Пьер Шоню - Цивилизация классической Европы
Нарушение преемственности между Елизаветой и Иаковом I сказалось во внешней политике: измена солидарности с протестантской Европой. Стало традиционным упрекать Иакова I не за мир с Испанией, но за торопливость ловко проведенных переговоров. Между тем их вдохновителем и организатором был Сесил (Солсбери). Этого мира, сопровождавшегося уступками католикам, было достаточно, чтобы устроить громкий скандал. Здесь мы скорее всего имеем дело с опрометчивостью, поскольку католики (английские католики и католики с отвоеванных у Нидерландов рубежей) обманут сами себя. Католики традиционно заблуждались насчет истинной природы англокатолицизма: идентичность актов и форм сопровождалась глубочайшей оппозицией по сути. Отсюда неумолимая диалектика опрометчивых шагов католиков 1604 года, контрмер 1605-го и террористического безумия: «пороховой заговор» (1605) — покушение, организованное группой террористов-католиков, вознамерившихся уничтожить одновременно короля, королевскую фамилию и парламент, — был актом, не поддающимся объяснению. Он проистекал от разного представления о приоритетах социальных ценностей. Протестантское уважение к гражданскому обществу не допускало тираноубийства и a fortiori слепого покушения. Заговор на какое-то время задержал возможное сближение протестантской Англии и католической Европы.
И лишь непростая конъюнктура до и после 1609 года, осложнившая англо-голландские отношения, сгладила досадное впечатление от преступного покушения. Во внешней политике снова искушает католицизм. Посольство Диего Сармиенто д’Акуньи, графа Гондомара, открыло нескончаемые переговоры об английском браке. Само собой разумеется, что такое обязательство предполагало взаимные уступки, на которые должна была пойти Испания герцога Лермы, чтобы следовать Гондомару. Переговоры вращались вокруг статуса английских католиков. Гондомар разделял обманчивое представление о католическом изгнании из испанских Нидерландов. Для него англичане были католиками, которых сдерживает только страх. Изменить законодательство означает, таким образом, обеспечить обращение Англии. Депеши Гондомара — но могли ли они говорить обратное, рискуя быть отвергнутыми, — убеждали Мадрид в этой наивной точке зрения. Собственно традиционный «католицизм» был распространен в Англии XVI века; не имея догматической основы, он смешивался с приверженностью старым обычаям; центробежный в этот централизаторский век, он был столь же далек от контрреформаторского католицизма с его прочной догматической структурой, как и от англиканской или протестантской реформации. Не обладая догматической структурой, он быстро истощился, захваченный кризисом деревенских джентри. Католицизм, свойственный католической реформации, крайне миноритарный, устанавливается в Англии в XVII веке: этот католицизм личного выбора был высокого качества. Иллюзия состояла в приписывании качества этого католицизма «католическому» традиционализму переживших упадок деревень запада и севера. Вплоть до Белой Горы английское предложение отстает от испанских запросов, всегда очень придирчивых в требованиях в пользу английских католиков. Память о временах «порохового заговора» побуждала Иакова I к осмотрительности; его главная уступка — казнь сэра Уолтера Рэли в 1618 году. Затем уступки становятся серьезнее. В 1623 году, во время пребывания при испанском дворе Джорджа Вильерса и принца Карла,[35] явившегося простым студентом поухаживать за гаремной инфантой,[36] Иаков I, сообразуясь с конъюнктурой и сиюминутной выгодой, стремился избавить Англию от идеологической войны, которая сталкивала англичан на море с двумя великими голландскими компаниями: одним словом, попытался чем-то вроде Нантского эдикта для английских католиков купить мирное возвращение пфальцского курфюрста на берега Рейна.
Оливарес желал такой политики здравого смысла не меньше, чем Иаков I. Но оплатить ее цену он не мог, так же как и Иаков I. «Мы придерживаемся государственного правила, что король Испании никогда не воюет против императора». «I like not to marry my son with a portion of my daughter’s tears».[37] Последнее слово с той и другой стороны. Конец мечты целой эпохи. Завершилось двадцатилетие уступок, последний шанс стачать некое подобие расползающегося христианского мира. Воинственная политика, несомненно, отвечала желанию народов. Свидетельство тому — прием, устроенный Карлу и фавориту в Лондоне. Лод, будущий архиепископ Кентерберийский, писал, что это произошло «with the greatest expression of joy by all sorts of people, that ever I saw».[38] Лучше война на море, чем призрак возврата к позорной памяти Марии Кровавой.
Именно тогда, в сущности, начался длительный период английского уничижения. В ходе войны против Испании, которая безрезультатно тянулась пять лет, Англия парадоксальным образом получила от корсаров Дюнкерка удар, который не могла вынести, а Испания невольно способствовала победе голландского конкурента. Еще более противоречива французская война: она аннулировала незначительную выгоду от французского брака и парадоксальным образом сделала Англию сторонницей находившейся при последнем издыхании Ла-Рошели. Легкий мир с Францией в 1629 году, более трудный — с Испанией в Мадриде 5 ноября 1630 года.
С этой капитуляции, церемонной и непростительной в глазах общественного мнения протестантской Англии, началось долгое десятилетие эгоистичного правления Карла I. Англию, как и всю Европу, только, быть может, не столь глубоко поразила долгая депрессия. Удержать Англию в стороне от континентальной войны можно было проведением крупных внутренних перемен. Это предполагало выведение из игры парламента, а стало быть, меньшее фискальное давление. Несмотря на Ship Money, «корабельные деньги», — этот незаконный в мирное время и не вотированный парламентом налог, несмотря на все примеры, тщательно собранные историографией в виде гражданского наставления с их устаревшими трудолюбивыми и скаредными героями из разорившегося джентри, — фискальный гнет тирании был ничтожен в сравнении с тем, что творилось в Испании и во Франции. Экономически Англия аккумулировала во времена благодетельной тирании Карла I столько же богатств, сколько Франция расточила во времена неизменно воинственного министерства Ришелье, и даже больше, чем сумеют растранжирить гражданская война, Республика и Кромвель.
Англия знала, чем владеет, — и не была этим удовлетворена, поскольку англокатолицизм Лода превысил меру того, что лондонская буржуазия и деревенские джентри склонны были принять, — но Англия еще лучше знала, от чего она отказалась. Она отказалась извлечь выгоду и на море и на континенте от упадка и затем краха Испании. Мадридский договор ничего не говорил о Пфальце. Он давал зеленый свет католической реконкисте Германии. Он предоставлял другим противодействовать опасности: как ни странно, Франции и Швеции. Было ли это знаком, что «тирания» поколебалась после десяти лет неудачной конъюнктуры 30-х годов и внешней политики? Пока до 1637 года преобладало испанское оружие, мирный выбор Карла I мог оправдываться как выбор меньшего зла. Но как только фортуна отвернулась, изменилась и английская позиция, усугубив сожаление об упущенных возможностях целыми структурами недовольства. Сожаление об упущенных возможностях существовало на уровне крупной деловой буржуазии, благосклонной к тирании, мощные структуры недовольства — на уровне обедневшего деревенского джентри. Отречение от нового «Prayer Book» в Шотландии датируется 1637 годом. Сопротивление шло от периферии. Превратности первой «войны епископов» (процессы, направленные на подчинение Шотландии), совместное и не вполне однородное восстание Хайленда и Лоуленда — сочетание восстания «босоногих» и «религиозной войны» — вывели Англию из парадоксальной изоляции в залитую огнем и кровью европейскую среду. Таким образом, задев финансовое равновесие, процесс, начатый непримиримым парламентским протестом, погрузил Британские острова в хаос гражданской войны.
Обвинены были главные творцы проклятого режима: Страффорд 12 мая 1641 года поплатился жизнью за свою давнюю измену делу парламентаризма — лидер англокатолической реакции Лод в момент предестинарианских утверждений на континенте попытался вернуть XVI век. Англокатолицизм Лода был эразмианским, современным Джону Колету и Томасу Мору. Такой анахронизм был преступлением. Просвещенная тирания королевского окружения спровоцировала диссидентство старинных шотландских кланов; слепая тирания ретроградного деревенского джентри, господствовавшего в парламенте, и суровая конъюнктура 1640–1641 годов способствовали вспышке восстания в Ирландии (1641). Великая Ремонстрация (осень 1641 года) сделала короля ответственным за движение, сопоставимое с восстанием «босоногих» и волнениями в Каталонии. С 4 по 10 января 1642 года король теряет контроль в Лондоне. Кавалеры против круглоголовых, противостояние было повсеместным. Долго вызревавшая, запоздавшая на 20 лет по сравнению с лихорадкой континентальных гражданских войн, английская война оказалась не менее ожесточенной.
