Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Игры с куклами и отношение к ним являются важной частью глубоко личных воспоминаний о детстве. Хорошим примером этого может послужить небольшой фрагмент воспоминаний М. К. Тенишевой о своем детстве: «У меня есть друг: кукла Катя, которой поверяются на ухо все тайны. Все говорят: Катя страшная, волос почти нет, нос подбит. Я не верю, это невозможно. Катя для меня красавица! Кроме Кати у меня много нарядных кукол, тех я не люблю. Раз с одной из них я вышла в сад, а там бабы метут аллеи. „Ах, барышня, какая у тебя цаца… Подари ее мне“. Я отдала. Другая баба пристала: „Дай ты и мне тоже цацочку“. Я сбегала за другой, и так пока всех не отдала – конечно, кроме Кати. ‹…› Хватились – кукол нет. Допрос… Гувернантка пошла к матери. Мать очень рассердилась, высекла» [Тенишева 2002, с. 5].
Все вышесказанное в полной мере относится и к зооморфным игрушкам – мишкам (Teddy bear), лошадкам, обезьянкам и т. п. Об этом свидетельствует эпизод из мемуаров Н. М. Гершензон-Чегодаевой, в котором она подробно описывает свои детские игры. «Чаще всего мы играли в мишек. Игры в куклы у нас не было, и хотя нам изредка дарили кукол, но мы их мало любили. В куклы я играла только с Поленькой, у нее. Зато мы без конца играли в мягких зверей, и здесь у нас была придумана интереснейшая игра, бывшая достоянием только нас двоих. Других детей мы в нее не пускали. Резиденцией наших мишек служил низкий, темно-коричневый шкафчик, стоявший у окна в детской. В нем было два этажа, служивших для зверей комнатами: наверху столовая и одновременно гостиная, а внизу – спальня. В верхнюю комнату было проведено электричество. ‹…› В верхнем этаже стоял обеденный стол, вокруг которого сидели звери; лежал вышитый коврик, стоял зеркальный шкаф, часы, на стенах висели картинки. Внизу располагались кровать и диван, на которых мишки вповалку укладывались спать, если нам только приходила охота их уложить. Это было довольно пестрое общество! Компания состояла из одних мальчиков-братьев, ведших самостоятельное существование. Старшим над ними был Большой Мишка. Мы определили для него предельный детский возраст – 12 лет, старше, нам казалось, сделать его невозможно – дальше начиналась уже беспредельность взрослого возраста. Этот мишка так же, как и двое из его младших братьев, тоже мишек – Степка и Маленький Мишка, был сшит из вырезного матерчатого листа, на который были нанесены раскрашенные в коричневый цвет рисунки частей медвежьего тела. Мы с увлечением шили их вместе с мамой. Самодельными были также две обезьянки – Аким и Мартын. Эти двое сшиты были по выкройке, приложенной к одному из номеров детского журнала „Маяк“, который мы получали. Сшили мы их из старых папиных брюк темно-серого цвета. На головах у них были голубые бархатные шапочки. Вместо глаз мы воткнули им булавки с черными фарфоровыми головками. Остальные братья были покупные игрушки. Белый Кот – сначала в черных лакированных сапогах, потом уже без сапог. Две обезьяны – прекрасные шимпанзе в шерсти и с выразительными желтыми глазами – Федор Тимофеевич (подарок дяди Шуры, полученный мною на одной из ёлок у них в доме) и Макар Иванович, в эти годы уже сильно потрепанный, с обновленной шапочкой на голове (синей вместо первоначальной красной). Я помню мамин рассказ о том, как был куплен Макар Иванович. Это было в начале нашего детства, когда Сережа был еще совсем маленьким. Возле нашего переулка на Арбате до самой революции существовал писчебумажный и игрушечный магазин „Надежда“, бывший нашим придворным магазином. Его содержали две пожилые девушки-сестры. Однажды Сережа увидел на витрине в „Надежде“ обезьянку и влюбился в нее. Его нельзя было оторвать от окна, он плакал и умолял купить ее. Дома он продолжал тосковать по обезьянке. Вскоре после того наступил какой-то праздник – Рождество или его рождение. Мама купила обезьянку и спрятала ее до этого дня, когда она была торжественно подарена Сереже. Это и был знаменитый Макар Иванович, кончивший свою жизнь в роли проказницы Нади, любимой игрушки моей маленькой Машурочки. Надя пропала вместе с другими вещами на нашей даче во время наступления немцев на Москву. Поистине неисповедимы судьбы не только людей, но и вещей! Имя было дано Макару Ивановичу по имени тех обезьянок, с которыми в годы нашего детства ходили по дворам черномазые люди. Этих мартышек почему-то часто звали так. Федор Тимофеевич получил свое наименование по гусю из „Каштанки“ Чехова. Далее шел Рыжий Мишка (он существует до сих пор), настоящий плюшевый медведь, очень хорошего качества. Этот тоже дожил до Маши. Десятым был маленький, жесткий мишка в шерсти, стоявший на четырех лапах, принадлежавший мне и называвшийся поэтому Мой Мишка. Это была основная компания. Братья имели несколько животных для езды. Прежде всего у них имелась белая овца на колесиках, прекрасная игрушка, также жившая очень долго. Затем два ослика – большой и маленький, – оба в шерсти. На подмогу бралась также с камина деревянная лошадка. Ездили мишки на розвальнях, в тарантасе, верхом. Была у них также большая красная жестяная лодка, в которую они помещались все сразу. В таком виде их однажды нарисовала цветными карандашами на память Лили. Этот рисунок, кажется, цел где-то до сих пор. У нас разыгрывалась богатейшая фантазия, когда мы играли в своих мишек. Чаще всего они отправлялись в путешествия по тропическим странам – в джунгли и т. д., переплывали реки, подвергались разнообразным опасностям и приключениям. Источником этих фантазий служили, конечно, прочитанные книги – рассказы Киплинга, романы Жюля Верна. Мы в самозабвении целыми часами ползали по полу, возя своих мишек, сооружали им пещеры, палатки, непроходимые дебри. Помню, как однажды мы окружили зеленой тканью ножки нашего стола в детской, спустили и привязали к одной из ножек лампу и устроили на нижней доске стола чудную пещеру, наполненную таинственным зеленым светом, где мишки укрывались от каких-то опасностей. Игра кончалась тем, что вся компания благополучно возвращалась в свою уютную квартирку и усаживалась вокруг столика в верхней комнате» [НКРЯ: Гершензон-Чегодаева 1952–1971].
Воспоминания о куклах, с которыми девочки часто играли в детстве, обычно связаны с очень яркими эмоционально-чувственными интимными переживаниями. При этом имеет значение цвет, форма, размер, материал, из которого сделана кукла, и даже исходящий от нее запах. «Вот папа сделал мне эту куколку из кедра. Кедр! Вот из кедра она была сделана. И, знаете, такой от неё аромат шел! Такой запах! Вы знаете, когда её я клала с собой, я засыпала… И, знаете, я вот эту вот куклу, которую мне отец выстругал из полена, я её принимала за голышика. Никакие платья на ней не держались – ну, что там на дереве может держаться, знаете? Я её за голышика, за голенького ребёночка считала. Вот так…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.].
По замечанию А. Н. Леонтьева, «ребенок предпочитает иметь дело со старой куклой», так как «воспринимает ее интимнее, ближе, чем новую». Тем самым «он как бы вкладывает в этот предмет свое игровое отношение к ней» [Леонтьев 1981, с. 493]. «„Ты только никому не говори: у меня есть старая резиновая Катька…“ – „…Я подарю тебе куклу!“ – „Не надо куклу! – серьезно возразила девочка. – Новая мне не нужна – я буду её стесняться! А Катька меня знает с пяти лет! Я к ней так привыкла!“» [Леонидова 1971, с. 64]. «Когда мне было 10 лет, ‹…› у меня был любимый пупсик. Мы его покупали в Киеве. Когда мы переехали в Шадринск и я пошла в первый класс, я его всегда носила с собой и потеряла. Я долго плакала потому, что здесь таких не было, а другого мне не надо было. Когда мне стало 15 лет, я увидела в магазине похожего и купила, хотя уже в куклы не играла» [Борисов 2008, с. 403].
«Игровое отношение», о котором говорит А. Н. Леонтьев, является, собственно, тем приращением значения, которое возникает в процессе игры и которое является внешним («дидактическим») смыслом игры [о разграничении «внешнего» и «внутреннего» в игре см.: Морозов, Слепцова 2006]. Иными словами, играя с куклой, ребенок непроизвольно нарабатывает некий опыт общения с внешним миром, позволяющий ему в дальнейшем стать более взрослым.
Илл. 44
Вот как описывает роль куклы в процессе собственного самоосознания Н. А. Бердяев: «Я никогда не чувствовал себя частью объективного мира и занимающим в нем какое-то место. Я переживал ядро моего „Я“ вне предстоящего мне объективного мира. Лишь на периферии я соприкасался с этим миром. Неукорененность в мире, который впоследствии в результате философской мысли я назвал объективированным, есть глубочайшая основа моего мироощущения. С детства я жил в мире, непохожем на окружающий, и я лишь притворялся, что участвую в жизни этого окружающего мира. Я защищался от мира, охраняя свою свободу. Я выразитель восстания личности против рода. И потому мне чуждо стремление к величию и славе, к силе и победе. С детства я много читал романов и драм, меньше стихов, и это лишь укрепило мое чувство пребывания в своем особом мире. Герои великих литературных произведений казались мне более реальными, чем окружающие люди. В детстве у меня была кукла, изображавшая офицера. Я наделил эту куклу качествами, которые мне нравились. Это мифотворческий процесс. Я очень рано в детстве читал „Войну и мир“, и незаметно кукла, которая называлась Андрей, перешла в князя Андрея Болконского. Получилась созданная мною биография существа, которое представлялось мне очень реальным, во всяком случае более реальным, чем мои товарищи по корпусу» [Бердяев 1990, с. 39–40].
