Дмитрий Ершов - Хунхузы. Необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке
В июне 1879 г., по просьбе нового соседа, Гек вывез с Аскольда его имущество, а затем отправился во Владивосток за самим Янковским и его семьей. По возвращении на свою ферму шкипер застал ужасную картину. Двери дома были сломаны, а имущество разграблено. Гражданская жена Гека была повешена в задней комнате со связанными руками. Два конюха и работник были жестоко убиты, а семилетний сын шкипера пропал без вести. Сомнений не было: хунхузы, казалось оставшиеся в прошлом, нанесли страшный визит бывшему находкинскому колонисту. Разбойники долго следили за фермой и, судя по состоянию трупов, совершили нападение в первую же ночь после отплытия Гека. Погрузив награбленное на шлюпки, также позаимствованные в хозяйстве шкипера, хунхузы удалились.
Потрясенный Гек долго не находил себе места. Он надеялся выкупить у хунхузов своего малолетнего сына, однако никаких следов мальчика найти так и не смог. Жить на ферме становилось все труднее, страшные воспоминания преследовали Гека. Моряк искал забвения в море, все чаще уходя на своем суденышке. Со временем Гек стал капитаном шхуны «Надежда», а с 1892 г. — командиром шхуны «Сторож», охранявшей от браконьеров котиковые лежбища Берингова моря. В 1894 г. на судне Гека был поднят таможенный флаг, а шкипер получил право таможенного досмотра иностранных судов. Помимо дел службы «вольный шкипер» занимался описью берегов Камчатки, Кореи и Японского моря. Результаты съемок регулярно поступали в Главное гидрографическое управление русского флота в Петербурге. В знак уважения к самоотверженным усилиям энтузиаста большинство географических названий, присвоенных «вольным шкипером», было сохранено. По сей день их можно найти на картах дальневосточных морей.
Время притупило боль утраты. Гек обрел новую семью, слыл состоятельным и уважаемым человеком. И все же тяжелые мысли продолжали посещать шкипера. Возможно, их влиянием объясняется странная болезнь, поразившая Фридольфа Гека в последние годы жизни. Он стал страдать бессонницей, потом к ней добавились мучительные головные боли и помрачение рассудка. В 1904 г. этот сильный и одаренный человек застрелился…
Нападение на ферму Гека стало одним из самых нашумевших деяний уссурийских хунхузов за всю историю края. Сообщение об этом происшествии в ноябре 1879 г. появилось даже в центральной российской газете того времени — «Санкт-Петербургских ведомостях». Возникает вопрос: а был ли визит «краснобородых» банальным разбоем? Случайным его совершенно точно не назовешь. С одной стороны, похищенное имущество свидетельствовало о корыстных намерениях бандитов. С другой стороны, бросается в глаза тот факт, что разгром фермы был учинен после того, как ее продукция завоевала признание владивостокских покупателей. Не исключено, что Гек попросту перешел дорогу «манзам», державшим в своих руках снабжение столицы Приморья продуктами огородничества. Бизнес приносил китайцам огромные доходы, и появление удачливого конкурента каждый раз вызывало их крайнее недовольство. Еще в 1877 г. на окраине Владивостока чуть было не произошло массовое побоище между китайцами и корейцами, пытавшимися, выражаясь современным деловым языком, «занять сегмент овощного рынка». Кровопролитие предотвратило только появление солдат гарнизонного караула.
Похищенный сын Гека, возможно, предназначался «краснобородыми» для шантажа отца. Об этом свидетельствует тот факт, что обычного требования уплаты выкупа хунхузы шкиперу так и не прислали…
Примечательно, что спустя три года после разгрома фермы на полуострове Сидими такое же нападение было совершено хунхузами на усадьбу другого приморского предпринимателя — К. А. Купера. 27 апреля 1882 г. в заливе Пластун Купер обнаружил разграбленным и сожженным свой дом. На пепелище купец нашел тела своих сыновей Евгения и Иосифа, а также двух китайцев — компаньона Чжун Сицзина и приказчика Ма. Нападавшими был угнан скот Купера и разграблено имущество на сумму 23 тысячи рублей. Подозрение властей пало на шестерых китайцев: Шунь Чжа, Сун Тая, Цзун Вэньцая, Ли Хуэйшаня, Ма Ю и Ян Юнсина. Все шестерых взяли под стражу и отправили на следствие в Хабаровку. Здесь в судьбу задержанных вмешался известный купец Цзи Фэнтай или, как называли его русские, Николай Иванович Тифонтай. Тифонтай взял китайцев на поруки, а дальнейшее расследование подтвердило невиновность всех шестерых. Злодеями оказались совсем другие китайцы, незадолго до трагедии появившиеся в Пластуне и нанявшиеся к Куперу на работу, а также их сообщники, проживавшие в окрестностях усадьбы. Из семерых бандитов удалось арестовать только одного, некоего Ван Цзичэна, да и тот в сентябре 1884 г. ухитрился сбежать с камень-рыболовской гауптвахты, вырыв подкоп и унеся при побеге кандалы…
Как можно заметить, налет был организован разбойниками почти по такому же сценарию, что и нападение на ферму Гека! При этом известный владивостокский купец Я. Л. Семенов в 1885 г. прозрачно намекал на то, что жестокая расправа хунхузов с сыновьями Купера была вызвана его попыткой составить конкуренцию китайцам в весьма доходном промысле морской капусты. Комментарии, как говорится, излишни!
«Белый хрустальный шарик»
Странное дело, сохранив в своей памяти дела этого субъекта, история постоянно путается, пытаясь назвать его имя. Ли Гуй, Лигуй, Ли Чжуй, Ли Чжун… Все это один и тот же человек — скользкий, двуличный и изворотливый. Никто не знает, когда он появился в Уссурийском крае, откуда пришел и чем занимался прежде, чем вынырнуть из безвестности. Зато известно, когда это имя впервые появляется в документах приморской администрации — в январе 1868 г. Именно тогда «манза» Ли Гуй, один из многочисленных китайцев без роду и племени, проживавших в долине реки Сучан, попался на глаза начальнику Суйфунского постового округа подполковнику Я.В. Дьяченко.
Обстоятельства появления подполковника на Сучане уже известны читателю из очерка «Первые выстрелы в Приморье». Есть сведения, что к тому времени Ли Гуй жил в крае уже более двадцати лет. Нетрудно предположить, что старожил пользовался среди своих соседей кое-каким авторитетом, хотя и не входил в окружение местного «старшины» Ю Хая. Так или иначе, когда подполковник Дьяченко решил назначить Ли Гуя новым «манзовским начальником» взамен арестованного Ю Хая, никто из китайцев не роптал. Ли Гуй удивительно быстро вошел в новую роль. Сумев понравиться русскому начальству, он получил в свои руки реальную и весьма немалую власть. «Старшины» (да-е) появились в Уссурийском крае задолго до государственных чиновников. Опыт поколений предков, тысячелетиями живших в общине, привил китайцам удивительную способность к самоорганизации в любых условиях, будь то приморская тайга или «каменные джунгли» американского города. Там, куда не доставала сильная рука государства, люди тоже нуждаются в силе, защищающей от криминала и разрешающей споры. Такой силой для уссурийских китайцев были «старшины». В первые годы своего существования русская администрация вынуждена была мириться с властью «старшин» по всему краю, да и впоследствии в самых глухих уголках Приморья их влияние продолжалось.
Каждые три года члены «манзовской» общины собирались на совет для выбора нового «главы самоуправления». Сходку приурочивали к наступлению Нового года и воспринимали как особый праздник. Назначение избранных скреплялось договором, под которым ставили свои подписи все члены общины. При этом неграмотные могли просто оставить на бумаге отпечаток пальца или иной знак. Выбранный цзун да-е (главный «старшина») был «един в трех лицах», объединяя в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власть. Могущество цзун да-е, как правило, заканчивалось за ближайшим горным хребтом: соседняя долина была обиталищем другой общины с другими законами. Однако на своей территории «старшина» был вправе распоряжаться жизнью и смертью «подданных», налагая повинности и вынося приговоры вплоть до погребения провинившегося заживо. В распоряжении цзун да-е был целый штат сотрудников. Тун-цзун-ли следил за исполнением законов общины. Два заместителя «старшины» (бань да-е) выполняли наиболее важные поручения. Четыре помощника (се-бань да-е) ведали повседневными делами общинной жизни. Для защиты общины «старшина» собирал вооруженную «милицию». Именно эта функция «манзовских начальников», словно заноза, беспокоила русскую администрацию. «Защита общины» сплошь и рядом означала не только отражение хунхузских набегов, но и сопротивление заселению края русскими крестьянами, занимавшими земли, которые «манзы» считали своими угодьями.
Выйдя в начальники, Ли Гуй не стал искушать судьбу и дразнить русских. Он хорошо помнил судьбу своего предшественника, переоценившего свои силы и посмевшего заявить, что «на Сучане русской земли нет». Ли Гуй всячески демонстрировал русским офицерам свою лояльность, являясь по первому требованию начальства. Однако лояльность «старшины» была исключительно показной. Демонстрируя горячее стремление выполнить очередное поручение властей, Ли Гуй на деле предпочитал создавать «шум, похожий на работу». В очерке «Аскольд — остров сокровищ» уже рассказывалось о том, как Ли Гуй, вместо того чтобы заниматься сбором «манзовских» лодок для лейтенанта Этолина, распространял слухи о приближении китайского войска. По законам военного времени уже этого хватало, чтобы «старшина» понес серьезное наказание. Однако командир «Алеута», видимо, решил, что озлоблять сучанских китайцев, имея под носом полторы тысячи старателей и хунхузов, будет рискованно. Ли Гуй воспользовался этим и продолжал свою сомнительную активность. Под предлогом передачи начальству «важных сведений» он частенько наведывался на пост Находка, приезжал на шхуну «Алеут», а затем отправился во Владивосток, где его присутствие абсолютно не требовалось. «Сведения» Ли Гуя каждый раз оказывались либо запоздавшими, либо бесполезными. Зато «старейшина» всячески старался побольше разузнать о силах русских и выведать их планы в отношении хунхузов.
