Михаил Казиник - Тайны гениев
Вы попадаете в сложнейшую ситуацию, из которой очень трудно выпутаться. Вы досадуете, у вас может развиться депрессия. День безнадежно пропал.
То, что я описал здесь, – гротескная модель поведения в утопии.
Можно не поверить в реальность подобного поведения, если бы не одна совсем не смешная деталь: если повезет, можно сэкономить на покупке бумаги всего один доллар, а на следующий день столько же – на приобретении хлеба, то за год наберется больше трехсот сэкономленных долларов.
А именно столько стоит поездка на остров Крит с двухнедельным проживанием в гостинице, включая самолет туда и обратно.
Мы не будем здесь рассуждать: бумага ли слишком дорога или Крит слишком дешев, но в свете вышеизложенного проблема поиска бумаги и хлеба подешевле выглядит не столь уж комичной или нелепой. Естественно, речь здесь не идет о крупных бизнесменах или других, чей уровень доходов резко возвышаются над средним по стране уровнем.
Речь идет о среднем шведе, или, как его называют здесь, “средний Свенссон”.
А если все же удастся сэкономить время и купить бумагу сразу или (что еще лучше) материальное положение позволяет не искать бумагу подешевле?
Чем займется человек у которого свой дом в двести квадратных метров, приличная машина, работа, гарантирующая безбедную жизнь, а в будущем – пенсию, которая вполне обеспечит беззаботную старость?
Да ведь у этого счастливчика есть телевизор с десятками! а то и сотнями, каналов. У телевизора и проведет свое свободное время наш герой.
А теперь – антитезис. Мы очень много говорили и продолжаем говорить о великой русской культуре. И все это – правда. Но не вся правда.
С одной стороны, действительно, Чайковский и Достоевский, Гоголь и Чехов, Пушкин и Пастернак, Мусоргский и Рахманинов, Шагал и Малевич, Булгаков, Лесков, Римский-Корсаков, Шостакович и т. д. Но с другой стороны, как эти великие, так и их потребители – всего лишь невероятно тонкий слой культуры. Как ни страшно это звучит, но речь может идти, скажем, не больше, чем о двух или трех процентах россиян, потребляющих подлинную культуру.
Остальные девяносто семь (увы и ах!) – это поклонники попсы, всякого рода подделок, причем часто настолько низкопробных, что трудно поверить в то, что это можно воспринимать всерьез. Таким образом, если говорить о культуре в глубину, то два-три процента у нас – люди именно подлинной культуры.
Но. как только мы затронем культуру в более массовом аспекте, то окажемся на одном из последних мест в мире.
Причем чем дальше от Москвы, тем меньше культуры. В этом случае Западная культура куда более демократична и не центробежна.
Два примера:
1998 год.
Крохотный шведский городок Коппарберг с населением в пять тысяч человек.
То, о чем я буду писать дальше, для русских, которые никуда не выезжали и с подобным не сталкивались, покажется сюрреализмом.
Концерт местного симфонического оркестра
и хоровой капеллы (!!!)
В программе – Фортепианный концерт Моцарта ля-мажор и месса Шуберта.
На сцене – сто тридцать человек, в зале – около пятисот. Если вычесть из общего числа населения города количество грудных детей, детей постарше, а также тех, кто вынужден остаться с детьми дома (ибо концерт вечерний), то можно примерно сказать, что каждый пятый житель города играл в оркестре, пел в хоре или находился среди слушателей в зале.
Я сидел в зале, слушал и завидовал (как черной, так и белой завистью).
Еще один эпизод.
Один из моих первых концертов в Швеции. Мы едем все дальше и дальше от Стокгольма. Горы, долины, кое-где отдельные дома, редкие огоньки. Тихо, красиво и... пустынно. Приезжаем к месту концерта. Это большой старинный дом. Здесь на втором этаже и состоится концерт квартета. Вокруг – никаких населенных пунктов ни даже отдельных домов.
С удивлением спрашиваю альтиста: “Откуда возьмется публика?” Насколько я заметил, последние двадцать километров пути было совсем пустынно вокруг. Но у альтиста другая забота – он опасается, что не хватит стульев.
За полчаса до концерта еще никого нет...
И вдруг, откуда ни возьмись, машины, масса машин! Фермеры, их жены, их дети. Полный зал.
Стульев действительно не хватило. Но часть молодежи согласилась вытащить скамейки из сауны и усесться на них. В программе концерта был один из поздних бетховенских квартетов и Второй квартет Бородина. После концерта подходит ко мне старый-старый фермер, плачет и говорит о том, что он собирался уже умирать, так и не услыхав свой любимый квартет Бородина в живом звучании. И вот какое счастье привалило.
А я подумал, доживу ли я до того, чтобы в моей стране поговорить с фермером о Втором квартете Бородина. И совсем уж расстроил меня неожиданно всплывший в памяти иной эпизод.
Год 1982.
Белорусский государственный академический симфонический оркестр приехал для проведения бесплатного симфонического концерта в район Белоруссии, где рядом друг с другом находятся два, по западным меркам, огромных города – Полоцк и Новополоцк.
Вместе это примерно двести пятьдесят тысяч населения. Дело было в субботу вечером.
Как вы думаете, сколько человек пришло в зал?
Один!!!
А сколько пришло бы в белорусском городке с пятью тысячами населения?
Жаль, что здесь нельзя пользоваться отрицательными величинами.
А ведь такое тоже есть в моей памяти (конечно, не отрицательная величина, но чисто эмоционально близко к этому).
Помню три огромных автобуса с музыкантами на площади совсем маленького городка.
Во все окна домов, окружающих площадь, выглядывали удивленные жители, поражаясь сотне странных музыкантов, проехавших по жутким дорогам сотни километров, чтобы полтора часа простоять на пыльной площади.
Затем уехать назад, за те же далекие сотни километров. Так и не выступив. Ибо ни один человек не вышел из дома. Но смотрели в окна. Потому что ни разу не видели столько музыкантов сразу перед своими домами.
И здесь можно говорить уже об отрицательных величинах (ибо смотрели в окна).
Многолетний ГУЛАГ сделал свое дело. Уничтожены целые поколения тех, кто пришел бы на подобные концерты и привел подготовленных для восприятия детей.
Теперь вы понимаете, почему я иззавидовался, сидя концерте в крохотном шведском городке, равном по количеству жителей большой русской или белорусской деревне.
Итак, рассказанное может, казалось бы, поставить точки над “i”, безоговорочно отдав культурный приоритет Западу.
Нo вернемся к началу главы, где речь идет о недоумении приезжающих из нашей страны по поводу отсутствия чего-то очень важного. Чего же недостает?
Отсутствует отношение к культуре как к чему-то большему чем развлечение.
Главная формула Западного мира: “Культура – это аспект свободного времени, фактор досуга”.
Культура становится своего рода пирожным к чаю или в лучшем случае обоями на стенах квартиры. Но чем же я все-таки недоволен?
Полными залами на концертах классической музыки даже в самой глухой провинции?
Наличием в Швеции школьных симфонических оркестров, в то время как в мою бытность в России их часто не существовало в больших городах с миллионным населением?
Наверное, это мое странное недовольство можно понять, попытавшись порассуждать на тему: Что же это такое – культура?”
Глава 14. Но что же это такое – культура?
Но ведь должно быть совершенно ясно, что есть в нашей жизни несколько сфер, которые не имеют ничего общего со временем.
Скажем, вера в Бога.
Ну подумайте сами, можно ли верить в Бога после работы?! Если человек верит в Бога, то это вопрос не времени, а состояния.
Тогда все, что бы человек ни делал, освящено этой верой. Человек работает и верит, отдыхает и верит, даже в обыденной речи такого человека ощущается его вера.
Или любовь.
Как вам понравилась бы в русском языке следующая фраза: “Я люблю ее в свободное время”?
Только как фраза комедийная в лучшем случае. А в худшем случае фраза звучит как пошлость, ибо слово “люблю” в данном контексте заменяет понятие “заниматься любовью”.
Ведь любовь – в основном значении этого понятия – явление вневременное, ибо, что бы любящий не делал, он – любит.
Потому что любовь, как и вера, – категории не времени, а состояния.
То же – культура.
Но для того чтобы говорить о культуре, необходимо попытаться дать этому понятию определение. А это – самое сложное.
Существует несколько сот (если не тысяч) определений понятия культуры.
Хорошо это или плохо?
“Плохо”, – скажет ученый.
Ибо, чему нельзя дать точное определение, то есть ввести в понятийные рамки, не является объектом для научного рассуждения.
