Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Как болезненный синдром аутизм проявляется в виде явной необщительности, в стремлении уйти от контактов, жить в собственном мире [Никольская 1997, с. 11; Спиваковская 2000, с. 212]. Этот синдром обычно наблюдается в раннем детстве («ранний детский аутизм» – примерно с 2 до 5–6 лет) и с возрастом может постепенно сглаживаться, переходя во вторичные болезненные проявления: задержка психического развития, дезориентированность, непонимание ситуации, неловкость, негибкость, социальная наивность. Причем с годами неприспособленность в быту и несоциализированность становятся все более явными [Никольская 1997, с. 16, 18].
В качестве характерных особенностей аутичного ребенка обычно называют:
– низкую коммуникативную способность (трудности при установлении эмоциональных контактов как с близкими людьми, так и со сверстниками) и связанные с этим проблемы в развитии речи (особенно коммуникативных ее функций) и социализации;
– стереотипность и ритуализованность поведения, выражающаяся в стремлении к постоянному повтору усвоенных штампов в речи и поведении, болезненной приверженности к одним и тем же хорошо знакомым ситуациям и предметам и в ожесточенном сопротивлении любым попыткам что-либо изменить в устоявшемся порядке, постоянном страхе перед этими изменениями;
– проблемы с установлением самоидентификации: ребенок испытывает постоянные трудности при употреблении в речи личных местоимений и глаголов (называет себя «ты», «он», говорит о своих потребностях в безличной форме: «дать пить», «накрыть» и проч.) [Никольская 1997, с. 15–16].
Последние два признака помогают идентифицировать «аутичного» ребенка как «манипулятора» по классификации Э. Шострома. Как и «манипулятор», он предпочитает ритуализованные «игры» с очень жесткими правилами, обычно им самим же и устанавливаемыми и тщательно соблюдаемыми. При ближайшем рассмотрении выясняется, что эти «игры» лишены основного игрового признака – комбинаторности. По общему признанию они «монотонны и обеднены движением». В целом, по мнению отечественных исследователей этой проблемы, в случае детского аутизма необходимо говорить о нарушении всей «системы аффективной организации сознания и поведения, ее основных механизмов – переживаний и смыслов, определяющих взгляд человека на мир и способы взаимодействия с ним» [Никольская 1997, с. 29].
Илл. 42
Большинство психологов, обращавшихся к проблеме аутизма, особое внимание уделяли проблеме его преодоления. Собственно, именно черта, отделяющая возрастной период с преобладанием аутизма от периода его преодоления, и может считаться началом становления общественного («социального») начала в личности [Пиаже 1932, с. 95]. И именно кукла как особый культурный артефакт и важный игровой предмет выполняет в этом переходе особую роль, что используется в практиках «куклотерапии» – см. илл. 42, кадр из фильма «А как же Боб?» (1991).
Кукла как игровой предмет занимает существенное место в жизни ребенка. В процессе ее «освоения» игрок вырабатывает целую систему межличностных взаимоотношений, которые являются своеобразной игровой сублимацией его будущих функций в семье и обществе. В разных ситуациях и ролевых играх кукла выступает в роли дитяти и его родителя, хозяина и гостя, участника важнейших жизненных обрядов и ритуалов (прежде всего свадьбы и похорон) и исполнителя наиболее характерных для данного социума или актуальных для данного игрока общественных функций (от воина, пастуха и землепашца до врача, шофера и милиционера).
В контексте игры куклы выступают как «живые люди», при обращении с ними моделируются реальные взаимоотношения между родственниками, членами семьи, имитируются обиды и ссоры, практикуются поощрения и наказания. Тем самым игра с куклами вмещает в себя весь спектр реальных взаимоотношений между людьми и их эмоциональную составляющую. «Мальчики, старше нас, с нами не играли, у них были свои игры: они стругали стрелы, делали луки, стреляли в цель и кверху, делали суденки и корабли с парусами, пускали их по пруду, находящемуся в огороде Антипина, и занимались большею частью рыболовством. Если мы приставали к ним с расспросами, они, как старшие, звертывали нас, то есть теребили за волоса. Поэтому нашей братьи собиралось отдельно человек шесть, и так как у нас почему-то не было расположения играть в мячик или бабки, то большинство из нас играли в клетки и угощали друг друга разными кушаньями из глины. В куклы любили играть две девушки, и эти куклы представляли тоже живые существа, заменявшие собой бабушку или какого-нибудь родственника. Заберемся мы, бывало, летом в уголок за сараем, у огорода, для того, чтобы нас не тревожили старшие, и начнем играть. И делаем мы чашки, пирожки, крендельки и т. п. из глины, и угощаем друг дружку таким образом. Так же угощаются и лелеются куклы наши, которые в один день бывают и матушкой попадьей, и тетушкой, и сестричкой, и посторонней гостьей, и если кукла капризится, ее щиплют, снимают с нее платье и т. д.» [НКРЯ: Решетников 1864].
Кукла является очень важной личной вещью, поэтому лишение куклы – одно из распространенных и весьма суровых наказаний. «Дарья Александровна с своей стороны была в этот день в большом огорчении. Она ходила по комнате и сердито говорила стоявшей в углу и ревущей девочке: – И будешь стоять в углу весь день, и обедать будешь одна, и ни одной куклы не увидишь, и платья тебе нового не сошью, – говорила она, не зная уже, чем наказать ее. – Нет, это гадкая девочка! – обратилась она к Левину. – Откуда берутся у нее эти мерзкие наклонности?» [НКРЯ: Толстой 1878].
Обычно у играющих есть любимые и нелюбимые куклы. При этом предпочтение, отдаваемое тем или иным куклам, нередко связано с чисто утилитарно-игровыми их свойствами. Например, глиняные или деревянные куколки могли быть предметом вожделения, потому что они «умеют сидеть (или стоять)». «Они [=подружки] завидовали знаете чему? Что она стояла. Да, да, что она стояла. Вот…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл]. В некоторых случаях предпочтение определяется внешним видом игрового предмета. «Ну, это даже не кукла была, она, я помню, называлась „презрением Кира“ почему-то. Она ко мне от девчонок как-то попала совершенно каким-то случайным образом. Она была вот, во-первых, из зелёно-оранжево-полосатой ткани и вот глистообразная какая-то: вот такой толщины – сантиметра два, и вот такой длины – сантиметров восемь-десять. И, значит, это был просто мешок, а здесь как крестовина пришита вот так свёрнутая в трубочку. Ну, вроде ткань вот так жесткая, поставленная, то есть как бы крест. А сверху было пришито такое же подобие вот этой вот сосиски, только коротенькая, голова – вот тоже в эту полосу. И были нарисованы брови черные, угольные. И две точки, как глаза. Вот что-то такое было. Да. Кира – я её так назвала. Кира, да. Я всех любила называть, вот это была Кира. И я не знаю, откуда она взялась, и как она ко мне попала. От кого-то из девчонок: то ли подарили, то ли, я не знаю, просто оставили. Может, от неё хотели избавиться, больно уж она мерзкая была. И вообще кукол-то было полно и в магазинах, и всюду – кому она нужна была? Ну, вот я помню – вот такая была кукла. Она всё-тки кукла, потому что какое-то было лицо. И она вообще как-то ни для чего не предназначалась. Её ни в какую игру нельзя было включить. Ну, инородная везде была, понимаешь? К нормальным куклам её не отнесёшь, к палочным, вроде, тоже…» [ЛА МИА, г. Новоанненский Волгоградской обл.].
Илл. 43
Некий аналог «Презренной Киры» есть в нашей коллекции – см. илл. 43 [ЛА МИА, д. Большие Озимки Инзенского р-на Ульяновской обл.]. Куколка, изготовленная в Поволжье в 1980-е годы, с большими пуговками-глазами, напоминающая сплёнутого младенца без рук и ног, но, тем не менее, облаченная во вполне традиционный взрослый наряд и изображающая «бабушку». Этот игровой предмет, по свидетельству ее обладательницы, несмотря на свой довольно непритязательный внешний вид был горячо любим и употреблялся во всех ролевых кукольных играх. В данном случае важное значение имеет тот факт, что куколка была специально сшита для девочки присматривавшей за ней в детстве женщиной, а потому отношение к ней во многом определялось взаимоотношениями между взрослым, изготовившим куклу, и ребенком, которому эта кукла предназначалась.
Очень эмоционально переживается детьми и повреждение или утрата любимой куклы. «Почти каждый год мой крестный отец дарил мне куклу. Она всегда называлась Машей, в честь его дочери, и была всегда так красива, что мне страшно было с ней играть: волосы у нее были настоящие, глаза открывались и закрывались, она коротко и гнусаво могла говорить: „мама, папа“, когда ее дергали за веревочки с синей и зеленой бисеринкой на конце. Руки у нее были такие же фарфоровые, как и голова, с розовыми ямочками на сгибах пальцев и на локтях. Как я ни берегла Машу, но мало-помалу пальцы ее отламывались, волосы редели и, наконец, и голова ее разбивалась. Я помню, как раз, играя вместе с Ильей одной из Маш, мы ее уронили и ее хорошенькая головка разбилась на бесконечное количество кусочков. Ничего не говоря, мы с Ильей только посмотрели друг на друга и оба громко и протяжно разревелись, уткнувшись головами в пол. Ханна пришла нас утешать, но долго мы не могли примириться с потерей нашей товарки. Мы привыкли к ней и успели ее полюбить» [НКРЯ: Сухотина-Толстая 1910–1950].
