изобрел некий Абу-Али в 17 веке. Понял, идиот!» И сбежал академик в Африку. Там его, говорят, опять в дурдом посадили. Горе от ума, одним словом. Вот что значит думать о чем-нибудь. И опять таки разговоры, разговорчики в строю, как считает армия. А считать нельзя. Ходить тоже нельзя. Армия отпадает.
* * *И принялся я ходить на цыпочках, искать работу. Подумал: ходить на цыпочках не значит ходить. Обошел комнату, на обоях висит газета: «Веселый каменоломнец». Наткнулся на стихи:
Академик веселый румяный
И его молодая семья
По полям пронеслись без обмана,
Не украв ни единого камня.
Дался им этот академик! Камни он ломает, что ли, у себя в Африке? А вообще хорошие стихи. Автор явно ни о чем не думал. Я бы только добавил:
