Людмила Черная - Антропологический код древнерусской культуры
Сохранение своей телесной целостности неповрежденной и неуязвимой под чарами злых сил, давлением болезни, рока, судьбы, смерти подразумевало самые разнообразные действия, ритуалы, заговоры, обереги и т. п. Сильнейшим магическим средством считался поцелуй. Его значение в древнерусской жизни трудно переоценить, поскольку почти в каждой жизненной ситуации, радостной либо печальной, поцелуй присутствует в качестве необходимого элемента то магического ритуала, то христианского символа, то народного обычая, то этикета. Само происхождение этого слова от корня «цел» говорит прежде всего о том, что целовать означало желать человеку целостности. От этого же корня слова целизна, целина, целомудрие, целоумие, целоноговати (ходить прямо), целый, цельба, цельбоносный и др. Быть целым значило быть здоровым, но не только, поскольку в дохристианские времена «быть целым» охватывало гораздо более широкий спектр пожеланий. Сила поцелуя могла быть направлена не только на человека, но и на все остальные части макрокосмического Тела. Например, целование земли, заменившее поедание земли, считалось у древних славян самой страшной клятвой, нарушение которой могло повлечь смерть. С принятием христианства землю заменил крест, а крестное целование стало официальной юридической процедурой при всех важнейших частных и государственных актах. Ритуальное значение поцелуя сохранялось во многих обрядах и обычаях на протяжении столетий. Так, свадебный ритуал был наполнен символически значимыми поцелуями: перед венчанием молодые целовали замок на дверях храма, чтобы удвоить крепость брачных уз (замок, кстати, обыгрывался и как сексуальный образ женского полового органа, а ключ, соответственно, мужского); в некоторых местностях после свадьбы молодая и свекровь должны были поцеловать друг друга под сердце, чтобы в доме был мир и любовь[149] а жених целовал тестя в плечо; при вручении подарков невеста целовала гостям руки, а жених кланялся; на свадебном пиру молодые, целуясь, «подслащивали» и «очищали» своими поцелуями вино гостей, кричавших «горько» или «сорно вино». Молодых заставляли целоваться также возгласом «Медведь в углу». Поскольку медведь олицетворял жениха, на этот возглас невеста должна была возразить «Петра Иваныча люблю» и поцеловать жениха.[150] Столь же наполнены поцелуями были и похороны. При прощании с покойником в церкви его следовало целовать в губы, как бы замыкая для него «этот мир» и отдавая свою любовь. На поминках по усопшему также присутствующие целовали друг друга в губы, но уже с другим чувством, как бы замыкая свой круг на «этом свете», радуясь и веря, что покойник радуется вместе с ними, созерцая их с «того» света. Это повальное целование на поминках очень удивляло иностранцев, посещавших Россию в XVI–XVII веках,[151] впрочем, так же как и поцелуи при приеме гостей. Гостевой поцелуй – вещь особая, наполненная большим смыслом, поскольку гость в Древней Руси – это посланец судьбы, могущий как улучшить, так и ухудшить жизнь хозяев. Гостя надо задобрить угощением почти так же, как задабривали языческих богов жертвоприношениями. Ему нельзя ни в чем отказать, его надо заставить съесть всю еду и выпить все питье, ему надо предложить ночлег и всячески угождать. Поведение гостя регламентировалось рядом ограничений. Ему нельзя было самостоятельно беседовать с женщинами в доме или кормить домашних животных. Только хозяин дома, играющий самую активную роль, мог призвать жену для совершения гостевого поцелуя. Обряд этот подробно описал Григорий Котошихин в XVII в.: «…перед обедом велят выходити к гостем челом ударить женам своим. И как те их жены к гостем придут и станут в палате или в избе, где гостем обедать в большом месте, а гости станут у дверей, и кланяются жены их гостем малым обычаем, а гости женам их кланяются все в землю; и потом господин дому бьет челом гостем и кланяется в землю ж, чтобы гости жену его изволили целовать, и наперед, по прошению гостей, целует свою жену, потом гости един по единому кланяются женам их в землю ж, и пришед целуют, и поцеловав отшед, потому ж кланяются в землю, а та, кого целуют, кланяется гостем малым обычаем; и потом того господина жена учнет подносити гостем по чарке вина двойного или тройного, с зельи…».[152] Если вдруг кто-то отказывался поцеловать хозяйку, его могли выгнать из дома навсегда, по свидетельству Павла Алеппского, архидьякона Антиохийского патриарха Макария, посетившего Россию в XVII столетии.[153]
Магический поцелуй использовался наравне с клятвами, заговорами, заклинаниями, гаданиями и другими подобными действиями. Так, скот (в особенности коров) целовали в лоб поцелуем-оберегом с охранительной целью при различных эпидемиях или угрозе здоровью животных. Магия пронизывала целование в Прощеное воскресенье перед Великим постом, когда многими поцелуями люди испрашивали друг у друга прощение грехов и обид, а также прощались на время Великого поста, который рассматривался как временная смерть. Черная магия также прибегала к ритуальному поцелую. Так, по свидетельству этнографов, колдунья должна была отречься от Христа и при этом поцеловать замок церковной двери перед тем, как в церкви запоют «Христос воскресе» в пасхальную ночь. Любовный поцелуй в древнерусском обществе считался настолько интимным делом, что нигде в литературных источниках не описывался, но в народных играх и обрядах любовный поцелуй присутствовал многократно. Так, в хороводах восточных славян часто участвовал заяц («Заинька») как мужской символ: в центре круга стоял «заяц», которого участники хоровода просили поцеловать ту или иную девушку, свить венок для нее (разорвать венок означало потерять девственность, т. е. ту же целостность).[154] Таким образом, в язычестве вместе с поцелуем передавали, а лучше сказать, запечатлевали, скрепляли религиозно переживаемое пожелание целостности человека как определенного тела.
Для охраны собственного тела уместен был и широко использовался обман. Обмануть смерть или нечистую силу можно было подсунув вместо одного тела другое, совершив подмену, переименование либо разыграв утрату старого и обретение нового существа. Этнографам всего славянского ареала хорошо известна мнимая купля-продажа новорожденного в семье, где уже не раз умирали дети, когда ребенка якобы продавали за номинальную цену, либо отдавали нищему, а затем покупали у него назад как бы нового ребенка. Прибегали не только к обманному действию, но и к обманному имени, полагая, что, назвав действие, его уже тем самым совершали в материальном мире.[155]
Система оберегов, включавших и действия, и вербальные тексты, и предметы и многое другое, была также направлена исключительно на телесную сохранность человека, на защиту его границ путем «сооружения» той или иной телесной же преграды. Одежда как таковая рассматривалась с этой же точки зрения: она должна была не только согревать и защищать человека физически, но и выполнять роль оберега от нечистой силы. Как и все другие славянские народы, в языческий период русские считали рубаху (сорочицу) своей «второй кожей», наделяя ее важной защитной функцией. Кроили ее из одного полотнища, делали как можно длиннее, у подола и под мышками расширяли с помощью особых вставок. Разрез спереди в центре или сбоку застегивали на две-три пуговки из бронзы, кости, дерева. Длинные рукава женской сорочицы, достигавшие иногда ступней ног, собирали «в гармошку» с помощью бронзовых или стеклянных браслетов. На каждом рукаве иногда насчитывалось по 10–12 браслетов. Во время языческих праздников, например, русалий, призванных оградить от болезней, насылаемых русалками, браслеты-обручи снимались, и женщины плясали спустя рукава до пола. Такие русалочьи пляски изображены, к примеру, на миниатюрах Радзивиловской летописи XV в.[156] Археологи находят в больших количествах женские стеклянные браслеты и их обломки, особенно распространенные в слоях домонгольского времени.
Вышивка по вороту, рукавам и подолу рубахи воспринималась более как оберег, чем украшение. Вышивали не просто декоративные узоры, а символически осмысленные знаки-символы, предназначенные для защиты открытых участков человеческого тела: шеи, груди, рук, ног. Основным рисунком вышивки были солярные (солнечные) знаки, стилизованные изображения домашних и диких животных и птиц, некие «заградительные» геометрические узоры и т. п. Вышивка наравне с другими оберегами, такими как медвежьи и волчьи клыки, носимые на шее, подвесные колокольчики, различные фигурки животных и птиц, бусины, лунницы и др., должна была защищать границы соприкосновения человеческого тела с окружающим телесным Космосом, отпугивать нечистую силу. Поверх рубахи женщины надевали два больших куска несшитой клетчатой шерстяной или полушерстяной ткани типа распахнутой юбки, получившей где-то в XVI в. название поневы. У мужчин рубаха дополнялась штанами, называвшимися портами или гачами. Поверх рубах надевались разные виды верхнего платья. Самым распространенным из них был плащ (вотола, мятль, корзно), отличавшийся лишь качеством материала и застежек на нем: знать предпочитала металлические застежки-фибулы, часто выполненные в виде пальчатых фибул, лунниц, беднота скрепляла плащи на плече не фибулой, а простыми шнурками-тесемками. Пальчатые фибулы не случайно напоминали растопыренные пальцы человеческой руки, поскольку последние имели охранное заградительное значение. Пальцы, будучи естественными «палками», позволявшими человеку удлинять свое тело и вторгаться с их помощью в окружающую чужую телесность, играли большую роль в магических действиях. Различные варианты сложения пальцев (кулак, кукиш и др.), указующие жесты, связывание пальцев рук и ног в различных комбинациях и т. п. приемы позволяли воздействовать вовне в медицинской магии, защите от мертвецов, сглаза, нежелательной беременности, при разоблачении ведьм и чародеев и др. Рука с раздвинутыми пальцами имела глубокий сакральный смысл, на что указывают встречающиеся во всем мире изображения ее, в том числе, возможно, и в виде пальчатых фибул. Искусственная рука – фибула – удерживала плащ и тем самым оберегала человека, а реальные пальцы рук с той же целью украшали перстни и кольца, создававшие их круговую «оборону».
