Мар Сулимов - Режиссер наедине с пьесой
ЛОПАХИН. Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без работы, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно чужие.
ТРОФИМОВ. Сейчас уедем, и вы опять приметесь за свой полезный труд.
А далее - совет, в котором Петя этот полезный труд уподобит "размахиванию руками"... и тут же противопоставит "полезной деятельности" некую скрытую артистичность и тонкость души Лопахина. Сразу возникает противоположение души и прагматической пользы, как антиподов, как враждебных сил или стихий в человеке. В сущности, совет Трофимова мог бы и оскорбить Лопахина, будь Ермолай Алексеевич поглупее, а главное - не ищи он ответ на свои смутные и порой горькие сомнения. Но Лопахин отвечает на это совсем иным душевным ходом:
ЛОПАХИН (обнимая его). Прощай, голубчик. Спасибо за все.
Как это хорошо! Как говорит о душевной широте, щедрости душевной. Но от себя не уйдешь, и натура Ермолая Алексеевича свое берет: "...Если нужно, возьми у меня денег на дорогу", - прибавляет он. Что это - плохо? Да нет же! Это хорошо, великодушно, искренне... но как ни крути - мерилом, эквивалентом душевной широты становится деньга. И Ермолай настаивает, уговаривает, ведь сорок тысяч взял за мак, может и хочет помочь нищему Пете, а получается все как-то не так, не про то. Но есть и польза - эти уговоры выводят Лопахина на такой нужный ему поворот разговора:
ТРОФИМОВ. ...Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас. Я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и в первых рядах!
ЛОПАХИН. Дойдешь?
ТРОФИМОВ. Дойду. (Пауза.) Дойду, или укажу другим путь, как дойти.
Слышно, как вдали стучат топором по дереву
ЛОПАХИН. Ну, прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую.
Тут гениально все! Как просто и легко выявлена суть того, о чем написана пьеса. Пресловутая "польза", прагматизм убивают свободу личности, которую может дать только примат духовности. Искомая для Ермолая Лопахина гармония, как оказывается, лежит не в победах над деригановыми, не в превращении бесполезных садов в доходные дачные поселки, не в той кипучей деятельности, которой он отдает себя, вставая в пятом часу и не покладая рук (все "размахивая" ими!) до вечера. В чем же? Этого Лопахин не знает, еще не может понять, но тревожно чувствует свою ошибку и потому защищается, чтобы не признать своего духовного краха: "Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую". Какое грустное признание!
В этом замечательном диалоге заключен и ответ на то, что такое Петя Трофимов по главному счету. Нам еще предстоит разобраться, какое место занимает Петя в пьесе и как проживает свою жизнь в ней. Пока же поговорим лишь о самом главном. Во втором акте Петя произносит речи, которые могут показаться довольно трескучими, а сцена с Аней попахивает вроде бы безответственной пропагандистской болтовней; в третьем акте Петя вроде бы скомпрометирован автором в сцене с Любовью Андреевной, завершающейся нелепым падением с лестницы под дружный смех; и когда в четвертом действии, в минуту прощания с Лопахиным он снова начинает вроде бы бодрую прожектерскую речь, можно принять и ее за новое словоизвержение прогрессиста-болтуна. Человечество идет к высшей правде, и он, Петя Трофимов, оказывается, в первых рядах. Вон как помпезно! "Дойдешь?" - спрашивает Лопахин вовсе без обычной насмешливости. Ему сейчас не до нее, он задает вопрос о собственной жизни. "Дойду", - отвечает Петя без всяких восклицательных знаков, просто и серьезно. И тут Чехов предлагает нам паузу, после которой Петя добавляет: "Дойду, или укажу другим путь, как дойти". Пауза эта гениальна потому, что ею определена мера ответственности последующих слов. Нет, Петя Трофимов не болтун, не прекраснословный пустобрех, бряцающий модными и шибко прогрессивными словечками и мыслишками. И почувствовав эту меру петиной ответственности, трудность этой убежденности и готовность "не дойти", т.е. отдать жизнь за нее, скажет Лопахин свою не очень-то уверенную фразу, что и ему кажется, что он знает, зачем живет. Вот, стало быть, из какой "кормушки" надо искать объяснения Пети Трофимова, его речей, его поступков и того, почему из "совсем мальчика, милого студентика" он так скоро превратился в "облезлого барина".
Однако нельзя пройти мимо ремарки Чехова после слов Пети "Дойду, или укажу путь другим, как дойти":
Слышно, как вдали стучат топором по дереву.
Ведь это в первый раз мы услышали, как уже рубят вишневый сад. Значит, Чехов придает большое значение этой ремарке и именно в этом месте. Но что она означает? Тревожное предупреждение, предостережение от того пути, на который зовет Петя? Пути, где, как мы теперь знаем, будут без сожаления вырубать Вишневые Сады. Или напоминание о том, что кипучая деятельность Лопахина, в конечном счете, неотделима от уничтожения Вишневых Садов? А, может быть, и то, и другое? Может быть... И хорошо, если зритель сам поищет ответ на этот тревожный вопрос.
Еще одно нам надо понять в истории Ермолая Лопахина - это его отношения с Варей, его так называемое "жениховство" и то, почему все попытки женить его на Варе оказались тщетными.
Когда-то, уже давно, Любовь Андреевна взяла в дом девочку "из простых", Варю, и удочерила ее. История эта не расшифрована, нам остается только предполагать и додумывать ее, главным образом, для ответа: зачем понадобилась Чехову именно такая Варя, именно эта ситуация - удочерение девочки из простых.
Можно предполагать, что Варя с детства знает Лопахина, который то часто, то редко, смотря по обстоятельствам жизни, появлялся в доме. Очевидно, между ним и Варей возникла какая-то своя система отношений, в которой немалую роль сыграло то, что ведь и он тоже "из простых" - "мужичок" - и тоже в некотором роде "приемыш" Раневской, поднятый и приближенный к ней из совсем другой жизни. Видимо, между ними, при всей разности и положения, и даже возраста, словом, всего, постепенно сложились отношения, имеющие свой особый "шифр", этакую грубоватую шутливость. Отголоски этого проскальзывают по всей пьесе: начинается с дурашливого "мэ-э...", которым поддразнивает Варю Ермолай, продолжается "Охмелией", которая то должна пойти в монастырь, то помянуть его в своих святых молитвах, далее - палкой, удар которой перепал Ермолаю, подобранными им ключами, брошенными к его ногам разгневанной Варей, и завершается удивительно, "по-чеховски", тогда, когда уже не удалась последняя попытка поженить Лопахина и Варю, и уже оплакана эта неудача, и надо садиться в экипажи.
ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА. Уедем - здесь не останется ни души...
ЛОПАХИН. До самой весны.
ВАРЯ (выдергивает из узла зонтик, похоже, как будто она замахнулась). Лопахин делает вид, что испугался. Что вы... что вы... я и не думала.
Попытался было Ермолай разрядить неловкость предшествовавшего объяснения старыми играми, да не вышло... невпопад...
Когда Раневская уехала за границу, вроде бы стало незачем Лопахину бывать в имении. Но так неодолимо влечет его в атмосферу Раневской, так необходимо чувствовать себя связанным с нею, с ее домом, что, бросая все дела, Лопахин постоянно появляется в имении, где теперь Варя полновластная хозяйка. Но есть, конечно, какая-то неловкость, двусмысленность для Ермолая Алексеевича в этих посещениях, а то и какое-то время в этом доме. Не может он быть частым и желанным гостем Леонида Андреевича, это для всех очевидно. Значит, остаются дочки. Аня мала еще, девочка. Значит, Варя. Тем более, что их дружеские, несколько фривольные отношения у всех на виду. Вот и вылетело где-то в людской, у какой-нибудь Ефимьюшки заветное слово "женихается". Вылетело и полетело. И понеслась слава: Ермолай-то Алексеевич жених Вареньки. И что же Ермолай? А ничего. Похохатывает. Не говорит ни да, ни нет. Но как будущий жених - коли уж таким признали - со спокойной совестью бывает в доме, гостит. Снова и снова приезжает. Так ведь это несколько попахивает подлостью, коли не думает жениться? Отнюдь. Ничуть не попахивает. Так что же - любит он ее, что ли? Н-н-е-известно, самому ему неизвестно. Варя девушка хорошая. Но важно тут другое: она - та нить, и, может быть, самая надежная, которая связывает Ермолая с этим домом, с Раневской... Ведь вернется же она... Не может не вернуться когда-нибудь! Варя же, со свойственной ей простотой и трезвостью, смотрит на это так:
"Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня... и внимания не обращает. Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть... Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, все как сон..."
